Виктор Стариков - Звезда победы
Вдруг объявили выступление Зинаиды Семеновны Клемёновой, и соседи начали толкать его со всех сторон. Семен Семенович покраснел и нахмурился в предчувствии позора, который может сейчас обрушиться на его голову. «Зачем это она выступает, — неодобрительно подумал он. — Одно дело — дома, а другое — на сцене».
Рабочие сцены выдвинули из-за кулис рояль и подкатили его к самой рампе.
Появилась Зина в строгом черном платье, с открытыми руками, и Семен Семенович с удивлением подумал, что дочь-то, кажется, красавица. В зале пронесся шопот. Уверенно подошла Зина к инструменту, открыла крышку, укрепила ее, но долго усаживалась на стуле, и Семен Семенович со страхом ждал, что вот-вот начнется эта неприятность.
Зина играла пьесу Чайковского. Клемёнов слышал ее дома бесконечное количество раз. Мастер следил за движениями быстрых пальцев по клавишам и ждал, что она вот-вот собьется. Вот тут трудное место, она всегда по нескольку раз переигрывала его. Нет, прошла… Но вот сейчас будет еще одно такое. Прошла и его! Потом Клемёнов вдруг забыл обо всем, забыл, что играет его дочь. Ему казалось, что он еще никогда не слышал такой музыки. Нет, это вовсе не то, что Зина играла дома. Торжественно и сильно звучала мелодия в просторном зале. Было удивительно, что эти маленькие руки могут обладать такой силой.
Аплодисменты заставили очнуться Семена Семеновича. Зина сыграла еще одну пьесу и еще одну «на бис» и все с тем же успехом. Тогда Клемёнов окончательно поверил, что Зина может играть, выпрямил плечи и смело посмотрел на соседей.
Потом Зина дважды еще выходила на сцену, чтобы аккомпанировать заводским певцам. Лицо у нее было счастливое, на сцене она держалась спокойно и просто. Семен Семенович окончательно уверовал, что музыка у Зины — не баловство, не девичья причуда, как он думал порой про себя, а серьезное занятие, и преисполнился гордостью за дочь.
Вернувшись с концерта домой, он коротко сказал жене:
— Зина сегодня в клубе играла. Хлопали ей сильно. Хорошо играет.
Однако тревожные мысли о детях не оставляли его. Старший сын Степан был на отлете, и Семен Семенович хотел верить, что все у него хорошо. Мастер плохо знал жизнь вне своего завода, вне своей профессии и боялся, как бы сын, выбрав свой путь, не сбился с него. Будь Степан на заводе, он всегда бы смог помочь ему.
Теперь вот дочь ничего, кроме музыки, и знать не желает. Раньше он заставал ее за рукоделием или на кухне с матерью. Теперь же целыми днями она, как привороженная, могла сидеть у рояля, на кухне появляется только в праздники, когда готовятся обязательные пироги к чаю и пышный обед. На этажерке возле рояля росла и росла кипа нот. У Зины иногда бывали такие глаза, как будто она никого не видит и ничего не слышит. Разве можно так? Что же это такое? Другие девушки их улицы ходят гулять в парк, посещают танцевальную площадку. А у нее только музыка на уме.
Как пойдут дети в жизни? Оправдают ли они большие надежды? И будут ли среди Клемёновых новые доменщики? Неужели он будет последним?
Старший сын не оправдал этого отцовского желания. Оставался еще младший — Владимир, но он еще был мал.
4
Неожиданно для себя Семен Семенович стал частенько прихварывать. Недомогания бывали и раньше, но Клемёнов редко обращался к врачам, памятуя слова деда, что коли человек здоров, то и до ста лет без чужой помощи проживет, а коли болен — никакие врачи здоровья не прибавят, и побеждал свои хворости домашними средствами: простуду лечил стаканом водки с перцем, ломоту — горячей баней. Но теперь испытанные средства не помогали. Тревожили Клемёнова не столько сами болезни, как неизбежное и неумолимое приближение срока, когда надо будет оставить завод.
А уж это время придвигалось к нему.
В дни болезни Семен Семенович бродил неслышно по дому, пожелтевший, осунувшийся, скучая и тревожась за дела в доменном цехе. Теперь у него в доме стоял телефон, и он несколько раз в день звонил на завод, узнавал, как идут печи. Пристрастился он в эти дни вынужденного безделия к книгам. Особенно ему нравилось читать книги по истории революционного движения. Они словно возвращали его к дням молодости, к забастовкам, маевкам, листовкам. Он и сейчас живо помнил речь «товарища Андрея», которую ему довелось слышать на маевке в лесу.
С нетерпением ожидал он возвращения детей. Они приносили с собой рассказы о новой жизни, новых интересах.
