Николай Островский - Том 2. Рожденные бурей
Взглянет Олеся на него, покрытого славой, и впервые увидит он в ее взоре восхищение и любовь…
Почти совсем рядом затрещал сухой хворост. Руки сами собой рванули карабин к плечу. Резкий окрик вырвался из груди:
— Стой! Кто идет? Стреляю!
Что-то темное, высокое шевельнулось впереди, и простуженный голос ответил:
— Эй! Кто там у мельницы? Я — Щабель!
Андрий опустил карабин. Он узнал голос.
— Это я, Птаха! — крикнул он.
Вот голова коня рядом с ним, а всадник в тулупе и бараньей шапке уже нагнулся к Андрию, присматриваясь.
— Куда коня поставить? Кто там в хате? Цибуля здесь? — хрипел Щабель.
— Все там! — крикнул Птаха. — А что в Павлодзи?
— Я из города. Там могила. Ревком забрали…
Птаха отшатнулся:
— Да что же это?
Страстные споры шли до глубокой ночи. Весть о том, что ревком захвачен, придавила всех.
Снимая полушубок, Щабель бросил два слова:
— Кто-то продал! Всех забрали…
Щабель не знал, что Раевскому удалось уйти в Павлодзь.
Долго, очень долго стояло в комнате тягостное молчание. Пепельно-бледным стало лицо Раймонда. Огромный Цибуля мрачно терзал свою широкую бороду. Он смотрел в угол, словно в темноте, под скамьей, было что-то, притягивавшее его взор.
Наклонив голову к коленям, чтобы скрыть слезы отчаяния, забилась в угол у печи Олеся. Еще недавно ее звонкий смех веселил всех.
Широко раскрытыми глазами, полными ужаса и тоски, глядела на великана Цибулю Сарра, тщетно пытаясь в его поведении найти хоть искру надежды. Но сосновский повстанец был мрачен.
Птаха, которого только что сменил с поста Пшеничек, внезапно вскочил с лавки и с яростью бросил на стол свою куцую шапчонку:
— Что же вы сидите, деды? Выручать ревком надо! Вдарим всем отрядом на город — и душа из них вон! Срубаем панов и своих вызволим!
Цибуля медленно повернул к нему свою тяжелую голову.
— Чем вдаришь-то, сосунок? Сидел бы тишком, умней был бы!
Андрия словно обожгло:
— Как чем вдарить? Я ж говорю — всем отрядом! Поднять мужиков в деревнях! А ты меня сосунком не шпыняй, а то я не посмотрю, что у тебя борода до пояса, а так двину, что…
— Андрий… — тихо сказала Сарра.
Птаха опомнился. Сачек зло хмыкнул.
— Ты полегче, мальчонок! За такие слова можем плетей всыпать. Хоть здесь не царская армия, но командир и у нас есть командир, и раз он говорит, то должен слушать и понимать. А вот подрастешь, тебя командиром выберем, и будешь свой ум доказывать.
— Насчет плетей — это ты зря! — хмуро отозвался Пшигодский. — Это у тебя фельдфебельская замашка осталась еще.
Медленно выговаривая украинские слова, Раймонд спросил:
— Товарищ Цибуля, вы отказываетесь напасть на город, хотя бы на тюрьму? Или, говоря прямо, вы не двинете свой отряд на выручку?
Цибуля тяжело налег всей громадой своего тела на стол и смущенно кашлянул.
— Разве я говорил, что отказываюсь? Но как его двинуть? Сами небось знаете — пятьдесят мужиков на конях, у двадцати ружья казенные, у остальных берданки охотничьи. Ну, еще человек двадцать пять на санях усадим. Я за сосновских говорю, за своих. В другие села не дюже суйся. Там сами себе хозяева. Скажем, ежели на них нажимали б каратели, конечно, огрызаться будут. А городских выручать — так не пойдут, пожалуй. В городе войсков побольше нашего. Кому охота под пулемет лезть?
— Так ты на попятную? — недружелюбно спросил Щабель.
Цибуля потемнел.
— Горячий вы народ, городские! Вам вынь да положь… Я, скажем, пойду с вами, не отказываюсь, я старое добро всегда помню. Я еще не забыл, кто меня от расстрелу панского выручил, но мужикам-то до этого какое дело? Да и, сказать по правде, перебьют нас, как гусей, до единого, и никого мы не выручим и свои головы положим, а я, как командир, за все должон отвечать.
Щабель резко перебил его:
— Брось, Цибуля, эти сказки про белого бычка! Скажи прямо — слаба у вас гайка, у партизан-то. Дальше своей хаты воевать не ходите. Все норовите коло баб своих поближе, а на революцию вам наплевать! Эх! Мелкая буржуазея в вас сидит, будь она трижды проклята!
— Это мы-то буржуи? — удивился Сачек.
— А что ж ты такое? — крикнул ему Птаха. — Когда мы ваших из тюрьмы выручали, на смерть шли. А теперь, когда ревкому паны виселицу строят, так у вас «моя хата с краю, я ничего не знаю».
