Василий Ганибесов - Старатели
— Кто ты? — спросил Георгий Степанович, немного успокоенный домашним, мирным видом старика.
— Сверкунов я, Матвей... Ух ты, боже мой!.. С «Сухой».
— Убить хочешь? — спросил Георгий Степанович. — Кто тебя подослал ко мне?
— Что вы, Георгий Степанович? — обиделся Сверкунов. — Какой же я убивец? Караульщик я при вас. Василий Алексеевич приставил меня... Вы ничего не бойтесь, Георгий Степанович, — успокаивал его Сверкунов. — Я тут с вечера при вас. Такую в случае чего гвалту подниму — покойники встанут.
— Караульщик... Шпион, что ли, ты при мне?
— Видишь ли, — усаживаясь на пятки, охотно начал разъяснять Матвей Сверкунов. — Раз об этом дело зашло, тут вот как, когда Ли Чан-чу и Чан Чен-дуна прирезали, у нас сразу сумление об вас встало. Уж раз, думаем, начали коммунистов резать, вас они не обойдут. Выбьют, думаем, самых нужных людей, а потом бери нас голыми руками. Нет уж, инженеров-то, думаем, мы вам не дадим!.. И вот решили мы...
— Кто это «мы»? — спросил Георгий Степанович, поднимаясь.
— Партия, правительство... Ну, решили, значит, мы взять под охрану в первую очередь вас, — словоохотливо рассказывал Сверкунов; он удобнее уселся около инженера, калачиком, видимо, надолго, сложил ноги и рядом положил свою дубину. — Сижу я при вас уже вторую неделю. Сдается мне, будто какой-то варнак подбирался к вашей квартире, да отстал. И вот уже с неделю, как ни одна душа не появляется. Скушно, конечно, не дай бог. Другой раз тяпнул бы наперсточек — нельзя: раз партия, правительство доверили пост, сиди и не рыпайся, надо оправдать.
— Они меня... днем могут, — с дрожью сказал Мудрой.
— Могут. Они, конешно, могут и днем, — согласился Сверкунов. — Мало ли. На то они и буржуазия.
Матвей помог инженеру подняться и, следуя за ним, сочувственно глядя на согнувшуюся, одряхлевшую фигуру его, сердито бормотал:
— Сат-таны проклятые, черт их за ногу!..
У дверей дома Георгия Степановича, пока тот искал в карманах ключ, старик ласково сказал:
— Главное дело — не бойся. Не бойся, пожалуйста. Случится, встретишься днем с ним, смотри ему прямо в зенки.
Через день Георгий Степанович встретил «инспектора» у лужи за верхним байкалом. Самохвалов сидел на корточках и умело мутил пески в лотке.
Мудрой понял сейчас, что ему, как всегда при встречах с Самохваловым, надо информировать о событиях на руднике. Но почему-то сейчас он не чувствовал обычного страха. Чувства гадливости и презрения к шпиону были так велики, что заглушили в нем обычное сознание своего бессилия перед властью этого человека.
И Мудрой начал говорить спокойно, даже независимо.
— Дела на руднике идут отлично. Уход старателей в ночь, дымные костры, изоляторы, дружные усилия всего коллектива скрутили язву — падеж прекратился.
«Сухая» работает полной нагрузкой. Программа перевыполняется. Начали работать технические курсы и старательские школы. Учатся все коммунисты, комсомольцы и десятники, половина старшинок и около ста человек старателей.
Я познакомился с техгруппой. Через год можно будет послать их на испытания на право ответственного ведения горных работ...
Самохвалов уже перестал мутить пески и слушал, втянув голову в плечи, уши его покраснели. Он вытащил лоток на берег и, повернувшись, медленно, тяжко поднялся.
— Что т-ты говоришь мне?! — крикнул он, хватая Георгия Степановича за грудь.
— ...Я не могу, — твердо проговорил Мудрой. — Я не могу больше быть полезным вам. Освободите меня, или, или...
Самохвалов утомленно расстегнул воротник старой грязной спецовки, повел головой вправо, влево и, перебивая Мудрого, сказал:
— Не дури, болван, рассказывай, что у вас там еще есть... Мунга... Как Мунга?
Георгий Степанович рассказал о предполагавшейся жиле в районе «Сухой» и о том, что он уже получил задание от Свиридовой разыскать эту жилу.
— Ну? Нашел? Сколько она предложила вам?
— На разведки, с согласия директора, я могу истратить до десяти тысяч рублей. Это мой фонд, которым я могу рискнуть.
— Я спрашиваю о вашем гонораре. Что вы мне голову морочите? — закричал Самохвалов.
— У нас это не практикуется, — объяснил Георгий Степанович. — Я, как всякий служащий, работаю на окладе.
— Ха! — презрительно фыркнул «инспектор».
— У нас все сыты, — с гордостью ответил Мудрой и, взглянув в глаза Самохвалова, вдруг вспомнил: «Ты ему прямо в зенки гляди. Не, бойся».
