Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Как участница авторитетной научной конференции и почетная председательница Дамского комитета Калерия Николаевна была удивлена, шокирована и возмущена тем успехом, какой имел доклад Инны. Присутствовавшие на утреннем заседании как бы оправдывали, одобряли и поддерживали путь молодой аспирантки наверх, проходящий через профессорскую постель. До чего мы так докатимся? — горестно спрашивала себя Калерия Николаевна, не сомневаясь, что аплодисменты были бесстыдно организованы и имели не столь уж безобидное звучание, если принять во внимание характер отношений между никому не известной докладчицей и руководителем первой секции. От природы доверчивая к людям, Калерия Николаевна еще накануне имела неосторожность вынашивать мысль о введении ее соседки по номеру Коллеговой в состав возглавляемого ею комитета. Этой ночью, однако, пришлось всерьез задуматься, с какой ответственностью и осторожностью следует подходить к решению подобного рода вопросов. Обсудив сложившуюся ситуацию с доцентом Казбулатовым, Калерия Николаевна заметила, что ложка дегтя способна погубить бочку меда, а одна паршивая овца испортить все стадо.
Хотя имен не называлось, доцент Казбулатов без труда вспомнил собственную бессонную ночь накануне открытия конференции, обилие служебных записок и свои пометки против двух фамилий делегатов, поселенных в разных гостиницах, и небольшой эпизод с номерками из аэропортовской камеры хранения. Пытаясь мысленно объять все детали предстоящего мероприятия, «прозванивая», что называется, электрические цепи хорошо налаженной системы, он еще тогда обратил внимание на некую странность и несоответствие, которым не мог какое-то время дать рационального объяснения.
Поначалу доцент подумал, что Калерия Николаевна имеет в виду профессора Стружчука и его молодую сотрудницу, но речь, разумеется, в данном случае могла идти лишь о совместной работе, и ни о чем больше. Цепь «доктор Стружчук — молодая сотрудница» была вне подозрений.
Особую тревогу и беспокойство вызывала опасность бросить тень на кого-нибудь из почетных гостей, однако Калерия Николаевна несколько раз подчеркнула, что имеет в виду «ложку дегтя» и «паршивую овцу», то есть существо несомненно женского рода. Как лицо, наделенное официальными полномочиями, она желала лишь оградить участников, отдающих все силы успешной работе конференции, от посягательств на чистоту вышеуказанного меда и вышеозначенного стада.
Сама же Калерия Николаевна, в отличие от некоторых овец, прикидывающихся «овечками», приехала сюда, как это хорошо известно всей общественности, с мужем. Понимая однако несоизмеримость собственной почетности с почетностью Виталия Евгеньевича и принимая во внимание ответственный характер его напряженной деятельности, Калерия Николаевна согласилась поселиться отдельно, в обычной гостинице, на общих основаниях и даже временно отказаться от свиданий с мужем. Посоветовавшись между собой, оба сошлись на том, что если абсолютное большинство делегатов лишено на определенный срок радости супружеских отношений, то пусть их будут лишены и они, супруги Пони. В конце своего темпераментного выступления «о ложках и овцах» Калерия Николаевна выразила надежду, что нормализация морального климата на конференции послужит залогом сохранения нашей здоровой семьи — тут очень кстати пришлась информация о семейном положении отдельных критикуемых лиц, полученная Калерией Николаевной от самой Инны в первый же день их встречи на конференции.
В свою очередь, Виталий Евгеньевич Пони, хотя и не в столь категоричной форме, как его супруга, тоже выразил определенное недовольство поведением гражданки Коллеговой, которую видел неоднократно вместе с этим профессором-греком. Он мог поручиться, что где-то раньше уже встречал его, и ничуть не удивился бы, окажись этот грек американским шпионом или обыкновенным проходимцем.
Предосудительность связи делегатки Коллеговой с иностранцем усугублялась невнимательным, прямо-таки пренебрежительным ее отношением к соотечественникам — в частности, лично к Виталию Евгеньевичу, поначалу исполненному самой искренней доброжелательности и живого интереса к этой делегатке. Она даже не здоровалась при встречах, будто мысленно уже порвала со своим отечеством. Чуждость ее идеологии была очевидна. Уж на что супруга Виталия Евгеньевича — женщина кроткая, совсем не ханжа, известная широтой своих либеральных воззрений на женскую эмансипацию, — и та отзывалась о пассии грека в высшей степени неодобрительно. Вынужденный принять ответные меры, Виталий Евгеньевич тоже перестал здороваться с соседкой Калерии Николаевны по гостиничному номеру, а заодно и с выдававшим себя за профессора собственным соседом из Охотничьей комнаты.
