Евгений Наумов - Черная радуга
— Вы же скоро уходите.
— Дня три простоим…
В бутылке еще оставалось, и мы сидели. Вадим заинтересовался фальшфейером.
— А что это такое?
— Трубочка, начиненная горючей смесью вроде напалма, горит и в воде и в земле, — стал объяснять я. — Ими снабжаются шлюпки, в случае кораблекрушения подавать сигнал бедствия. Чиркнешь вот с этой стороны…
И получилось так, как в том случае с бравым солдатом Швейком и железнодорожником: неизвестно, кто из нас чиркнул, но фальшфейер запылал.
Конечно, создатели не рассчитывали, что какие-то дурни станут зажигать его в закрытом помещении, тем более в гостиничном номере. Он горит слепящим огнем электродуги, разбрызгивая шматки раскаленной смеси и выделяя столько едучего дыма, что его вполне можно применять в душегубках. Мы сразу закашляли и заплакали горючими слезами.
С фальшфейером в руке я заметался по тесному номеру, рассыпая раскаленные угли, прожигавшие пол. Подскочил к открытой форточке — выбросить? А вдруг кто идет внизу по тротуару, не дай бог с детьми?
Кинулся в туалет, бросил адов огонь в унитаз и спустил воду. Куда там! Фальшфейер продолжал гореть и в воде, из унитаза валил сизый дым, будто там открылась заслонка в котельную.
В номере слышалось чье-то перханье и отчаянный визг. Сквозь густой дым из-под кровати виднелись ботинки Вадима, который залез туда, спасаясь, а в дверь билась обезумевшая Багира. Я выпустил ее, и дым повалил в коридор. Тотчас послышались крики:
«Горим! Горим!», и я торопливо захлопнул дверь.
Что делать? А в гостинице уже поднялась суматоха, слышался топот многих ног, распахивались двери.
— Пожарных! Вызывайте пожарных!
В дверь забарабанили. Делать нечего — пришлось открыть.
— Что у вас?
— Ничего особенного. Загорелся фальшфейер, — успокаивающе ответил я.
За окном завыла сирена пожарной машины — до части один скок. В дверь, уже распахнутую, стремительно влетел молодой лейтенант.
— Где горит?
Я снова объяснил ему про фальшфейер. Но этот сразу понял. Снаружи в окно стукнуло — выдвигалась пожарная лестница. Лейтенант стал на батарею и высунулся в форточку:
— Рукав не надо!
Потом он критическим взором окинул сквозь уже рассеивающийся дым столик с опорожненными бутылками и ботинки Окрестилова, высовывающиеся из-под кровати.
— Хоть бутылки уберите, — посоветовал он. — Сейчас капитан придет, цацкаться не будет… — И так же стремительно ушел. Вадим вылез из-под койки, протер очки.
— Чем хорош Север, — сказал он, будто продолжая неторопливый задушевный разговор, — никто ничему не удивляется. Тут и не такое видели. А бутылки не убирай, я капитана знаю.
И точно, он по-дружески обратился к вошедшему капитану в защитной форме, который на ходу раскрывал планшетку.
— Садись, Юра. Протокол не составляй, ведь ничего не сгорело. А дым сейчас выветрится.
Минуту капитан колебался, оглядывая вакхический стол, разгром, царивший в номере, — видимо, уже настроился допрашивать, распекать, репрессировать. Но потом взял протянутый Вадимом стакан с коньяком, хлопнул его и пробормотал:
— От жены я ушел…
— От Лильки-то? — махнул Вадим. — Ну и не жалей. Она меня на Мамина-Сибиряка не подписала.
Капитан выглянул в окно — уехала ли машина — и тоже удалился.
— Хороший мужик, — кивнул Вадим. — Все сочиняет мне статейки под рубрикой «Пожарам — заслон!»
— Слушай, — сказал я Вадиму. — Поедем со мной! Ты знаешь тут все ходы и выходы, введешь в курс дела.
— Я в пастухи собираюсь податься. Побегаю с годик по тундре за оленями, а потом книгу напишу — «Не убегай, друг!» Ну ладно, я уже давно не был в командировке, закис. Завтра решим.
Новости на Севере распространяются быстро. Когда на следующее утро я обходил нужные мне учреждения «отметиться» и познакомиться, на меня поглядывали почему-то с любопытством. Одна секретарша не выдержала:
— Это вы вчера чуть не подожгли гостиницу?
У нее были светлые кудряшки и наивные голубые глазки. За такой явной наивностью, случается, скрывается развратная многоопытность.:
— Нет, я пытался ее взорвать — горячей воды нет, а холодная с перебоями, тараканы, скука, не с кем словом обмолвиться…
— Ха-ха-ха! А с кем бы вы хотели обмолвиться? — точно, набивалась. Надо взять на заметку. Но дел было много, и донимали другие заботы. В середине дня на улице повстречался Окрестилов в запотевших очках.
