Евгений Петров - Том 3. Рассказы, фельетоны, статьи и речи
Необыкновенные страдания директора завода*
Просматривая утреннюю почту, директор Горьковского автозавода натолкнулся на письмо, полное оптимизма.
«Дорогие товарищи, – читал он. – Для большевиков нет ничего невозможного, и вот мы решили своим рабочим коллективом в сезон 1933 года выработать сверх плана 10 тонн арбузного цуката не дороже 4 рублей 50 копеек за килограмм, являющегося в нашей кондитерской промышленности прекрасным предметом ширпотреба…»
– Что это такое? Иван Васильевич, зачем вы мне это дали? При чем тут наш завод? Это, наверно, адресовано в какой-нибудь верховный кондитерский трест. Давайте следующее письмо.
«Наша республика – бывшая царская колония… При царизме в Дагестане не было ни одного исследовательского учреждения, теперь – десятки…»
– Хорошо, а при чем тут мы?
«Конкретной задачей нашей Дербентской опытной станции по виноградарству и овощам является доведение дешевого и хорошего качества винограда до рабочего стола…»
– Иван Васильевич, что вы со мной делаете? Я же не против доведения винограда до стола. Пусть производят свои головокружительные опыты. Но какое это имеет отношение к производству автомобилей?
– Вы прочтите до конца. Там дальше есть и про автомобили.
– Где?
– А вот: «…Дагестан по богатству природных условий может быть назван советской Калифорнией…»
– Это какая-то глупая география!
– Они всегда начинают с географии. Вы слушайте: «…Огромным злом является малярия. Единственное спасение от малярии – это выехать ночью, когда появляется комар, из малярийной местности в город, где больше принято профилактических мер…» Видите? Мы уже дошли. Вые-хать! А на чем выехать? На извозчике от быстроходного комара не убежишь. Нужен автомобиль.
– Да, но ведь с малярией борются другими средствами. Что-то я помню, хинизация, нефтевание водоемов…
– Теперь это уже отменено. Директор станции товарищ Улусский считает, что от малярии можно спастись только на автомобиле. Понимаете?
– Не понимаю.
– А между тем все очень просто. Они предлагают нам, хотят, так сказать, довести до нашего стола один вагон ранней капусты, один вагон ранних томатов и один вагон винограда и взамен просят один автомобиль.
– Знаете что, – мрачно сказал директор, – доведите это письмо до мусорной корзинки.
В кабинет вошел курьер и, странно улыбаясь, поставил на стол тяжелый ящик.
– Цукаты, – сообщил секретарь кратко.
– Какие цукаты?
– Арбузные. Вы же только что читали: являются прекрасным предметом ширпотреба. Где первое письмо? Вот видите: «Посылая одновременно вам образцы нашей продукции, просим обсудить наше предложение». А предложение вы знаете. Они – Дубовской арбузопаточный завод-совхоз – нам десять тонн чудного цуката, этого роскошного ширпотреба, а мы мм… шесть автомобилей.
Через час начался прием посетителей.
В дверях сразу же застряли три человека: двое штатских и третий тоже штатский, но с морским уклоном в одежде. На нем был черный пиджак с золотыми торговыми пуговицами. Произошла короткая схватка, в результате которой усеянный пуговицами морской волк был отброшен в переднюю, и перед директором предстали двое просто штатских. Они были возбуждены борьбой и начали, задыхаясь:
– Мы из Ленинграда, – сказал первый штатский.
– От Государственного оптико-механического завода, – сообщил второй.
– Это товарищ Дубно, помощник директора, – представил первый.
– Вот товарищ Цветков, секретарь комитета ВЛКСМ, – представил второй.
– Мы вам два звуковых киноаппарата последней конструкции инженера Шорина для культурного обслуживания рабочих и ИТР, – начал первый.
– А вы нам два автомобильчика, – закончил второй.
– Уходите, – кротко сказал директор.
– Нас прислал треугольник.
– Все равно уходите.
– А автомобильчики?
– Я вам покажу автомобильчики! Знаете что? Поезд в Ленинград отходит ровно в восемь. Не опоздайте.
На пороге кабинета сверкнули золотые пуговицы.
– Я – Гнушевич, – сказал вошедший.
– Что?
– Гну-ше-вич. Из Черноморского управления кораблевождения. Нашему управлению кораблевождения стало известно, что ваш комсостав страдает от отсутствия часов. И вот управление кораблевождения считает своим долгом моряков, хранящих славные традиции управления и кораблевождения, обеспечить весь автозаводской комсостав импортными хронометрическими часами системы Буре. Управление кораблевождения…
– Подождите, у меня головокружение.
