Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан
— Как инвалиду, мы, конечно, поможем найти вам подходящее место. Я вам это обещаю.
Смайдов вдруг расправил плечи, слегка обкинул назад голову и по-военному четко шагнул к Лютикову. И оттого, что он сумел побороть в себе сковывающую удрученность, у него неожиданно появилась та уверенность, которую он чуть было не растерял.
— Я хочу сказать вам еще несколько слов, Сергей Ананьевич, — проговорил Смайдов. — Хочу сказать, что не намерен прятаться в кусты, как это очень часто делаете вы. Вы считаете, например, что с воспитанием молодежи у нас в доках все благополучно, так? Я этого не считаю. Меня не устраивает ваша формула «в основном». Знаю из опыта: один мерзавец на фронте мог причинить столько зла, сколько не под силу было сделать и сотне врагов. Такие мерзавцы у нас есть и сейчас. Они плодятся от равнодушия. От равнодушия, каким страдаете вы.
— Товарищ Смайдов!..
— Не кричите на меня, я не мальчишка! — Петр Константинович не сильно, но выразительно пристукнул по столу ладонью. — И прошу меня выслушать до конца. Я намерен писать докладную записку в городской комитет партии. Буду просить о проведении широкого партактива по вопросу о воспитании молодежи. Вот там мы и поспорим с вами, товарищ Лютиков…
Смайдов еще раз взглянул на слегка побледневшее лицо начальника мастерских и спокойно докончил:
— За беспокойство о подходящем для меня месте весьма признателен. Хочу только напомнить, что меня все-таки никто не назначал, а выбирали коммунисты. Разве вам это неизвестно?
2В тот вечер Саня рассказал Людмиле все, что знал о Марине и Марке. Правда, знал он не так уж много: вытянуть из Марка подробности было совсем не просто. Но даже из того, что Людмила узнала, она могла сделать вывод: Марина переступает или уже переступила ту грань, за которой человек ни во что хорошее в жизни не верит.
Честно говоря, если бы Людмила случайно не узнала, что Марина Санина — в прошлом сварщица, она, может быть, и не обратила бы на нее внимания: не жаловала она молодых девиц, стоящих за буфетными стойками. Но в Марине она видела теперь не просто буфетчицу, а девушку, которая в силу жизненных обстоятельств оторвалась от своего дела и оказалась, как говорят, «в чужом пиру», и поэтому страдает. И ставшее уже привычным чувство ответственности за чужую судьбу, чувство причастности ко всему, что происходит вокруг, заставило Людмилу с тревогой и болью думать об этой девушке.
«Ей что-то мешает вернуться к нам, — думала Людмила. — Что — надо выяснить. И, если можно, помочь».
И она решила сходить к Марине.
…На звонок вышла Анна.
— Мне хотелось бы увидеть Марину Санину, — сказала Людмила. — Она дома?
Анна крикнула:
— Маринка, к тебе! — и пригласила: — Входите, пожалуйста.
В прихожей был полумрак. Свет давал только маленький ночничок: из неглубокой ниши над вешалкой выглядывала сова с двумя крохотными лампочками вместо глаз. Людмила в нерешительности остановилась. Ей показалось, что сова лукаво подмигивает и даже шевелит клювом, точно что-то хочет сказать.
Узнав Людмилу Хрисанову, Марина немного растерялась.
— Вы правда ко мне? — спросила она.
— К вам. Впустите меня в свой женский монастырь? Он так усиленно охраняется… — Людмила взглянула на сову и улыбнулась: — Мрачный часовой.
Марина открыла дверь:
— Прошу вас. Я живу в этой комнате.
— Озябла немножко, — сказала Людмила, грея руки у батареи. — Всю жизнь живу на севере, а мерзлячка страшная. Если бы не любила так эти края, давно бы уехала на юг.
— Да, на юге теплее, — почти машинально согласилась Марина.
Она держалась настороженно. Это чувство настороженности теперь всегда приходило помимо ее воли. Она словно подозревала каждого человека в том, что он хочет без спросу залезть к ней в душу. И думала: «Хватит с меня и того, что я сама знаю о себе».
Людмила понимала состояние девушки. И потому решительно сказала:
— Чтобы вы не гадали, зачем я пришла, я сразу все объясню. Хорошо?
— Так будет лучше, — ответила Марина. — И для меня, и для вас.
— Может быть, сразу перейдем на «ты»? Так проще, — предложила Людмила, усаживаясь на скамеечку поближе к Марине.
— Пожалуй, — согласилась она и почувствовала, как проходят ее скованность и настороженность.
— Я плохой дипломат, Марина. И ты должна будешь простить меня, если скажу что не так. Скажи, тебе не жаль того, что было два года назад?
