Сергей Снегов - Ветер с океана
А в океане суетился и перемещался город огней и шумов. У высоких бортов «Тунца» разгружались траулеры, оттуда доносились звонки лебедчиков, визг цепей, грохот моторов, окрики сигнальщиков, переговоры по мегафону, глухой стук катящихся по палубе бочек. Едкий дым подходящих и отходящих траулеров прибивало к воде. Милях в пяти от «Тунца» возвышалась стройная белоснежная «Печора». И там повторялась та же картина — сгрудившиеся у плавбазы траулеры, низко стелющийся дым…
К Мише подсел Кузьма.
— В салоне «Насреддин в Бухаре», половина выдрана, остальное — вполне интересно. Иди, не теряй времени, — сказал Кузьма.
— Не пойду, — равнодушно сказал Миша и, помолчав, добавил: — А почему ты не в салоне?
— Словечко сказанул, что старая фильма. Крутит Колун, он осторожный, но тоже и у него рвется лента. Все враз зашикали! Я их послал, куда надо, и попер к радисту.
— А у радиста что?
— Отбил телеграмму Алевтине.
— О чем?
— Ни о чем.
— Как — ни о чем?
— Нормально. Без содержания. Живу, тружусь, зарабатываю потерянные деньги, погода приличная, чего и вам желаю. Отбыл повинность.
Кузьма говорил с раздражением.
— Странные у тебя все-таки отношения с Алевтиной, — сказал Миша. — К чему ты упоминаешь непрерывно о том вечере? Ей ведь обидно.
Кузьма ответил не сразу:
— Думаешь, мне не обидно? Так опростоволосился! Другая жена еще бы утешила, приласкала, а она при тебе такой скандал подняла!
— Ты сам говорил да и она объяснила — не из-за потерянных денег.
— Ни в чем другом не виновен. И тоже ей объяснил — с головы до ног чистый! Почему же не поверила? Любила бы, так не высказывала недоверия. Хочешь знать правду? Ищет повода, чтобы придраться! Печенкой чую.
Они с минуту молчали, глядя на идущий мимо них на разгрузку траулер. Миша сказал:
— Несправедлив ты. Придумываешь о своих родных плохое.
Кузьма порывисто повернулся к нему.
— Придумываю? А ты ее радиограммы прочти, я тебе дам. Хоть бы раз словечко — милый, дорогой, скучаю по тебе. Скажешь — стесняется? А у других не стесняются, пишут, как чувствуют. Придумываю! Батя такую головомойку устроил, когда я признался, как тошно бывает, чуть в рейсе о семье подумаю. — Он с раздражением махнул рукой. — Э, что там расписывать! Твой браток меня к себе вызывал, наставлял на правильный путь…
— Алексей? — с удивлением спросил Миша.
— Кто же еще? Вроде другого брата нет у тебя. Такая была агитация с пропагандой! И все слова до невозможности правильные! Просто молчи да слушай, да жалобно вздыхай, вот такие слова.
Миша рассмеялся.
— На тебя мало похоже, чтобы ты молчал и вздыхал жалобно.
— Отвечал, конечно. Оправдывался. — Кузьма вдруг чуть не закричал — Нет, ты понимаешь — оправдывался! А что это значит? Виновен, стало быть, раз оправдываешься. Вот таким меня сделали. Я тут уродуюсь, из кожи вон лезу, еле руки не кусаю, когда о Лине думаю, — и я же еще виновен, нужно оправдываться!.
Они опять помолчали. Миша осторожно спросил: — И сейчас все так же о Лине тоскуешь? Кузьма угрюмо ответил:
— Чего сейчас о ней тосковать, если ей безразлично, каково мне? Я сейчас разочарованный в дымину, правильный от пяток до макушки. Работаю, ни от кого не отстану, никому не позволю вперед себя вырваться. Рыбку — стране, деньги — жене, сам — носом на волну! Больше нечего от меня требовать. А что про себя думаю, то мое дело. И после объяснения с батей ни с кем теперь не буду откровенничать. Тебе одному можно сказать, ты парень вроде хороший, не треплив, а еще кому раскрываться — себе дороже выйдет! Помнишь, что я тебе говорил о Степане? Вот уж кто не перестает присматриваться, как я себя веду. Даже у радиста интересовался, что за телеграммы домой отбиваю.
— Не хочешь ни с кем откровенничать, а зачем ты мне все это рассказываешь? — с упреком спросил Миша. — Не нужно мне знать о ваших взаимоотношениях со Степаном!
— Правильно, не нужно. А рассказываю затем, чтобы ты ненароком в наши дела не встрял. Он хитро поинтересуется, ты чего-нибудь ответишь…
— А сам только что признавал, что я не из трепливых. Кузьма еще посидел на горке дели и удалился в кубрик.
