Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Зал разразился хохотом. Кребс понял: теперь уже договорить ему не дадут. Он сделал величественный жест и прокричал:
— Мы покидаем собрание! Нас большинство в партии! Мы будем высоко держать знамя немецкой социал-демократии!
Кребс торжественно направился к дверям. Он шёл и оглядывался, ожидая, что за ним и впрямь последуют все собравшиеся, а на сцене останутся только председатель и докладчик.
Но за Кребсом поднялось всего человек пять. Под свист и выкрики они вышли из зала. Сразу наступила тишина.
Альфред Ренике был поражён всем происходящим. В глубине души он презирал Кребса и всех его прихвостней. Прикрываясь болтовнёй, эти люди заботятся в первую очередь о своём кармане. Именно потому-то Ренике вместе со всеми топал ногами, пока Кребс вопил с трибуны.
Когда в зале всё стихло, собрание продолжалось. Шахтёр внимательно слушал других ораторов. Его интересовало, почему именно сейчас возник вопрос об объединении. Может быть, если бы ему предложили войти в коммунистическую партию, Ренике и не согласился бы. Но объединиться со всеми рабочими-коммунистами — это его устраивало.
Ренике слушал и думал о Бертольде Грингеле: действительно, почему они, оба рабочие, до сих пор шагали врозь? Что у них, разные интересы?
Очередной оратор подчеркнул слова докладчика о том, что новая партия будет добиваться создания единой демократической Германии. Это и был ответ, которого дожидался Ренике.
Собрание закончилось поздно. Резолюция, одобряющая предложение о слиянии партий, была принята единогласно.
Взволнованный Альфред Ренике возвращался домой. Он медленно шагал по улице и вдруг встретил Бертольда Грингеля.
— Куда это ты собрался? — весело спросил шахтёр.
— Никуда, домой, — мрачно ответил Грингель.
— Разве ты переменил квартиру?
— Нет, я гуляю. Домой ещё успеется.
Эта ночная прогулка показалась Ренике довольно странной, и он спросил:
— Уж не случилось ли с тобой чего?
— Ничего особенного. — Грингелю после разговора с Болером уже не хотелось ни с кем советоваться.
Тогда шахтёр стал рассказывать о сегодняшнем собрании, о ярости Кребса, наконец, о будущем слиянии обеих партий.
По мере того как говорил Ренике, Грингель оживлялся и наконец поведал приятелю о своей заботе. Но шахтёр не мог понять его волнения.
— Конечно, надо соглашаться, ни минуты не сомневаясь, — заявил он. — Тут и раздумывать не о чём. Если мы теперь объединимся, знаешь, какая у тебя будет поддержка! Значит, и бояться нечего.
Эти слова, сказанные приятелем с такой уверенностью, убедили Бертольда Грингеля. Но, очевидно, не только слова шахтёра решили дело. Почти все люди, с которыми он сегодня разговаривал, так или иначе поддерживали предложение магистрата. А если другие не видят в этом ничего страшного, чего же бояться ему, Бертольду Грингелю?
Приятели расстались поздно. Но долго ещё не ложились они в ту ночь, снова и снова обдумывая события, свидетелями и участниками которых они стали.
На следующее утро Бертольд Грингель сообщил бургомистру о своём согласии занять должность директора завода. У Лео Бастерта чуть язык не отнялся, когда выяснилось, кому он должен передать дела. Но Бастерт постарался скрыть свою ярость и, как всегда, был холодно вежлив.
Так Бертольд Грингель стал директором завода «Мерседес».
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Немного освоившись со своим новым положением, Лекс Михаэлис поставил себе за правило ежедневно два-три часа уделять осмотру города. Вместе с кем-нибудь из членов магистрата он обходил жилые кварталы, начиная с окраин и постепенно приближаясь к центру, заносил в список здания, пригодные к восстановлению, навещал семьи, оставшиеся без крова, подыскивал помещения для школ, детских садов и яслей, заглядывал то на электростанцию, то на газовый завод, то на почту.
Эти обходы как бы подсказывали ему, чем нужно заняться в первую очередь, кто нуждается в его помощи, на чём прежде всего следует сосредоточить своё внимание, где вмешательство магистрата особенно необходимо для налаживания нормальной жизни. Постепенно, день за днём, Михаэлис заново знакомился со своим родным Дорнау, всё глубже вникая в его нужды и потребности и всё больше ощущая себя хозяином города. И вот тогда же, в дни «больших обходов», как он называл эти прогулки, появилась у Михаэлиса мысль, не покидавшая его в течение долгого времени.
«Рабочие семьи, — думал Михаэлис, — которые ютятся сейчас в полуразрушенных домах среди развалин или скитаются по знакомым и родственникам, не имея пристанища, совершенно необходимо разместить по квартирам. Надо выяснить, почему так получилось, что почти все дома сбежавших нацистов уже заняты неизвестно кем и по какому праву.
Почему, — размышлял бургомистр, — большие семьи должны тесниться в каморках и подвалах, когда есть столько целых домов и квартир, где проживает всего лишь один человек — прислуга или какая-нибудь дальняя родственница прежних владельцев?»
Эта проблема не давала покоя бургомистру, и он пришёл к выводу, что магистрат обязан её разрешить. Ведь речь шла о благополучии множества рабочих семей, в большинстве случаев обременённых детьми. Он был уверен, что если взяться за дело толково и энергично, то можно хотя бы временно расселить всех горожан, потерявших кров.
Прежде чем провести такую большую операцию, как массовое переселение, конечно, следовало посоветоваться с комендантом. Однако на этот раз, прежде чем идти к Чайке, Михаэлис решил заранее всё рассчитать и проверить, чтобы явиться к коменданту с готовыми предложениями. В последнее время бургомистр вообще стал не без удивления замечать за собой, что в разговорах с Чайкой он уже не только просил совета, но и сам вносил предложения и смело говорил о том, что собирается делать. В такие минуты комендант слушал его с особенным интересом, как бы проверяя, на что способен Михаэлис, как он справляется с новыми, непривычными для него обязанностями бургомистра.
Для того чтобы иметь возможность говорить с комендантом, опираясь на факты, Михаэлис решил побывать в нескольких домах, покинутых старыми хозяевами. Он пригласил к себе Бертольда Грингеля как члена магистрата, рассказал ему о своём замысле, и они вдвоём отправились в южную, заречную часть города.
Здешние кварталы не пострадали от бомбёжки, но на улицах почти не видно было прохожих, а сады, окружавшие нарядные виллы с высокими крышами и большими зеркальными окнами, выглядели совсем заброшенными. В этом безлюдном районе прежде жили самые зажиточные люди Дорнау.
Грингель и Михаэлис медленно шли вдоль Аль-бертштрассе, удивляясь необыкновенной тишине и пустынности. Казалось, будто и в самом деле всё вымерло в этих красивых домах.
— Да, здесь можно было бы разместить немало моих бездомных рабочих, — сказал Грингель, остановившись у железной решётчатой изгороди.
За оградой рос густой кустарник, а дом стоял в глубине и казался таким же пустынным, как и вся эта прямая, широкая, отлично асфальтированная улица.
Ещё не так давно здесь обитал Гуго Вальдгаузен, владелец нескольких шахт в окрестностях Дорнау и большого машиностроительного завода в соседнем городе. По слухам, он удрал в Южную Америку, едва только советские войска переступили границу Германии. Грингель и Михаэлис знали, что хозяин этого дома и в самом деле имел все основания бояться встречи с советскими войсками: он был видным членом гитлеровской партии, и у него на шахтах работали пленные из разных стран. Вальдгаузен славился жестоким обращением со своими рабочими, и на его совести было столько преступлений, что он неминуемо угодил бы на скамью подсудимых.
Однако дом вовсе не напоминал об угрюмой жестокости своего сбежавшего владельца. Сквозь чёрные сучья голых деревьев весело проглядывали светлые стены, на зеркальных стёклах широких окон играли отблески заходящего солнца. Всё здесь говорило о спокойной, размеренной жизни, о достатке и безмятежной уединённости.
Грингель позвонил. Загудел моторчик автоматического замка, и калитка открылась.
— Интересно, кто здесь остался? — проговорил Михаэлис, входя в сад.
— Наверно, какая-нибудь бабушка или приживалка, — хмуро ответил Грингель, окидывая быстрым взглядом величественный подъезд.
По дорожке, выложенной квадратными белыми плитами, они дошли до крыльца, и оба удивлённо остановились, увидев в дверях пухлое белое лицо Мюллера, токаря завода «Мерседес». Поза его выражала не то растерянность, не то недовольство.
— Вот тебе и приживалка! — рассмеялся Михаэлис. — Ну что ж, приятель, принимай незваных гостей.
На лице Мюллера появилась осторожная улыбка. Он не знал, зачем явились сюда бургомистр и директор завода, и хотя сердце у него забилось тревожно, он явно старался быть приветливым и радушным.
