Александр Серафимович - Том 7. Рассказы, очерки. Статьи. Письма
Стояла ночь, и звезды лучились, и снега неузнаваемо и слабо белели.
К Курмаярову подошел мальчик постарше и спросил юношески ломающимся голосом:
– Ты куда идешь, гражданин?
Ребята толпой обступили.
– А тебе что?
– А то, неизвестных надо ловить и доставлять.
– А тебя кто уполномочил?
– Документы у тебя есть?
– Есть.
– Покажи!
– Вот приду в деревню, кому следует – покажу.
– А ты в какую деревню идешь?
– В Овражную.
– Да это наша деревня!..
– Вот и хорошо.
– Ну, пойдем, гражданин.
Они взяли веревочки от салазок и пошли, тесно окружая Курмаярова, осторожно поглядывая на него, волоча за собой салазки.
«Вот странное положение, – радостно подумал Курмаяров, – ребятишки меня арестовали, никогда бы этого себе не представил», – и так же радостно прятал улыбку в усы.
– Вы, что же, всех так арестовываете, кто идет по дороге?
– Зачем всех? – сказал старший. – По дороге ходят из нашей же деревни либо из соседских, а мы всех их знаем. А как незнакомый, да чужой, да еще ночью – тут уж держи ухо востро.
Некоторое время лишь скрипели по снегу шаги и салазки повизгивали на раскатанных местах. Ребятишки все так же тесно шли кругом, поглядывая на Курмаярова.
– Ну, как же вы караулите? Чай, храпите ночью – ходи кто хочет!
– Ишь ты, на-кась выкуси! – протянул старший кукиш. – Караулы ставим. Ночью – возле нашей деревни в овраге, на мосту, его не обойдешь, а днем – в лесу возле поляны.
– Почему такая разница ночью и днем?
– Как же? Ночью с парашютом не спустишься на поляну: не видать с самолета, одинаково черно и над лесом, и над поляной. Сядешь в черноте и на сосну, а сосны у нас высоченные и снизу стоят без веток, по ним и не слезешь – убьешься. Вот они только днем…
Ребятишки возбужденно закричали всей толпой, размахивая руками:
– Они спустились, а мы их поймали.
– Да били дубинками, – звонким голосом закричал торопливо маленький, боясь, что его перебьют.
– Одному голову разбили, а другому глаз.
– А он скривел! – закричали девочки.
– А они закопали в снег парашюты и автоматы, которые на шее были подвешены, чтоб не знали, что они спустились.
– Куда же вы их дели? – спросил Курмаяров.
Ребята опять дружно закричали:
– А мы их связали и в сельсовет представили. А у них пистолеты оказались и шашки для взрывов. Они бы нас застрелили.
– А они одеты по-нашенски и говорят по-русски.
Дети вдруг замолчали и шли, глядя в темноту. Поскрипывали шаги. Звезды слабо брезжили, и оттого, что слабо, мрачно чернели остовы труб и разрушенных печей: домов не было. И почему-то особенно гнетуще было то, что и снег кругом мертво проступал, как уголь, и деревья чернели обугленно.
– Вот наша деревня, – тихо сказал самый маленький.
И Курмаяров спросил то, о чем не решался спросить раньше:
– Дом против школы уцелел?
Ребятишки дружно ответили:
– Это Марфы Петровны-то? Нет… И печей не осталось.
– Марфу Петровну повесили, а дочку ее в Германию угнали.
Курмаяров шагал, опустив голову. И ребята, глядя исподлобья, шли молча, будто среди могил чернеющего кругом кладбища.
Один из них показал на огонек:
– Вот наша школа.
Среди кладбищенского покоя сгоревших жилищ вдруг приветливо мигнул огонек. Курмаяров вздохнул.
– Пойдем туда, – сказал старший. – Ишь, поганцы, маскировку не соблюдают!
И, помолчав, опять сказал:
– У нас на всю деревню один дом остался, в нем и школа и сельсовет, остальное все сожгли. А этот, как наши бойцы ворвались, не дали.
– Как же вы живете? – спросил Курмаяров. – Холодно же…
– Так строится народ, шибко строится – двенадцатый дом кончаем, всем колхозом строим, коллективно, оттого и спорится. А из колхозов, которые за рекой, – их немцы не занимали – трех коров пригнали и помогают строить… Ну, вот и пришли…
Девчата юрко взобрались по лестнице, а ребята строго оцепили вход внизу. Курмаяров подумал: «Молодцы ребятишки, боятся, как бы их „гражданин“ не смылся за угол».
Вошли. Подслеповато курилась жестяная лампочка, а когда-то деревня освещалась электричеством. В холодном, застоявшемся воздухе плавал вонючий махорочный дым. Человек в ушанке, нагнув голову, с трудом писал на кухонном столе. Ребятишки привалились к столу, а двое остались у двери, притянув ее потуже.