Миша лег на спину, сосредоточенно всматривался в небо. Ночь, безлунная и свободная от туч, окутала океан. Качка была бортовая, звезды, проносясь слева направо и справа налево, прочерчивали короткие сияющие черточки. Миша с удивлением отметил про себя, что качка у них на судне непрестанная и, вероятно, небо всегда такое же искристое, но только сегодня он разглядел его — раньше лишь смотрел, но как-то не видел: до сознания не доходило. Разговор с Кузьмой заставил Мишу вспомнить о собственных горестях. Миша недоумевал — то негодовал, то жалел себя. Нет, у Кузьмы все ясно — милые побранились, потешили себя кратковременной ссорой и снова помирятся. И давно уже помирились бы, не уйди Кузьма в рейс. Правильно назвал океан Шарутин — великий разлучник. У него, у Миши, куда сложней, ибо непонятней. Не было причин для ссоры, даже малейшего повода не разглядеть — а ссора такая, что никакими объяснениями не заглушить, никакими оправданиями не оправдаться. Кузьма сердится — заставили признавать, что виновен, гордость его страдает. А он, Миша, и хотел бы повиниться, да не знает промаха своего, рад бы извиниться, да не догадывается, в чем. И все думается, каждую свободную минуту думается — что совершилось?
— Засела ты у меня в душе, как топор в коряге, — с досадой пробормотал он и с удивлением, жалея себя, добавил — Надо же! Со всех сторон посмотреть если — втюрился…
От влажноватой, мягкой дели шло накопленное за день скудное тепло, в воздухе быстро холодело. Миша все глядел на темное безоблачное небо — в нем крупные звезды прочерчивали яркие искорки при каждом крене траулера.
6
Почти три недели погода держалась между штилем и штормом — «нормально неспокойная». За это время «Бирюза» лишь раз сдала улов на базу, а дальше промысел пошел хуже: разразились штормы.;В районе между Гренландией, Исландией и Норвегией, в атлантической «кухне погоды», обычно зарождаются все зимние бури, обрушивающиеся на Европу и Азию. Остров Ян-Майен лежит в центре этой дьявольской кухни, а рыбачьи флотилии, гоняясь за сельдяными косяками, пересекли полярный круг и все дальше отрывались от скалистых, но сравнительно безопасных Фарер, все ближе подходили к зловещему острову.
Первый шторм выпал несильный, ветер метров на восемнадцать в секунду. Но волнение быстро прибывало, волны перехлестывали через фальшборт, на палубе натянули штормовые леера — при ходьбе хвататься руками. Карнович и в эту погоду высыпал порядок. То же сделали: и другие капитаны. На «Коршуне» волны оборвали вожак, Никишин погнался за сетями, но всех выбрать не смог. После этого случая никто уже не рисковал сетями в шторм.
Шарутин посмеивался над Карновичем:
— Сильней рыбаков шебутяга-Нептун. Рыбак перед ним — слабосильный шалун. Слышишь, как бьет о фальшборт волна — страшись Нептуна, страшись Нептуна!
Раздраженный Карнович пригрозил штурману:
— Лучше бы меня пострашился! Переведу в пассажиры за непочтительность к начальству! Капитан на судне первый после бога, говорят англичане.
Шарутин отпарировал:
— Служебной прозой я почтителен. Стихи — не служба, а — литература. Применишь репрессии, буду орать, что зажимаешь творчество.
— Тогда хоть ставь правильно ударения, — попросил Карнович. — Какой пример вы подаете, дорогой мэтр, начинающим стиходелателям, вроде меня! Нептуна вместо Нептуна!
Шарутин отверг и эту просьбу.
— Морская специфика. Компас, а не компас; рапорт, а не рапорт; в Киле, а не в Киле….
— Но Гибралтар, а не Гибралтар, — настаивал Карнович.
— Ну и что же, что Гибралтар? Морская специфика в искажении ударений, а в Гибралтаре как раз ударение искажается. Спор с Шарутиным навел Карновича на мысль заняться стихами. Бездействие было единственное, чего он не мог делать, а сочинение стихов убивало время.
На утреннем радиосовете флотилии — его проводил флагман отряда средних траулеров, но на нем присутствовал и! Березов, — Карнович начал своё сообщение стереотипной фразой:
— Добрый день, Николай Николаевич, добрый день, товарищи капитаны и все присутствующие, — а затем заговорил стихами, выделяя голосом рифмы:
Ждем на море хорошей погоды.
Доклад промысловому совету.
Вчера нас здорово мотало.
Порядка судно не метало.
И, видно, вечером опять
Сетей сегодня не метать.
Что мне сказать вам на совете?
За все один Нептун в ответе!
Совсем старик сошел с ума,
Развел волну, развел шторма,
Устроил на море качалку,
Шлет к черту лучшую русалку,
Рвет бороду сынку Борею,
Огнями Эльма красит рею.
Хозяйственных вопросов нет.
Примите мой большой привет.
— Надеюсь, я уложился в свои три минуты? — уже прозой невинно осведомился Карнович.
![Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]](/uploads/posts/books/134809/134809.jpg)