— Ну, как дела? — бодрячески заговорил он.
— Плохо.
— Почему? — он остановился, стал протирать очки.
— Уже прозвенел на весь город. Обсуждают…
— Да ты что! — полуседая бороденка Вадима затряслась от возмущения. — Наоборот, это прекрасно! Меня уже чуть не разорвали — все тобой интересуются, просят познакомить. Благодаря этому случаю ты сразу вписался в общество. «Наш человек» — единодушное мнение! Одним махом — и самая высокая оценка. А другие годами бьются как муха об стекло и даже «удовлетворительно» не вытягивают. К тебе долго бы еще приглядывались…
— Да, но владетели города…
— А владетели так прямо потирают руки! Вчера утром ты был еще терра инкогнито, кто тебя знает, может, приехал вынюхивать, кляузы строчить. Теперь ты голенький, тебя самого можно за одно это выступление выслать в двадцать четыре часа. Город-то режимный, погранзона, не забывай.
— Перспектива… — сипло засмеялся я.
— Ты, можно сказать, устроил дымовую завесу, — зашептал Окрестилов, хотя на улице никого не было. — И теперь под ее прикрытием можешь спокойно работать. В конце концов, что тебе можно инкриминировать? Всегда отбреешься: несчастный случай.
По пути завернули в горжилуправление. Начальник, благодушно глядя на нас, спросил:
— Так когда квартиру занимать будем? Я положил ключ на стол:
— Если хотите, занимайте. А я человек мистический, проснусь ночью, а он у изголовья стоит. Лучше я пока поживу в гостинице. Может, выделите какую-нибудь другую.
Он скривился:
— Это не так просто… Впрочем, на Партизанской строится деревянный дом, двухэтажный. В деревянный пойдете?
Вадим мигнул, утвердительно кивнул.
— Почему же не пойду? Всегда мечтал жить в деревянном доме.
— Ну, месяца через четыре сдается…
Когда вышли, Вадим сказал:
— Я знаю этот дом. Все, рвутся в панельные, олухи, а на Севере лучше всего жить в деревянном, радикулита не будет.
Как раз проходили мимо аптеки. Я вспомнил о флаконах, лежащих в кармане.
— Ну-ка, зайдем.
Заведующая повертела в руках флакон, испытующе поглядела на меня.
— Средство импортное, дорогое. Откуда оно у вас? Мы такого не получали.
— Тогда можете оставить себе. Только скажите, от чего?
— От эпилепсии. Принимается перед приступом, снимает напряжение.
— Значит, Петрович не зря сторонился людей, — задумчиво сказал Вадим на улице. — Видать, боялся, что кондрат его хватит средь шумного бала…
— Да, появляются все более загадочные обстоятельства… Ты едешь?
— Еду.
— Тогда вот что. Сегодня еще глушим, раз уж начали, а с завтрева — сухой закон. Нужно разгрести кучу дел.
— Заметано.
Несколько дней, пока перегрузчик переправлял на берег свой смертоносный груз, пришлось напряженно поработать, приводя в порядок дела представительского пункта. Хорошо, что я приучил себя: работа — одно, пьянка — другое, и никогда не смешивал. В накопившейся почте обнаружилось еще несколько актов рекламаций с приисков, и я представил, как насупится директор, получив их. Отправляя акты, я присовокупил коротенькое письмо о состоянии дел и о том, что еду по побережью.
На судне встретили нас приятной вестью: здесь имелась сауна. Для северян это большая редкость, и мы тотчас поспешили туда.
Сауна состояла из раздевалки, душевой и парилки — глухой каютки, обшитой мореными буковыми досками. В парилке два полка и электрокамин в виде каменки. Виктор нажал красную кнопку, и сауна начала прогреваться мощным жаром.
— Поддадите на каменку воды — вот вам и русская парная, — проинструктировал он и ушел.
Закрыв глаза, я лежал на верхнем полке, а Вадим стоял внизу, растирая свое бледное северное тело, — теперь такое же, без загара, будет и у меня долгие годы… И вдруг я почувствовал запах дыма и понял, что он курит! Преспокойно курит «Беломор», стряхивая пепел на каменку! Молча, мгновенно озверев, я бросился на него сверху, но он оказался проворнее и с гнусным смешком выскочил.
— Это тебе за фальшфейер! — крикнул он.
После того как я основательно изругал его на все корки и не менее основательно проветрил парную, он как ни в чем не бывало появился из раздевалки и набросился на меня:
— Уже и покурить нельзя! Скифская морда…
Рассолодевшие после парилки, не сговариваясь, мы вздохнули:
