Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова
Капитолина Ивановна рассказала летчику, что у нас в детдоме живет мальчик, который забыл все, что с ним было раньше, и именно его летчик решил назвать своим сыном.
Но случилось то, что трудно было даже предугадать: радость потрясла Сережу, и он вспомнил все, что забыл.
Глава тридцатая
ДОБРЫЕ ДНИ
Мы едем, едем, едем!
Няня Дуся нам машет рукой. Она сказала: «Отдохну без вас, галчат, кофту к зиме свяжу».
А я ей не поверил. До зимы далеко, мы уезжаем, а Евдокия Петровна остается. Мне жаль няню.
Наш городок не такой уж тихий. Спозаранку стучат плотники — они рубят пристройку к дому.
А вот и навес. Под ним бочки и ушаты. Сыплются удары молотков. Это барабанят бондари. Они выбегают из мастерской. Кто машет нам клепкой, кто железным обручем. А у одного в руках целое днище.
Машина чуть замедлила ход.
Показался и Василий Кузьмич. Над седой головой он поднял свой картуз с блестящим козырьком:
— Счастливо-о!
Машина набирает скорость.
Не успели мы опомниться, как оказались на станции.
Оля испугалась, когда загудел, зафырчал и зашипел паровоз; а я бы верхом вскочил на него и понесся вскачь.
Мы заполнили весь вагон. Счастливчики заняли места у окон. Слава и Сережа сейчас же забрались на третью полку. Все мы не отрываясь смотрели в окна, где нам навстречу неслись телеграфные столбы, сторожевые будки и зеленые флажки стрелочников.
Скорей бы увидеть Сталинград! Вот уже по обе стороны полотна железной дороги искореженные танки, выкрашенные в жабий цвет, остовы разбитых вражеских машин и пятнистые орудийные лафеты. Когда они шли на нас, дрожала земля.
Виднеются мотки колючей проволоки и окопы, заросшие сорняком.
Кто-то пытался затянуть песню, но она не ладилась, так как мешала думать и смотреть.
…Вот и пошли, как у нас говорят, сталинградские «кочегуры», балки и холмики. К ним прилепились одноэтажные домишки, сделанные и из свежевыстроганных досок и из обгоревших бревен.
Медленней, медленней идет поезд. И наконец колеса замолчали совсем.
Я прыгаю с подножки. Даже не верится, что стою на сталинградской земле. А вот и такой знакомый перекидной мост над путями!
Сталинградские пионеры протягивают нам букеты цветов. Вся площадь у вокзала полна людьми. Они пришли встречать детдомовцев. Нас ждали автобусы, украшенные цветами и зелеными ветками.
Шофер открывает дверцу. Мне кажется, что я его где-то видел раньше, так же как и почтальона с сумкой, который машет нам пачкой газет.
Оля поглаживала блестящие никелированные защелки у окон автобуса, а я смотрел в окно. Так хотелось всюду побывать, взобраться на Мамаев курган, побежать на набережную к Хользунову, заглядывать в окна, дворы!
Если бы можно было попридержать автобус, чтобы он останавливался на каждом углу, у вывесок, плакатов, витрин…
Еще повсюду виднелись груды битого кирпича и железные прутья перекрытий, но расчищенные и подметенные тротуары придавали улицам опрятный вид.
Эх, если бы записать тогда все наши возгласы, все слова! Ведь по этим улицам мы учились ходить.
— Вот, вот, посмотрите, я жил здесь до войны!
— На этом стадионе мой папа в футбол играл!
— А тут был магазин, в нем мама работала продавщицей.
— А вот по этой улице дедушка любил гулять!
— А я с бабушкой на этой остановке слезал, когда в детский сад ездил!
И мы вспоминали каждый свое: кто — круглый стол под яблоней, кто — качели, кто — киоск, где продавался квас…
Сережа дернул меня за рукав: да, он прав, именно здесь стояли солдатские кухни, и отсюда дяденька потащил нас в детский приемник.
Автобус остановился в центре города, у здания восстановленной школы.
Не успели отдохнуть — в баню, из бани — в столовую. Где бы ни появлялись, нас обступали незнакомые люди, начинали расспрашивать, угощать лимонадом, пирожными, приглашали к себе в гости; спрашивали, нет ли в нашем детском доме тех, о ком им очень хотелось хоть что-нибудь узнать.
И мы тоже спрашивали о своих знакомых, соседях, но только немногие счастливчики нападали на след…
Тогда сталинградцами стали тысячи людей, приехавших из всех советских республик восстанавливать наш город.
Жар шел от развалин, разогретых солнцем. Когда налетал ветер, молодые деревья шумели своей скромной листвой. Но они не могли еще защитить нас от горячих лучей.
Я с удовольствием слушал перезвон трамваев. У трамвайных рельсов вспыхивали огни электросварки.
В мои глаза изредка попадал наш сухой сталинградский песок, поэтому они чуть слезились.
Галя позволила мне вместе с Сережей пройти к памятнику Хользунову. Мне хотелось пройти пешком там, где нас промчал автобус, а потом повернуть обратно и выйти к Волге.
Вначале мы даже взялись за руки. Нечего болтать, когда так много надо увидеть. А на Сережу вдруг нашло: идет со мной по сталинградской улице и без умолку говорит о своем Ленинграде. В другое время я слушал бы его не отрываясь — и про Васильевский остров, и про раздвижные мосты, — но сейчас ведь мы шли по Сталинграду.
— Замолчи! — Я сжал ему руку.
И сразу вспомнил о своей спутнице, о ее шершавой руке. Вот с кем бы я сейчас все облазил, всюду побывал, все вспомнил.
Уже сколько часов я в Сталинграде, а до сих пор не встретил ни одного знакомого человека.
Только подумал я об этом, как, к великому своему изумлению, вдруг увидел знакомое лицо в окне дощатого павильона, пристроенного к длинному забору. Это была фотография Сережи.
Капитолина Ивановна выполнила свое обещание. Этот портрет был не в раме, но зато под ним была надпись с адресом нашего детдома.
Сергей даже отпрянул назад. Он сказал, что надо снять фотографию. А я подумал про Сергея: «Вот ходишь со мной по пыльному городу, а тебя, возможно, уже ждут на Васильевском острове».
Сережа задумался и замолчал.
Мы повернули обратно, не дойдя до вокзала.
Я внимательно смотрел по обе стороны мостовой. Кругом руины, а над землянкой, как на большом доме, висел номер: «Улица Ленина, дом N 1».
Хозяин землянки стоял рядом со своим «особняком» и вел разговор с обступившими его прохожими. Он рассказал, что на этом углу стояло большое здание. Он жил в нем; поэтому и землянку свою соорудил «по месту жительства».
— Здесь жил и здесь жить буду! Заходите, товарищи, в гости!
Мы вышли к набережной.
Все так же спокойно текла Волга.
Белый речной трамвайчик трудился обоими своими колесами, направляясь на тот берег.
Черные дымки барж и пароходов вились над речным простором.
Как прежде, на своем гранитном постаменте стоял наш летчик, комдив Хользунов.
В сумерки сильнее запахли цветы в скверах, и множество мошек кружилось в воздухе, залетая то в рот, то в уши; я отмахивался от них.
Мы вернулись в школу. Очень устали за этот день, но все не могли оторваться от окон. Темнота скрыла руины, и город заблестел множеством огней, будто весь он целый и невредимый, такой, каким был до войны. Там «Красный Октябрь», там, близко от дома, а дома нет.
Шум города не затихал, но теперь он доносился издалека и убаюкивал.
Пока мы спали, сталинградки электрическими утюгами гладили наши костюмы, платья девочек, пионерские галстуки… Каждому из нас под кровать были поставлены новенькие тапочки.
На следующий день под барабанную дробь, со знаменами и флагами мы вступили на площадь Павших Борцов. Заиграл сводный оркестр детских домов Сталинградской области.
С другой стороны на площади выстроились пионеры города.
Ровными рядами окружили мы братские могилы защитников красного Царицына, зверски замученных и повешенных бароном Врангелем в 1919 году, и братскую могилу защитников Сталинграда в Отечественной войне.
Я иду в колонне тех, кто несет венки живых цветов.
Все смотрят на нас.
Мы кладем венки на могилы и все как один опускаемся на колени. И тогда вместе с нами тысячи людей также опустились на колени.
Воцарилась необычная тишина. Замерла огромная площадь.
Может быть, здесь, в братской могиле, лежит и мой отец.
Над площадью полилась траурная музыка.
Мы поднялись и услышали громкий голос:
— Мы хотим, чтобы дети всего мира никогда не знали, что такое война!
На следующий день началась олимпиада. Мы пели и плясали, а те, кто сидел в зрительном зале, вспоминали, как нас откапывали и находили в ямах…
…Нас катали в легковых машинах, на речном трамвайчике, на каруселях. Показали работу пожарного парохода «Гаситель». Ярко блестели на солнце начищенные медные трубы. Вдруг из всех труб во все стороны брызнула вода, и небольшой пароход сразу стал похож на огромный фонтан.
В зверинце мы увидели слона. С восторгом угощали его морковкой, а он приветствовал нас, помахивая то хвостом, то хоботом. С особым уважением смотрели мы на слона, так как вспоминали своего сталинградского непокорного слона, который долго пугал немцев.
Сегодня — зверинец, завтра — «комната смеха»…