В Доме почетных гостей, несмотря на вполне приличный комфорт, Виталий Евгеньевич чувствовал себя неуютно. Его друзья, с которыми он летел до Минеральных Вод, задержались, только чтобы отметить в Оргкомитете командировочные удостоверения, и отправились путешествовать дальше. Попытка же сблизиться с Андреем Аркадьевичем Суммом, переводчиком, окончилась неудачей. Когда однажды за ужином Виталий Евгеньевич попросил его объяснить иностранцу некоторые принятые у нас правила поведения, имея в виду его греховную связь с нашей делегаткой, переводчик недвусмысленно дал понять, что есть вещи, которые Виталия Евгеньевича никак не касаются, несмотря даже на то, что за ним закреплена персональная машина. Скорее всего, переводчика с иностранцем связывал какой-то тайный сговор.
Нет, Виталий Евгеньевич вовсе не возражал против приезда иностранцев на научные конференции. Напротив, он считал, что число приглашенных в будущем следует заметно увеличить, сувениры разнообразить, не ограничивая их одними папками из дешевого пластика, и постепенно превратить Приэльбрусскую конференцию в Международный симпозиум или даже Мировой конгресс. Во всяком случае, доценту Казбулатову он обещал свою помощь в этом вопросе.
С кем Виталию Евгеньевичу действительно повезло, так это с делегатом по имени Альберт, который, как оказалось, тоже с осуждением относился к т о й делегатке. Едва познакомившись, они сразу нашли общий язык. По природе человек щедрый, Виталий Евгеньевич предложил своему новому знакомому запросто обращаться к нему, если возникнет нужда в каком-либо дефиците, взамен же ничего не просил, кроме доброго к себе отношения. Калерии Николаевне, которой Виталий Евгеньевич представил юного друга, Альберт до того понравился своим покладистым характером и рыцарской готовностью с л у ж и т ь ж е н щ и н е, что под горячую руку она чуть не ввела его в возглавляемый ею комитет.
На одном из товарищеских ужинов, ежевечерне организуемых доцентом Казбулатовым, Калерия Николаевна сблизилась также с Павлом Игнатьевичем Стружчуком. Оказалось, что и Павел Игнатьевич косо поглядывал на дружную парочку, получившую незаконную возможность весело и безнаказанно проводить время на отшибе, в Доме почетных гостей.
Единственно странным в таком беспощадном осуждении Инны и Триэса было, пожалуй, лишь то полное единодушие, к которому присоединилась даже вдруг и совсем ненадолго объявившаяся на конференции лихая автобусная компания — Даша, Люба и Бородач — люди как будто вполне современные и без предрассудков.
Однако было бы неверно изображать Триэса и Инну невинными жертвами зависти, недоброжелательства и злословия. Их вина состояла хотя бы уже в том, что, одержимые страстями, они пренебрегли условностями, выпали из реальной жизни, тогда как мир вокруг по-прежнему не терпел пустот, провалов и выпадений. Движимые внезапно проснувшейся жаждой жизни, в самоупоении и самоопьянении эти двое попытались забрать в единоличное пользование счастье, столь скупо отпущенное на всех. Но ведь и другим хотелось. И другие были не хуже. Собравшееся в живописной долине общество не могло мириться с нависшей опасностью. Стоило сегодня дать волю этим двоим, как завтра их примеру последуют многие. Разрушатся семьи, затрещат устои, погибнет мир, который и без того держится на волоске. И тогда, руководствуясь всеми этими соображениями, Дамский комитет добровольно взял на себя роль Комитета спасения.
Триэс и Инна. Инна и Триэс. Наивные, отчаянные люди! Что заставило их взобраться на карусель, усилиями многих приведенную во вращение? Пытаясь убежать от людей, догнать друг друга, упорствуя в своих заблуждениях, они и сами сообщали колесу все большее ускорение, пока невинный аттракцион не превратился в мощную центрифугу, пока их до боли не стало прижимать к ободу, растаскивать в разные стороны.
Инна испугалась. Скорость была такой, что окружающие предметы смазались. Оба отчетливо видели только друг друга, остального не существовало. Правда, Сергею Сергеевичу ничего другого и не нужно было, пусть даже центробежная сила раздавила бы его. Замедления скорости, остановки — вот чего он страшился после того, как ранним июльским утром поднялся на самолете за облака. А Инна боялась всего. Триэса. Себя. Злых взглядов Калерии Николаевны, насмешливых — Виталия Евгеньевича, плоских шуток Альберта. Она боялась б у д у щ е г о и уже не испытывала иных чувств, кроме глубокой усталости, страха и боли, точно от всей этой безумной гонки по кругу у нее произошло опущение внутренних органов. Иногда ей удавалось на какое-то время исчезнуть из поля зрения Триэса. Его это бесило. Чем больше ей хотелось существовать отдельно, тем настойчивее он стремился к сближению. Такая ненасытность, постоянная погоня за ускользающим мгновением пугала Инну, рождала недоверие, неверие в истинность его чувств к ней, а ему мнилось, что она ненадежна, ветрена, вот-вот готова ускользнуть от него куда-то.
