Аркадий Львов - Двор. Книга 2
Ефим в упор смотрел на товарища Дегтяря, качал головой и шевелил губами, как будто разговаривает сам с собой, но так, чтобы другие тоже видели и могли угадать слова. Степа Хомицкий первый угадал, весело погрозил пальцем и напомнил Ефиму детскую присказку: за мать — кости ломать. Люди засмеялись, а Иона Чеперуха вдруг, ни с того ни с сего, предложил лично товарищу Дегтярю и всем остальным соседям анодированные кольца для столовых салфеток и пуговицы для кальсон, количество неограниченное. Клава Ивановна сказала, столовые салфетки теперь не в моде, так что кольца можно сдать прямо в утильсырье, пять рублей за тонну.
Ладно, ответил Иона, салфетки вышли из моды, но пуговицы для кальсон еще в моде: в последний день перед реформой он купил на триста рублей и согласен уступить за полцены.
— Иона, — откликнулась Марина Бирюк, — можно взять за полную цену, но где найти столько мужиков!
— Фи, какая гадость, — скривилась Ляля Орлова.
Чеперуха схватился за голову, видно было, что человек прогорел на своей коммерции до последней нитки и только теперь осознал, люди вокруг сочувственно вздыхали, но помочь ничем не могли: пуговицы для споднего не такая вещь, чтобы делать запас вперед на двадцать лет.
— Иона Чеперуха, — одернул товарищ Дегтярь, — прекратите свой балаган и не мешайте нам работать!
— Овсеич, — обиделся старый Чеперуха, — я тебя уважаю, на улице я первый снимаю картуз, но не надо лишний раз садиться на голову.
— Иона Чеперуха, — повторил товарищ Дегтярь, — прекратите свой балаган и не мешайте нам работать.
Катерина, хотя до этой минуты сидела спокойно, неожиданно заступилась за свекра, которого оскорбляют в присутствии родного сына, инвалида Отечественной войны, и всех соседей.
— Садитесь на свое место, Тукаева-Чеперуха, — приказал Иона Овсеич, — я не давал вам слова.
— Он не давал! — глупо засмеялась Катерина. — Я у него сильно спрашивать буду.
Иона Овсеич сделался бледный, пальцы дрожали, Клава Ивановна прикрикнула на Катерину и обратилась к Зиновию, чтобы приказал своей жене немедленно извиниться, а если она такая бесстыжая, пусть сам извинится за нее.
Не надо, остановил Иона Овсеич, пусть высказывается до конца, каждый имеет право говорить, что думает; невзирая на личности.
Ефим Граник, про которого все забыли, без спроса поднялся, вышел на середину, стал мотать головой, как лошадь, в разные стороны и быстро шевелить губами. От полной неожиданности люди оцепенели, а когда пришли в себя, Ефим уже сел на место, и Степа Хомицкий первый дал объяснение:
— Один высказался. Следующий.
Многие ожидали, что сейчас Иона Овсеич рассердится по-настоящему и примет меры, но все обошлось довольно мирно.
— Неплохая пантомима, — сказал Иона Овсеич, — видимо, артист тщательно отрепетировал и только ждал подходящего момента.
Ефим поднял голову, секунду смотрел на товарища Дегтяря, потом обвел всех остальных, глаза были усталые, такие печальные, что щемило от жалости сердце. Клава Ивановна сказала, пусть идет на улицу, подышит свежим воздухом, но Иона Овсеич запретил и потребовал от Малой, чтобы не устраивала здесь богадельню.
В три часа ночи к Ионе Овсеичу приехала скорая помощь: врач констатировал приступ стенокардии, предлагал госпитализировать, но больной отказался наотрез. Смотрите, сказал врач, сделал у себя отметку и попросил больного собственноручно расписаться, что от предложенной ему госпитализации отказался.
Полдня Иона Овсеич пролежал в постели, выпил стакан сладкого чаю, намазал кусочек хлеба сливочным маргарином, подождал, пока Полина Исаевна уйдет в свою школу, оделся потеплее и отправился на фабрику.
Полина Исаевна вернулась в девять — четверть десятого. В квартире было темно, тишина, как в погребе, она включила свет, бросилась к телефону и чуть не умерла от страха, пока дозвонилась в партбюро и услышала голос своего Дегтяря.
Минут через десять зашла Клава Ивановна и привела с собою Аню Котляр, чтобы сделать сердечнику укол камфоры на ночь. Полина Исаевна налила гостям чай из термоса, просила немного подождать и сказала про своего Дегтяря, что горбатого могила исправит.
— Можно позавидовать, — вздохнула Аня, — человек не боится смерти.
— Шмерти! — нарочно прошамкала Клава Ивановна. — Ему просто не хватает времени, чтобы о ней думать.