– Ну, что? – сказал человек в ушанке, не поднимая головы.
Ребята гурьбой прокричали:
– Вот гражданина на мосту словили, по дорогам ночью блукает…
– Документы? – сказал человек, все так же не поднимая головы.
– Да то-то вот, не хочет показывать документов! – закричали ребята.
– Документы! – сказал тем же ровным голосом человек в ушанке, опять не поднимая головы.
В вонючем махорочном дыму – молчание. Ребятишки стояли плотно кругом, каждую минуту готовые схватить Курмаярова за руки. Человек в ушанке наконец поднял голову и остолбенел. Запинаясь, сказал:
– Да… это… вы! А мы вас ждали на машине, все прислушивались, нам по телефону сказали со станции.
Ребятишки стояли с открытыми ртами. Человек в ушанке засуетился:
– Сейчас всех соберем, все ждут. Я вас сразу узнал по портретам в газете и в ваших сочинениях. А вы садитесь, пожалуйста.
Курмаяров сел и увидел, что у человека в ушанке одна нога, а вместо другой – деревяшка.
– Ребята, это наш земляк, известный писатель, которого мы ждали.
– Ой! – всплеснула руками девочка. – А я думала: известные писатели – молодые.
Ребята испуганно загалдели:
– А мы его арестовали! Смотрим, своими ногами идет ночью по дороге. А известные писатели разве ходят? Они ездят на машине! А мы хотели сзади потихоньку зайтить, повалить на салазки, прикрутить веревкой да привезть в сельсовет, а то, думаем, как начнет палить в нас из пистолета.
– Вот еще растрепы-то! – сердито сказал в ушанке.
– Да ведь ночь, а на морде не написано, кто он такой, – конфузливо оправдывались ребята.
Курмаяров слегка улыбнулся.
– Известные писатели непременно должны на машине ездить. И я ехал со станции. А машина сломалась. Не хотелось мне ждать, я и пошел своими ногами. Родные места поглядеть захотел…
Ребятишки облегченно засмеялись и захлопали в ладоши.
– Ну, вот что, – сказал человек в ушанке, – гоните, всех собирайте, чтоб сейчас, минуты чтоб не упустили.
Ребят как ветром сдунуло.
– Ну, я в суматохе забыл вам представиться: я – новый председатель сельсовета. У нас работают все раненые бойцы из нашей деревни. Председатель колхоза – ему челюсть раздробило. Кушать может, а чтоб говорить, так на бумажке пишет.
Через двадцать минут большой школьный зал был до отказа забит колхозницами, школьниками и несколькими мужчинами: поправляющиеся раненые, старики и инвалиды.
Молоденькая комсомолка, с милыми конопатинками, открыла собрание:
– Товарищи, к нам приехал известный писатель, уроженец нашей деревни. Он приехал к нам…
– Пришел своими ногами, – дружно поправили ребята.
– Он еще мальчиком в царское время уехал из родной деревни учиться в Москву и с тех пор не был в родных, местах, а теперь приехал… навестить родину…
– Пришел своими ногами… – опять упрямо зашумели ребятишки и девчата.
– Не хулиганить! – заревел председатель сельсовета.
– Слово нашему дорогому гостю, писателю Курмаярову.
Курмаяров оглядел всех потеплевшими глазами и обычным голосом сказал:
– Читали вы, товарищи, Тургенева «Бежин луг»?
Все удивленно молчали, переглядываясь.
– Помните ребят в ночном: они стерегли лошадей, а Тургенев подошел – на охоте был, – подошел и слушал их. Чудесные ребята! Но разве их сравнить с теперешними? Те про антихриста рассказывали друг другу, а наши влились в громадную борьбу народов.
Ребятишки с загоревшимися глазами закричали:
– Да мы на все поля вывезли на салазках навоз, золу, птичий помет, фекалии, устраивали снегозадержание. Урожай во какой будет!
Пожилая женщина подала голос:
– Да как им, ребятам, не быть нынешними! Замучил зверь-немец! У ме… ня сы…сы-нок…
Она зарыдала.
– Мама, мама!.. Постой!.. Я им лучше прочту.
Тоненькая школьница шестого класса поднялась в президиум, достала измятое письмо и стала читать:
«…Мамочка, дорогая моя. Я тут много работаю, а ем меньше, чем даже в Курске, когда там с тобой под немцем были. Нас двое: Ване тоже четырнадцать лет, он с Украины. Один преподаватель собрался отсюда бежать, он отлично знает немецкий язык. Я отдал ему это письмо, не знаю, дойдет ли. Мамочка, я теперь тебе уже не кормилец. Хозяйка фермы, когда узнала, что ее муж убит на Восточном фронте, схватила топор и отрубила Ване руку, потом кинулась ко мне и выколола вилкой правый глаз…»