И в эти дни вынужденного пребывания дома, Клемёнов обнаружил, что выросшая незаметно дочь, отделилась и живет своей особенной жизнью.
Окончив музыкальное училище, Зина продолжала заниматься у какого-то профессора, поселившегося в городе. Дочь теперь и сама преподавала музыку, ученики и ученицы навещали ее дома. Часто уезжала она на несколько дней с концертами в другие города. Ничего почти не сохранилось в ней от той девочки, с большими любопытными глазами, с двумя тонкими косичками и большими руками, которую он так любил ласкать. Теперь это была высокая девушка, сосредоточенная, строгая, всегда занятая какими-то думами. Семен Семенович замечал, как она часами сидит за роялем, опустив безвольно руки, и о чем-то напряженно думает. И если спросить ее о чем-либо в это время, она вздрогнет, словно очнувшись.
Семен Семенович не мог так спокойно, как жена, думать о будущем дочери. Груня всегда давала ребятам итти своей дорогой, не вмешивалась в их дела. Но он так относиться не мог.
Как же думает жить дочь? Ведь кроме музыки она ничего не знает. Теперь Зина на кухне появляется редко, словно домашние дела ее совсем не касаются. Это даже раздражало Клемёнова. Ведь дочь живет в семье, часть домашних дел должна лежать на ней, матери со всем не управиться. Он несколько раз даже прикрикнул на дочь и она, удивленно всякий раз посмотрев на него, молча шла на кухню к матери, помогала ей, но скоро возвращалась в комнату на свое место.
Что же такое с ней?
И как будто разгадка нашлась.
В доме появился частый гость — Сергей Иванович Марков, инженер-теплотехник, приехавший на новый металлургический завод. Семену Семеновичу он не понравился с первой минуты знакомства. Лицо у него было холодное и как будто вечно сердитое. В доме Клемёновых он держался сдержанно и, как казалось мастеру, несколько заносчиво. Решительно ничто не нравилось в нем мастеру: его аккуратность во всем, неторопливая речь, манера снисходительно слушать разговоры других, чуть склонив на бок голову, осторожная и тихая походка. Не слышал Семен Семенович, чтобы Сергей Иванович хоть раз рассмеялся от всей души или хотя бы повысил голос, оживился в разговоре.
«Что она в нем нашла?» — думал Семен Семенович, ревниво наблюдая, как оживляется дочь, когда в доме появляется Марков.
Не нравилось Семену Семеновичу, что жена всякий раз, когда приходил инженер, начинала хлопотать, словно подслуживаясь к нему. А гость и не замечал этих ухаживаний.
Но, видимо, не все благополучно было между дочерью и инженером. Замечал Семен Семенович, как Зина иногда напряженно испытующими глазами, словно и сама спрашивает, что он за человек, следит за инженером. Встречала она его иногда чрезмерно восторженно, а иногда так холодно, даже с какой-то раздражительностью, что и Семену Семеновичу становилось неловко за Зину.
Встречи эти продолжались уже с год, но Сергей Иванович за этот срок не стал в доме Клемёновых своим человеком. Да и Зина не старалась приблизить его к семье.
Несколько подруг Зины в одно лето вышли замуж. На свадьбе в семье обер-мастера листопрокатного цеха Кузовлева были и Клемёновы. Свадьбу играли шумно, весело. Семья была уважаемая, и в дом к обер-мастеру собрался чуть ли не весь завод.
Семен Семенович сидел рядом с отцом невесты, рыжим, худеньким Кузовлевым. Кричали много раз «горько», и молодые охотно целовали друг друга. У невесты были маленькие и сочные, как вишни, губы, узенькие лукавые глаза. Всякий раз, как она вставала первая и клала руки на плечи рослого и широкоплечего жениха, модельщика с завода, Кузовлев толкал Семена Семеновича и захмелевшим голосом спрашивал:
— Ну, а у тебя когда погуляем? Пора уж, как бы не засиделась.
Семен Семенович и сам думал, что пора бы уж и ему свадьбу играть.
Возвращались они всей семьей. Зина вела под руку захмелевшего порядком отца. Почти у самого дома он остановился и, отступив на шаг от дочери, сказал:
— Ну, Зинок, давай-ка и твою свадьбу справим, пока мы с матерью живы.
Она засмеялась.
— Иди-ка спать, папа. Поздно теперь о моей свадьбе говорить.
— Нет, ты скажи, — наступал Семен Семенович, вдруг решивший, что пора дочери свой дом строить. — Ты почему такая гордая, что мимо всех ходишь, ни на кого не смотришь? Мало в заводе хороших людей?
— Ах, ничего ты не понимаешь, — с такой вдруг болью вырвалось у Зины, что это поразило Семена Семеновича. Ему показалось, что и слезы блеснули у нее на ресницах.