— Андрий, не надо ссоры. Товарищ Цибуля ведь не сказал так. Правда ведь, Емельян Захарович? — вмешалась Сарра, подходя к повстанцу.
Цибуля тяжело заворочался на лавке и, опять принимаясь за свою бороду, пробурчал:
— Ежели я буржуазен, так нечего судачить, а ежели ко мне по-товарищески, так я ж не отказываюсь подмогнуть, но на город не пойду. Перебьют… — твердо откроил он последнее слово.
— Тогда нашим, выходит, могила? — глухо произнес Щабель.
— Ну, нет! Этому не бывать, пока мы живы! — вырвалось у Раймонда.
— Раймонд, если они не хотят, то мы сами пойдем, — негодующие сказала Олеся. — Я тоже пойду!
— И я… — тихо проговорила Сарра.
— И тебе не стыдно, Цибуля, детей на смерть пускать? — не вытерпел Пшигодский.
— Сказал, на город не пойду. А кому охота, пущай идет. Еще семерых приберут к рукам.
— Ну и черт с вами! — крикнул Птаха. — Собирайся, братва! Нам здесь делать нечего. Пусть меня изрубают в капусту, но чтоб я здесь сидел и дожидался, когда наших перевешают, так лучше мне не жить на свете!
И Щабель, и Пшигодский понимали безвыходность положения. Было ясно, что без помощи партизан всякая попытка освободить ревком обречена на неудачу.
Пшигодский знал упрямство Цибули. Сломить его было невозможно, и он искал других путей. И вдруг не кто другой, как Птаха, подсказал ему эти пути.
— Ты как думаешь, Щабель, их будут судить или так?.. — спросил Пшигодский.
— Какой там суд! А может, для видимости — военно-полевой. Все равно один конец. Ежели завтра ничего не сделаем, то будет, пожалуй, поздно.
— Как поздно? — прошептала Олеся, мертвея.
Молчание. Оно становилось невыносимым.
— Ну, если наши погибнут, тогда кончено — никому пощады не дам! Год буду собирать народ, но соберу, и тогда будет расплата. Будь я трижды проклят, если я не перережу всех этих Могельницких! Ворвусь в усадьбу и всех до одного под корень. Кровь за кровь! — страстно кричал Андрий.
— Стой, парень, а ведь это в самом деле подходяще! — радостно вскрикнул Пшигодский.
— Что подходяще? Могельницких резать? Близок локоть, да не укусишь! — с презрительным недоумением усмехнулся Цибуля.
Но Пшигодский, уже не слушая его, обвел всех радостным взглядом.
— Вот послушайте, до чего дельно получается, — начал он. — Как с нами все это панство и офицерье поступает? По-зверячьему! Раз им в лапы попался прощайся с жизнью. Не хочешь в ярме ходить — пуля в лоб. Так мы что ж, святые, что ль? Змею, раз она кусается, голыми руками не ловят…
— К чему ты это? — перебил его Сачек.
— А к тому, что наскочим мы сегодня под рассвет, скажем, не на город, на усадьбу графскую.
— Что ж, с бабами воевать будешь, что ль? Граф-то в городе, до него не достанешь!
— Ты помолчи, Сачек!
— Налетим, значит, на усадьбу. Заставу ихнюю в Малой Холмянке обойдем кругом. В обход верст двенадцать будет. В такую погоду сам черт не углядит. Ну так вот… Сомнем мы там охрану ихнюю. Могельницкому и в ум не придет держать у себя в тылу большую часть. Знает он ведь партизанскую повадку — из своей берлоги не выходить!
— Ну, ну, слыхали, дальше что? — огрызнулся Сачек.
— А дальше — заберем жен ихних, старого гада в придачу. Глядишь, сам Могельницкий в руки попадется. Ездит он туда из города частенько. Мне там все ходы известны. Заберем всех, в ихние же сани посадим — и айда! Ищи ветра в поле. Запрячем их подальше в подходящее место, а ему по телефону, коли сам не попадется, скажем: ежели хоть одного из наших пальцем тронешь, так мы твоих уж тут миловать не будем. А?
— Молодец, Пшигодский, вот это по-моему! До чего ж просто, черт возьми! — восхищенно воскликнул Птаха.
Все глядели на Цибулю, ожидая от него ответа.
Великан заговорил не сразу. Он всегда трудно думал, никогда не спешил.
Но уж одно его молчание обнадеживало.
— Да! Это более подходяще. Тут можно и потолковать. Это умней, чем на город переть. Только боюсь я, наскочим мы на имение, а там никого и нету, и выйдет это у нас впустую… — все еще колебался Цибуля.
— Значит, решено? — подталкивал его Щабель.
— Ты как, Сачек, на это?
— Я, Емельян Захарович, как вы… А так мыслишка неплоха. Глядишь, там из барахла мужикам кое-что перепадет…
— Ну, это вы бросьте! — остановил его Раймонд тихо, но так решительно, что Сачек смущенно заморгал.
