Александр Котов - БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ
- Ты когда пойдешь в советское посольство? - спросил он Флора, стараясь не глядеть ему в глаза.
- Завтра в одиннадцать. Ильин-Женевский сказал, виза будет готова. Знаешь что: поедем в Москву вдвоем. Ты будешь играть с Ботвинником, я - с Рюминым.
Неожиданная мысль показалась Флору остроумной, и он раскатисто засмеялся, но, взглянув на Алехина, сразу прекратил смех. Выражение лица собеседника подсказало ему, что тому совсем не до шуток. Он и раньше не раз подмечал, как серьезен становился Алехин, едва речь заходила о его родине. В голубых глазах русского чемпиона в таких случаях появлялась трудно скрываемая болезненная тоска.
- Я как раз хотел просить тебя, - вымолвил Алехин, и по его тону Флор понял, что разговор будет о чем-то очень важном. Алехину трудно было начать говорить, но, решившись, он объяснил все четко и твердо, как излагают хорошо обдуманное, давно решенное.
Смысл просьбы был несложен: когда Флор будет в посольстве, не смог бы он спросить у Женевского, когда он может принять Алехина?
- Я хочу с ним говорить. Если спросит, о чем, скрывать ненужно. Хочу поехать в Москву. Пусть назначит любой день и час встречи. Если ему неудобно говорить со мной в посольстве, пусть скажет, где я должен его ждать.
- А не лучше ли тебе самому позвонить в посольство? - предложил Флор. - Ты же знаком с ним, играл в Москве.
- Вот поэтому-то и неудобно. Я уже думал об этом, - сказал Алехин. - Может создаться впечатление, что я использую свое шахматное знакомство с Женевским. Лучше попроси ты.
На следующий день пополудни в том же кафе Алехин с нетерпением ожидал Флора. Народу в кафе было мало, Алехин сидел за столиком, глубоко задумавшись. Ему вспомнились далекие годы революции, голодовка в Москве, первый чемпионат Советской России. Мысленно представил он себе Ильина-Женевского. Какой он теперь, как изменили его прошедшие двенадцать лет? Тогда был молодой, решительный, только контузия затрудняла его обычно умную, содержательную речь. Говорит, говорит гладко, потом вдруг начнет часто ударять кулаком по ладони другой руки. И не скоро успокоится. Как любили его шахматисты, каким авторитетом пользовался он!
И вот теперь именно от него зависит, удастся Алехину поехать в Москву или нет. Несколько лет уже работает Женевский посланником Советского Союза в Праге, это именно он организовал поездку Флора на матч с Ботвинником. Женевский сейчас важная фигура, он многое может сделать, если, конечно, захочет. «А почему бы ему не захотеть? - спрашивал сам себя Алехин. - Что он может иметь против меня?» II все-таки ему казался странным один факт: шахматный мастер, столь любящий шахматы, ни разу не был в Праге ни на одном выступлении чемпиона мира.
Флор задерживался, и это заставляло Алехина нервничать. Он даже заказал двойную порцию сливовицы. «Пригодится чешская водка, - с горькой усмешкой сказал он сам себе. - Если все будет хорошо - выпью с радости, если плохо - выпью с горя».
Почему-то Алехин был уверен в успехе похода Флора; очень уж умеет очаровывать людей этот маленький посланник, природное остроумие и мягкость невольно располагают к нему того, к кому он обращается с просьбой. Вот войдет он сейчас в кафе, улыбнется и еще в дверях воскликнет: «Поехали, доктор! Все в порядке! Кого выбираешь: Ботвинника или Рюмина?» Сядут они в поезд, поедут через Негорелое, Минск, прибудут в Москву. Поедут в Ленинград. Увидит Алехин родные места, встретит близких, друзей. И кончится эта мука одиночества, вновь обретет он родину, тысячи и миллионы сторонников; отдохнет на покое его уставшее, истомившееся сердце. Не в силах справиться с волнением, Алехин до прихода Флора выпил обе заготовленные рюмки сливовицы.
Но вот в дверях показался чешский гроссмейстер. Уже по выражению лица его Алехин понял: миссия Флора кончилась неудачно. Еще не слыша ни одного слова, опечаленный чемпион понял: только что построенный им воздушный замок мигом рассыпался, как карточный домик.
- Он сказал, что не может сам решить этот вопрос, разрешить его можно только в Москве, - коротко изложил Флор итог своего визита.
- Да, хорошо, - вымолвил Алехин, и его рука автоматически потянулась к пустой рюмке сливовицы. - Ну, а как твои дела? - умышленно сменил тему разговора Алехин, стараясь сохранять безразличный вид. - Получил визу?
- Все сделано. Можно ехать, - сообщил Флор. - Ты придешь меня провожать?
- А кто будет на вокзале?
- Брат, знакомые шахматисты.
- А из советского посольства кто-нибудь будет?
- Обещал прийти Ильин-Женевский.
- Тогда я не приду! - воскликнул Алехин.
- Почему?
- Лучше не надо! Подумает, что я ищу возможности все же как-то с ним встретиться.
- Пустяки! Приходи, не обращай ни на что внимания. Алехин подумал несколько секунд, потом решительно заявил:
- Нет, это неудобно.