Полина Исаевна еще раз позвонила по телефону и получила твердое заверение от больного, что уже надевает пальто. Аня поставила коробочку со шприцем на примус, сделали самый медленный огонь, но пришлось дважды доливать воды, пока, наконец, не увидели больного собственной персоной.
— Разбойник, — набросилась Полина Исаевна, — он думает, его здоровье и жизнь — это его собственность! Нет, у тебя есть законная жена. Ты помнишь, что у тебя есть законная жена!
Иона Овсеич развел руками: у царя Соломона было семьсот жен, он мог забыть, а такие бедняки, как Дегтярь, не забывают.
— Разбойник, — сказала Полина Исаевна, — сядь на кушетку и засучи рукав, чтобы тебе могли сделать укол.
Иона Овсеич ответил, что лично ему укол не нужен, но, поскольку большинство за, он вынужден подчиниться.
Аня слегка помассировала руку, которая одна кожа да кости, смазала йодом и вмиг загнала иглу.
— Не очень больно? — спросила она.
Иона Овсеич удивился: уже? Аня улыбнулась и сказала, если бы все пациенты были такие, она бы имела круглосуточный санаторий, а не больницу.
— Дорогая сестричка, — пошутил в ответ Иона Овсеич, — со своей стороны, я должен был бы особо отметить золотые руки, которые обхаживают всю мою семью, но получится, что кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, и потому я молчу.
Клава Ивановна невольно хлопнула в ладони: надо иметь голову Дегтяря, чтобы так ловко дать и передний и задний ход в одно время!
Рано утром, было еще темно, люди только что проснулись и готовились на работу, пришла милиция с проверкой паспортного режима. Дворничка Лебедева в первую очередь повела к Зиновию Чеперухе. Ефим Граник как раз открыл свое окно и собирался выйти. Милиционер приказал воротиться назад и предъявить документы, Ефим ответил, что опаздывает на завод, пусть проверяют без него, но милиционер взял крепко за руку и вторично попросил воротиться.
Листая паспорт, милиционер внимательно осматривал пустые странички, где не было записей, укоризненно качал головой, Зиновий с Катериной стояли рядом и ждали.
— Значит, Граник Ефим Лазаревич, — вздохнул участковый, — живешь в одном месте, а прописан — в другом. Так?
— Товарищ участковый, — Ефим застенчиво улыбнулся, — я просто зашел сюда в гости, а вообще живу по месту прописки.
Милиционер посмотрел на хозяев, на дворничку Лебедеву, в глазах появилась лукавинка, и предложил всем кагалом подняться наверх, где Ефим Лазаревич не случайный гость, а законный жилец.
— Товарищ начальник, — Ефим опять улыбнулся, но уже без прежней застенчивости, такой симпатичный попался милиционер, — дозвольте рядовому Гранику отбыть на завод!
Участковый не ответил ни да, ни нет, присел на табуретку, вынул из полевой сумки чистый лист бумаги и сказал дворничке:
— Будем составлять протокол.
— Слушай, сержант, — обратился Зиновий, — человек вернулся в Одессу, семью расстреляли, хату заняли, я — фронтовик, жена — фронтовичка, дали на время человеку угол, а прописка — в другой квартире. Так сложилось.
Участковый кивал головой, заполнил лист наполовину, перечитал про себя, потом вслух, чтобы каждому не тратить время в отдельности, и попросил расписаться. Паспорт Граника положил в сумку, поднялся и велел дворничке проводить в следующую квартиру.
По дороге Феня Лебедева клялась своей жизнью и здоровьем дочки, что первый раз узнала про эти подлые гешефты, а раньше и в голову не могло прийти. Ну, и жильцы, ну, и люди — одна банда.
Клава Ивановна взяла с каждого слово, что не будут рассказывать Ионе Овсеичу, у человека без того спазмы в сердце, сама ходила в паспортный стол, к начальнику милиции, в Сталинский райисполком. Дело уладилось за какие-нибудь три дня, а сто рублей штрафа за нарушение паспортного режима — это вообще не стоило выеденного яйца: Ефим положил на стол половину, остальные добавили Зиновий, Тося Хомицкая, Аня Котляр и сама Клава Ивановна. Марина Бирюк, хотя никто не обращался, по собственному почину дала пять рублей.
Все дни, пока улаживали дело, Дина Варгафтик тысячу раз клялась памятью своего Гриши, пусть ее озолотят, больше она не будет такой дурой, чтобы подставлять голову ради чужого счастья.
В воскресенье вечером Полина Исаевна сидела дома и пекла пирог с повидлом к Новому году, Иона Овсеич пригласил к себе Клаву Ивановну и сказал:
— Малая, первый раз, начиная с двадцать четвертого года, ты меня обманула.