— О чем ты? — спросила Марина.
— О чем? Я говорю о бессонных ночах на стапелях, об утренней заре, когда ты после ночной смены, еле волоча ноги от усталости, бредешь домой, а навстречу тебе спешат твои товарищи… Ты не тоскуешь об этом?
Марина горько улыбнулась.
— А ты разве не тосковала бы?
Она снова взглянула на Людмилу. Кажется, ничего особенного Людмила не сказала, и все же этими простыми словами она будто стерла ту грань, которая отделяла Марину от всего, чем она жила прежде. Будто приблизила к себе…
Людмила тихо проговорила:
— Я не смогла бы без этого.
— А думаешь, мне легко?
— Нет, не думаю. Поэтому и пришла к тебе. Пришла, чтобы позвать с собой.
— Туда? — Марина кивнула на окно, за которым лежала застывшая река. — В доки?
— Да.
— Я уже и сама сто раз собиралась бросить все к черту и идти к вам. И не иду… Перегорела я — потухшая головешка.
— Рано себя хоронишь, — быстро заговорила Людмила. — Ты просто забыла, какая ты есть. Забыла, на какой закваске замешана. — Она встала со скамеечки, села рядом с Мариной, обняла ее за плечи. — Так вот, хватит себя мучить. Слышишь? Ты не пришла к нам до сих пор потому, что никак не можешь решиться: «А вдруг станут смеяться? А вдруг я уже все позабыла?» Так?
Марина кивнула:
— Это тоже есть…
— Выбрось из головы. Разве ты не знаешь докеров?! Докеров, слышишь?!
— Я знаю докеров, — сказала Марина.
Она на минуту закрыла глаза, и сразу на нее пахнуло морем и горячим железом. И всюду крепкие люди, пропахшие морем и гарью, в брезентовых робах, с защитными масками на поясах — докеры…
— Я знаю докеров! — повторила она.
3Была уже ночь, когда Марина вышла проводить свою гостью. Прощаясь, Людмила спросила:
— Когда ты завтра свободна?
— С утра. А что?
— Просто так. — Людмила подняла воротник шубки, зябко поежилась. — Скорее бы весна, до чертиков надоели холода… Ну, спасибо тебе, Маринка, за гостеприимство, мне с тобой было очень хорошо.
— Мне тоже было хорошо, — искренне проговорила Марина. — И стало как-то легче на душе.
На следующий день, встав утром, Анна зашла к Марине и, причесываясь перед ее зеркалом, как бы между прочим спросила:
— О чем вы это с ней за полночь? Мировые проблемы решали?
Марина засмеялась.
— Зачем же так высоко? Просто о жизни, о работе…
— О работе? Мораль небось читала?.. Чего это ты, дескать, к ресторану прилипла, то да се…
— Никакой морали она мне не читала, — недовольно бросила Марина. — А если и сказала, что на моем месте из ресторана давно бы ушла, так это многие говорят. У меня ведь другая специальность есть. Тебе самой-то не надоело там? Я ведь вижу, как ты угодничаешь.
— Угодничаю? — Анна резко повернулась. — С каких это пор даже честный работник, если он работает в ресторане, непременно угодничает? Это что — твоя «королева» указ такой выпустила?
— При чем тут она? И ты не говори обо всех. — Марина сдернула с себя одеяло, обхватила колени руками. — Пашецкого никто в угодничании не обвинит. Он мастер своего дела. И, если хочешь, в этой работе призвание свое нашел, вот как и Лиза Бершанская. А я? А ты? Разве нам эта работа по душе? Зачем ты три года училась в техникуме связи? Чтобы уметь быстро взбить коктейль?
— Да-а, — протянула Анна, пуская вверх тоненькую струйку дыма. — «Королева» твоя, оказывается, не лыком шита. Быстро она тебя перевоспитала…
В прихожей послышался длинный звонок. Потом, через короткую паузу — снова.
«Илья!» — встревоженно подумала Марина, направляясь к двери.
Но на пороге стояла Людмила.
— Здравствуй, — сказала она. — Я опять к тебе, Марина. Разрешаешь?
Людмила сняла с головы теплую шаль, по-детски замотала головой:
— Ух, и морозище же на улице! Посмотри, нос не отморозила? Не побелел?
— Нет, не побелел. — Марина не успела привести в порядок свои волосы, и они волнами падали ей на лицо. Она старалась подобрать их, но у нее ничего не получилось. — Ты так рано… Я только что встала… Что-нибудь случилось?
— Нет, слава богу, ничего страшного. Ты просто должна мне помочь, Марина.
— Помочь?