— И во всей стране у нас нет ни одного безработного и ни одного голодного... И капиталистов нет и помещиков! — злорадно. закричал он, наслаждаясь собственной смелостью. — И ни одного дармоеда-бездельника!
— Балда!.. Дурак...
— И не будет! — с отчаянной решимостью кричал Мудрой, чувствуя, как во всем теле его вспухает сладостная ненависть к Самохвалову.
— И никто никогда нас не разорвет! — захлебываясь от счастья мужества, кричал Георгий Степанович, не спуская с ненавистного Самохвалова помутневших, заслезившихся глаз.
— Во всем мире нет силы такой... разорвать Советскую Россию... Выродок ты... выродок!.. Стреляй, не боюсь! Ненавижу! Стреляй, убийца! — хрипел Георгий Степанович, выпрямившись и наступая на Самохвалова.
«Инспектор» быстро сунул руку в карман.
У Георгия Степановича по всему телу холодной и липкой испариной выступил пот.
«Ну вот и конец», — облегченно подумал смертельно уставший Георгий Степанович.
Он смутно слышал сухой треск выстрела, словно обломился источенный червями сосновый сук.
10
Второго сентября нежданно упал снег. Всю ночь он медленно валил густыми, мокрыми хлопьями. Белые тяжелые шапки нарастали на домах и деревьях, обрывали не успевшие облететь листья, ломали сучья, до земли пригибали кустарники.
В полночь снегу было уже выше колен. Он потушил бутовые и дымовые костры и заглушил ручьи. Мунга распухла, ползла медленно густой желтоватой кашей. На перекатах эта каша липла к камням, вырастала в плотину и запруживала Мунгу, байкалы вылезали из берегов, начали просачиваться к старательским разрезам и угрожали шахтам.
В час ночи тревожно завыл гудок.
Старатели с пешнями, с лопатами и кайлами, увязая в мокрых сплошных сугробах, из-за снежного ливня не видя ничего, наугад прорывались к речке. Их облепило снегом, и через десять минут они промокли, словно на них пролили бочки воды.
— На речку! Ребята, на речку! — хрипел дедушка Мартынов, увязнувший в снегу у самого своего дома. — На пороги идите! Ход воде разгребайте, все спасенье в этом!
Дедушку подхватили под руки и поволокли в дом. Он вспахивал волочившимися ногами глубокие борозды в снегу и все кричал старателям, чтобы они разгребали речку.
— Это ты, сынок? — узнал он Усольцева. — На речку их направляй. Разбредутся по шахтам — затопит нас. На пороги станови их и разгребайте! — кричал он Усольцеву. — Давайте воде ход! Ход ей давайте!
А снег все валил, и казалось, нет ему конца.
На пути к речке Чалка набрел на живую копну снега. Эта копна пошевелилась, сверху рухнул снег, и на Чалку уставилась рогатая коровья морда. Всхрапнув, Чалка отпрянул в сторону.
«Табуны, скот», — с тревогой подумал Усольцев, ежась от набившегося за воротник снега. Усольцев ударил Чалку и поспешно поехал к речке.
На перекате, около конного брода через Мунгу, огромной плотиной вырос вал сгрудившегося грязного, напитанного водою снега. Этот вал запрудил речку. Мунга пошла через берега, угрожая шахтерам. Об этом-то и кричал дедушка Мартынов. Этого же боялась и Свиридова, по целику, через топкое снежное болото проезжавшая к перекату.
Брод уже распух от снега. За ним стонало и шипело снежное озеро.
На перекате кричали старатели. Свиридова услышала голос Усольцева, ударила гнедого и галопом поехала на голос.
У конного брода Свиридова очутилась перед высокой снежной плотиной. По валу ее, утопая до репицы хвоста, лезла лошадь. Свиридова увидела прижавшегося к шее лошади всадника, и затем и конь, и всадник провалились в вязкий, набухший водою снег.
Гнедой Свиридовой стал. Всхрапывая, он бил по снежной грязи ногою; чуя недоброе, лез от вала в сторону.
Свиридова стегнула его плетью — гнедой присел и, храпя, попятился назад.
Справа от Свиридовой медленно полезла снежная каша. Через несколько метров эта каша, подпираемая сзади запруженным озером воды, будет на вершине берега, разорвется и потоком ринется на шахты и разрезы. Надо было немедленно прорвать вал; хоть бы грудью коня, но прорвать и пропустить Мунгу по своему руслу.
Свиридова с размаху стегнула гнедого. Он содрогнулся от удара, охнул, сильным рывком выдернул из ее рук поводья и прыжками полез на вал.
Сзади кричали старатели.
Гнедой яростно всхрапывал. Он с головою окунался в снег, вставал свечкой, бил передними ногами по стене снега и лез, оставляя за собою глубокую траншею.