– Управление кораблевождения…
– Что вам надо?
– Три машины, – застенчиво прошептал Гнушевич, – три крохотных машинки. Они у вас так здорово получаются.
Директор поднялся и исторг из груди глухой звук, что-то среднее между «брысь» и «пошел ты со своими машинками, знаешь куда!»
– Спокойно, – сказал Гнушевич, выбегая из кабинета, – я не спешу.
На производственном совещании директора постиг новый удар. Во время рассмотрения вопроса о работе малого конвейера в комнату ворвался молодой энтузиаст из завкома. Щеки его пылали. В руке он держал письмо.
– Товарищи, необыкновенно приятное известие! Севастопольский институт физических методов лечения хочет изучить наши организмы. Да, да. Он проявляет исключительный интерес к исследованию физического состояния рабочих автомобильного производства. Так они пишут. Именно автомобильного. Они хотят установить систематическое наблюдение за изменениями, происходящими в организмах наших ударников. Ура! И вы знаете, они отводят нам у себя в санатории пять постоянных коек. Совершенно бесплатно! Ура!
– А автомобили они просят?
– Нет.
– А ты посмотри хорошенько там, внизу…
– Да, просят, – пробормотал энтузиаст. – Две штуки.
– Нас не любят бескорыстно, – промолвил директор со слезами на глазах, – нас любят только по расчету.
Когда он проходил по коридору, к нему подошел неизвестный гражданин и, таинственно шевеля усами, спросил:
– Вам не треба ширпотреба?
Директор молча пихнул его локтем и прошел дальше.
Он уже садился в автомобиль, чтобы ехать домой, как ему подали телеграмму и маленький розовый конвертик. Телеграмма была такая:
«Вперед светлому будущему шлите одну машину расчет возможности пятьдесят процентов продуктами Алма-Ата Райпартком».
Директор уронил телеграмму и бессильно повалился на сиденье автомобиля. Только через несколько минут он вспомнил про конвертик. Там была записка. Она благоухала.
«Я люблю вас. Вы такой интересный, непохожий на других директоров. Буду ждать у почтамта в шесть часов. В зубах у меня будет красная роза. Придете? Приходите! Ваша Женевьева».
А было как раз шесть часов. А путь как раз пролегал мимо почтамта. А чужая душа – потемки. А сердце – не камень. А директора – тоже люди. Так устаешь от бездушного отношения. И мы же, в общем, не монахи, так сказать, не игумены. А тут, кстати, весна, и вскрываются реки, и гремит лед, и дует какой-то бешеный ветер. И директор попросил остановиться у почтамта.
На ступеньках почтамта с красной бумажной розой в перламутровых зубах стоял Гнушевич.
Уносясь в пепельную весеннюю даль, директор долго еще слышал позади топот и страстные крики:
– П-с-с-с-т! Подождите! Полное великих традиций управления и кораблевождения, наше управление кораблевождения…
«И я поверил, – думал директор в тоске. – Тоже. Ария Хозе из оперы Бизе. Так мне и надо».
Вечер прошел сравнительно спокойно. Одна из фабрик Москвошвея дозналась, что рабочие и ИТР автозавода сильно «обносились», и по доброте душевной предлагала шефство, – конечно, не даром, а, так сказать, в обмен на… Кроме того, на кухне поймали представителя Сормовской судоверфи, который за автомобиль предлагал буксирный пароход. Только и всего.
Зато в два часа ночи в директорской спальне со звоном вылетела рама, и на подоконнике контражуром обрисовалась фигура человека.
Директор выхватил из-под подушки револьвер.
– Не надо, – сказала фигура. – Не стреляйте в меня. Выслушайте сначала стихи. Я член горкома писателей.
И он закаркал, как радио в час «рабочего отдыха»:
Шуми, шуми, железный конь.
Пылай в конвейере, огонь!
Лети, мотор, в час по сто миль…
– Я вижу, вам автомобиль? – спросил директор, невольно впадая в размер стиха.
– Да, – удивился поэт. – А что?
– Стреляю, – чопорно ответил директор.
– А вот не надо! – сказал служитель муз, поспешно выпрыгивая на улицу.
Наутро директора посетил кошмар. Привиделись ему тридцать три пожарных и с ними дядька-брандмайор. Они покачивали медными касками и несли совершенную уже чушь:
