Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести
И она поспешила объявить заседание закрытым.
— Я свободен и могу идти? — не скрывая иронии, спросил тотчас же Копылов.
— Да-да, пожалуйста, — ответила она, не отрывая глаз от папки.
Он повернулся и молча вышел.
Семечкин, Яковлев и Кипутка тоже вскоре ушли. Семечкин был, на удивление, оживлен и вовсе не казался Тане таким сонным, как в прежние дни. Уходя, он сказал ей:
— Что я вам говорил? Говорил, что можно зазря человека посадить. На то и суд, чтоб выяснить.
Ничего похожего Семечкин не говорил, но, не желая спорить с ним, Таня сказала:
— Да, вы правильно говорили.
Уже из коридора до Тани донесся голос Семечкина, втолковывающего Яковлеву:
— Ты мне в своей пекарне чистку труб не тяни. Через тебя отправка сведеньев задерживается.
Ответа Яковлева Таня не расслышала.
«А все-таки я скажу в райисполкоме насчет Семечкина, — подумала она. — Пусть ему подыщут подходящую работу. Нельзя же так».
Больше часа она оставалась в поссовете, приводя в порядок бумаги и разбирая протокол, который у Катюши получился неразборчивым и чересчур коротким.
Складывая в портфель бумаги, она уронила на пол какую-то справку. Подняла, открыла папку, положила туда справку. Взгляд ее наткнулся на радиограмму: «Выехать на суд не могу Занят К тому же не считаю себя виновным». И еще одна радиограмма: «Быть не могу Уезжаю по делам тундру К тому же погода портится»… Вот они, эти «к тому же», любимые словечки Михаила! И вот почему, слыша их от него в избушке, она поймала себя на мысли, что они ей о чем-то напоминают. Выходит, они напоминали ей о его радиограммах.
Из поссовета она вышла вместе с Катюшей.
— Мне туда, — Катюша махнула рукой вправо. — А вам?
— А мне туда, — показала Таня влево.
— Не заблудитесь у нас? Хотите, провожу?
— Спасибо, не заблужусь.
— Тогда до свидания.
— До свидания.
Катюша пошла к центру поселка, и на улице в лад ее шагам тонко и певуче заскрипел снег.
Несколько минут Таня стояла в нерешительности, не зная, куда идти. Время еще было раннее, часов восемь вечера, и во всех без исключения домах светились огни. В каком-то ближнем дворе жалобно скулила собака.
«Пойду к Лене, она даже не знает, что я уезжала и вернулась, — подумала Таня. — А завтра улечу. Лена меня проводит».
И она медленно пошла по улице, так медленно, что даже снег не скрипел под ее ногами.
С ней происходило что-то непонятное. Несли бы кто-нибудь спросил сейчас, чем вызвано такое ее состояние, она вряд ли смогла вразумительно объяснить.
Первый дом за поворотом — дом зоотехника. Свет горит, желтеют затянутые морозом окна. Пятый дом — дом Лены. Там тоже светится.
У дома зоотехника Таня остановилась, услышав голос Копылова во дворе:
— Лапу!.. Полкан, лапу!.. Так, братец… Мерси…
Похоже, он запрягает собак. Значит, отгонит их сейчас в колхоз. В десять вечера на Москву будет рейсовый самолет. Это она тоже узнала у диспетчера. А может, он распрягает собак? Может, вернулся Тихон Миронович?..
Она не хотела заходить в этот дом, собиралась идти к Лене. И все же какая-то неведомая сила цепко ухватила ее за плечо и повела к калитке.
— Где это вы бродите? — громко спросил ее Копылов и с размаху вогнал в снег остол, закрепляя нарты, чтобы собаки не сорвали их с места. — Я бы давно уехал, да ключ у меня остался. Держите, — протянул он ей ключ, который она отдала ему утром.
— Спасибо, — сказала Таня.
— Так и быть — пожалуйста! — усмехнулся он. Потом сказал: — Ну, пошли в дом, я тулуп свой возьму.
«Да-да, раз он уезжает, я могу остаться, — подумала Таня, идя за ним. — Зачем стеснять Лену, раз он уезжает?..»
Он задержался в сенях, а она прошла на кухню, неуверенно сняла пальто, будто все еще сомневалась, правильно ли делает, оставаясь здесь.
Вошел Копылов, держа на одном плече огромный овчинный тулуп.
— Ну, дорогой товарищ судья, будем прощаться, — сказал он, блеснув белизной зубов. — Передайте Миронычу, пускай не теряет надежды: как-нибудь загляну к нему. Да, не забудьте еще сказать, что я архив его переполовинил.
— Вряд ли я передам, я завтра улечу, — ответила Таня.
— Тогда сам догадается, — сказал он, гася улыбку. И, привычно нахмурившись, добавил: — Ну, поехал я.
Он взялся за ручку дверей, повернулся к Тане:
— А судья из вас, между прочим, не ахти какой. Не надо бояться смотреть в глаза подсудимому.
— Вам показалось… — отчего-то смешалась Таня.
— Может быть. — Он поправил на плече тулуп. — Хотите, вместе поедем? — вдруг предложил он. — Я, знаете ли, решил сперва в райцентр слетать.
— В райцентр? — быстро переспросила Таня. — Сегодня туда нет пассажирского.
— Зачем пассажирский? Меня и грузовые устраивают.
— Нет, я не могу… У меня еще дела…
— Ладно. Я понял. Никаких дел у вас, конечно, нет, — хрипловато сказал он и, круто повернувшись, вышел.
Несколько секунд Таня стояла неподвижно посреди кухни. Потом села к столу, обхватила руками лицо. Лицо горело. Во дворе послышался заливистый лай собак, голос Копылова и скрип полозьев. Потом все стихло.
Вскоре на крыльце послышались шаги, и Таня встрепенулась.
«Вернулся!» — было ее первой радостной мыслью.
Но двери открылись, и на кухне появилась Лена.
— Ну, Танька, это свинство! — набросилась она на Таню и затарахтела, как из пулемета: — Уехала — не сказала, вернулась — не приходишь. Тут Костя прилетел, мы тебя весь день ищем. Наконец узнали, что в поссовете суд, а у него как раз собрание у строителей. В десять явится. Ты что, только пришла? Совсем плита холодная. Значит, это правда, что ты вернулась с этим самым Копыловым?
— Правда, — сказала Таня упавшим голосом.
— И он здесь был с тобой в пургу?
— Был.
— И ты его оправдала на суде?
— Его не за что было судить. Но откуда ты все знаешь?
— Там о тебе Смолякова всякую чушь несет. Я ее час назад встретила, и она мне с улыбочкой докладывает: «Вы слышали? Никогда бы не подумала, что она может так низко упасть. Привезла в дом преступника, ночевала с ним, потом оправдала». Вот подлая сплетница! Я ей сказанула как следует! Ты не обращай внимания.
— Я не обращаю, — грустно ответила Таня. — Разве в этом дело?
— Вот именно, — согласилась Лена. — Давай лучше плиту разжигать. Сообразим ужин к Костиному приходу.
Известие о том, что прилетел Костя, в первую минуту пролетело как-то мимо Таниных ушей. И только потом она подумала, что после того, как послала Косте радиограмму и получила ответ, она, по сути, ни разу о нем не вспомнила.
— Нет, Ленка, — покачала головой Таня. — Я сейчас на аэродром иду. Ты меня проводишь немножко?
— Как, ты улетаешь? — изумилась Лена. — А Костя?
Таня прошла в боковушку, вынесла свой чемоданчик и, укладывая в него портфель с бумагами, сказала:
— Мне не надо с ним встречаться. Ты же все знаешь. Я хотела обмануть себя. Но ни мне, ни ему этого не надо.
Лена молча поглядела на Таню, потом присела на табуретку у стола, потом сказала сердечно и участливо:
— Конечно, знаю. Все дело ведь в любви, Танька. — Она подумала и добавила: — Павел ведь тоже улетел… В Магадан… Будет просить перевод…
— Вот что… Значит, вы уедете отсюда вместе?
— Да, — просто ответила Лена. — Сперва он, потом я. А может быть, сразу вдвоем.
— А если не переведут?
— Не знаю… Все равно это уже решено.
— А Смолякову я все-таки уволила бы, — убежденно сказала Таня.
— Я написала в роно, подожду, что они ответят. — Лена помолчала, спросила: — Хочешь, я с ним поговорю?
— С кем?
— С Костей.
— Не надо. Я сама все объясню, когда вернется в Угольный.
— Да, так лучше, — согласилась Лена.
— Ты проводишь меня? — спросила Таня, надевая пальто.
— Конечно, — поднялась Лена и вдруг сказала: — Постой, куда ты, собственно, идешь? Сегодня нет пассажирского в Угольный.
— Зачем пассажирский? — ответила Таня. — Ходят грузовые. Мне все равно.
Они погасили в доме свет, повесили на двери замок. Отдавая Лене ключи на колечке от дома, Таня сказала:
— Передай Тихону Мироновичу большое спасибо. Не забудешь?
— Конечно, передам. — Лена спрятала ключи в варежку.
— И цветы приходи поливать. Один кактус совсем чахленький.
— Обязательно.
Они закрыли на засов калитку, подперли снизу тяжелым камнем, чтоб очередная пурга не сорвала ее с петель, и пошли по центральной улице поселка к аэродрому, держась вдвоем руками за ручку совсем легонького чемоданчика.
Они ни о чем не говорили. Просто шли по центральной улице, слабо освещенной редкими фонарями и окнами домов.