На следующее утро вся шахматная Прага была на вокзале. Как ни прийти, когда уезжает Сало Флор, да не куда-нибудь, а в Москву, о которой пражанам так много и увлекательно рассказывал покойный Рихард Рети. Приехал на вокзал коренастый большеголовый Опоченский с вечной тоненькой длинной сигарой во рту. Провожал гроссмейстера и секретарь шахматной федерации Лоума. Даже на вокзале он удивлял всех своей феноменальной памятью. В любую минуту Лоума мог сообщить, кто из известных мастеров какое занял место в турнире, игранном десять лет назад, и сколько набрал очков. Был среди присутствующих брат Флора - Мозес Флор. Многочисленные пражские поклонники любимого шахматного кумира.
Минут за двадцать до отхода поезда пришел Ильин-Женевский. Провожающие вначале приумолкли, отдавая дань уважения советскому дипломату, но вскоре возобновились прежние разговоры и шутки. Сам Женевский не отставал в остротах, хотя контузия и затрудняла его речь.
Неожиданно один из провожающих протянул Флору серебряную монету.
- Возьмите, Сало, это на счастье.
- Спасибо, - посмотрел Флор на подарок. - Что за монета? Русская?
- Русская, но уже негодная, - сообщил Ильин-Женевский. - Дореволюционный гривенник, царский.
- Конечно, - охотно подтвердил чех, сделавший подарок. - Она осталась у меня в память о России. Я был в плену в Сибири. Три года.
Возникла неловкая пауза. Как-то воспримет эти слова советский дипломат?
- А потом я еще раз попал там в плен, - засмеялся чех, обняв смущающуюся женщину лет сорока с широким русским лицом. - Это уже плен навечно. Из Сибири привез.
- Смотри и ты не попадись в плен в Москве, - дотронулся до руки Флора Опоченский. - Очутишься в капкане у какого-нибудь чернобрового русского ферзя.
Предсказание оказалось впоследствии пророческим, но Флор не знал этого и заразительно смеялся вместе со всеми удачной шутке. Вдруг он заметил в толпе на перроне Алехина. Тот стоял шагах в десяти от вагона, стараясь, чтобы его не увидел никто из провожающих Флора.
Сало извинился перед друзьями и подошел к Алехину.
- Спасибо, что пришел, доктор, - поблагодарил он чемпиона мира. - Что ты здесь стоишь, пойдем туда.
- Нет, нет, Сало. Я побуду здесь, а ты иди. Осталось всего пять минут.
- Успею. Что передать Москве?
- Поклонись на все четыре стороны. Я бы попросил тебя помолиться за меня в Елоховском соборе, да ведь ты не православный.
- Для тебя и это сделаю! - улыбнулся Флор.
- Хорошо, иди! Неудобно - тебя там ждут, - решительно сказал Алехин, заметив, что провожавшие стали посматривать в их сторону.
- Где же мы теперь встретимся? - спросил Флор.
- Думаю, в Цюрихе. Ты же послал согласие играть. Вот что я хотел тебя еще попросить. Сало, - взял за рукав уезжающего Алехин. - Женевский сказал: этот вопрос можно решить в Москве. Поговори при удобном случае обо мне с Крыленко.
- Обязательно поговорю! - охотно согласился Флор.
- Скажи ему… Ну, в общем… объясни все.
- Не беспокойся, доктор. Сделаю!
- Ну, спасибо тебе. Желаю успеха!
- До свидания! Не унывай, все будет в порядке!
Флор едва успел проститься с друзьями и вскочить в вагон, как раздался гудок и поезд плавно тронулся. Постепенно набирая скорость, он вырвался со станции и устремился вперед, к неизвестной, таинственной Москве. Из окна вагона Флор махал рукой провожавшим до тех пор, пока не потерял их из вида. Но даже когда поезд совсем далеко отошел от вокзала, Флор все еще различал то исчезавшую в толпе, то вновь появлявшуюся фигуру Алехина. В своем радостном возбуждении он как-то не подумал о том, что теперь переживает чемпион мира, какие горькие думы его обуревают.
А тот долго стоял на пустеющей платформе вокзала. Скрылся последний вагон, служащие уже готовились принимать новый состав, а он все еще махал рукой вслед ушедшему в Москву поезду.
«Вот, едет он, улыбающийся чешский гроссмейстер, в Россию, - думал Алехин, - и для него это обычная поездка, ничем не отличающаяся от гастролей в Лондон, Амстердам или Париж. Прибудет он в Москву, пойдет по Охотному ряду, Смоленской площади, может быть, зайдет в Плотников переулок. И для него это будут просто улицы, площади, дома. А если бы я был на его месте? Для меня эти улицы - кусок жизни, с ними связаны самые дорогие, самые близкие воспоминания. Двенадцать лет не был! Побывать бы там, побродить по знакомым мостам, увидеть милые сердцу дома, встретиться с родными, друзьями. Нет, это невозможно. Этот вопрос нужно решать в Москве. Что поделаешь! А он мало изменился, Ильин-Женевский. Постарел, конечно, пополнел, но, в общем, почти такой же, что и двенадцать лет назад. А меня он неужели не заметил? Это хорошо, а то подумает бог знает что!»
