Константин Волков - С тобой моя тревога
Лариса не пыталась сбросить его крепких ладоней. Она спокойно глядела в лицо Ивана, в широко открытых глазах отражался свет уличного фонаря.
— Идите, Ваня, — произнесла Лариса наконец, и он разжал ладони. — Идите…
— Так до завтра?
— Хорошо, — кивнула она головой.
Лариса еще стояла на крыльце, когда Иван оглянулся уже у самой калитки. Он помахал ей рукой…
— Ну как? — спросил Иван у Василия, усаживаясь на боковое сиденье.
— Чего «как»? — переспросил тот.
— Как тебе Лариса? Хороша, а?!
— Хороша, — согласился Василий. — Около такой самому, парень, надо быть отличным…
— Думаешь, не смогу! Я, брат, все смогу, если захочу!
— Вот и захоти, — Василий включил «дворник». Резиновые щетки сперва медленно, потом все быстрее заскользили по смотровому стеклу, сгребая снег.
— Я все смогу! — повторил упрямо Иван, когда машина неслась сквозь мельтешившие в свете фар снежинки. — Или не веришь?
— Давай, парень! — откликнулся Василий. — Люблю, когда снег. А ты?
— Я в снегах родился, можно сказать…
— А матери пишешь?
— Ты откуда про мать знаешь? — насторожился Одинцов.
— Тогда, в тюрьме, начальник о вас рассказывал…
— Деньги ей послал, немного. Не было больше.
— Это хорошо.
— Я ей и раньше посылал. Только отказывалась она принимать. Ворованные-то! А сейчас написал, что заработанные. Поверит?
— Не знаю…
— Старая она у меня… На пенсии. А все, наверное, ходит в школу.
— Учительствует? Детишек учит?
— Учит…
— А за тобой чего ж недоглядела?
— Ты мать не вини… Я сам за собой недоглядел.
— А отца нет?
— Умер… С фронта, можно сказать, целым вернулся. Осколок в легких привез только, мать говорила. Жил бы, может, да на рыбалке воспаление легких схватил. На память нам с матерью два ордена Отечественной войны оставил да шесть штук медалей…
— Это он тебе их оставил… — Василий кивнул на кудри Ивана. — Похож на отца-то?
Иван провел ладонью по опаленному чубу.
— Мне вроде бы… Я в него, кудрявый…
Василий вел машину медленно, осторожно. За городом снег валил еще сильнее.
— Как же ты… воровать-то пошел? — поинтересовался Василий.
— Очень просто! Я воровать не с малолетства стал. Уже парнем, когда на девчонок стал заглядываться… Небогато мы с матерью жили. Одевался плохо. А хотелось красивым да нарядным быть… Если бы сразу попался, может, и перестал бы. А мне фартило. Да что об этом говорить!..
Автобус остановился у проходной. Когда Иван выходил, Василий протянул ему руку.
— Ну, успеха… А в общем-то ты парень не плохой. Будь здоров!
— Спасибо… Я и сам себе нравлюсь вроде. — Иван спрыгнул в снег и широко зашагал к проходной.
Он осторожно приоткрыл дверь в жарко протопленный цех. От листов железа, которыми была укрыта шестерня, полыхало жаром. Иногда на листах вспыхивали и гасли красные искры.
«Часов десять, наверное», — подумал Иван, раскидывая свой ватник на составленных ящиках.
Устроившись поудобнее, он лежал с открытыми глазами и усмехался иногда своим мыслям. Иван мечтал о завтрашнем дне, о предстоящей встрече с Ларисой, вспоминал дорожный разговор с Василием. «Ничего, жить вроде можно!» — размышлял он.
Глава тринадцатая
ОТТЕПЕЛЬ СРЕДИ ЗИМЫ
Последнее время Василий беспокоился об Ольге все сильнее. Он послал ей уже два письма, а от нее не получил ни строчки. Правда, они не договаривались писать друг другу, но все же… Василий адресовал оба письма на завод. А это почти одно и то же, что на деревню дедушке: письма могли лежать и у вахтера в проходной, И в приемной у директора, и на тумбочке в вестибюле общежития (если есть такой вестибюль и такая тумбочка).
Не хотелось думать, что с Ольгой могло что-то случиться. Неужто не доехала до завода? Проще всего было наведаться к девчатам, спросить, не получали ли они вестей от Лиховой. Но боязнь судов-пересудов удерживала Василия.
Грисс не только тревожился. С каждым днем псе сильнее было желание видеть Ольгу — диковатую, то настороженную, то по-детски доверчивую, открытую — такую, от которой не знаешь, что можно ожидать в следующую минуту.
Все вечера Василий отсиживался дома, рисовал. Портрет Ольги не получался.
Сегодня он вернулся с работы как всегда, поджарил себе яичницу с колбасой.
— Пойдем, Найда, гулять, — решил Василий после ужина. — Пойдем навестим старика. — Он оделся, накинул собаке на шею широкий кожаный ошейник с уже пристегнутым стальным поводком. Найда успела лизнуть ему руки, и Василий вытер их о ее густую гриву. — Ну-ну, без глупостей, дурочка!..
Они вышли на улицу. Из водосточных труб капало, но уже начинало подмораживать. Свет из освещенных окон падал на тротуар, сквозь голые ветви деревьев были видны яркие звезды. Ущербная луна должна была взойти много позднее.
На остановке стоял пустой городской автобус, шофер в ожидании пассажиров читал книгу.
В дежурном магазине Грисс купил пару лимонов.
Андрей Михайлович обрадовался гостю, засуетился.
— Сейчас чайку попьем, на газ поставлю, через три минуты вскипит.
— А я лимоны прихватил по дороге, — Василий вытащил из кармана и положил их на стол.
Найда увязалась за стариком. Тот почесал ей за ушами, она зажмурилась, заурчала от удовольствия. Василий порылся в пластинках, поставил ту, что слушали прошлый раз, присел у проигрывателя.
— Скучно, Андрей Михайлович, — сказал он, вздохнув, когда игла заскользила по последней пустой бороздке. — Время тянется…
Андрей Михайлович умел поддержать беседу одним кивком головы.
— Два письма послал… Молчит.
— Позвонить надо.
— Куда звонить? В цех — не дозвонишься. Хоть бы узнать, что все в порядке.
— Это просто сделать. Позвонить директору или в отдел кадров… Зайди к Сергею Петровичу, попроси навести справку.
— Сергей Петрович уехал. Дня через два вернется, если не задержится.
— А кто вместо него?
— Каюмов… Неудобно просить. Вроде по личному делу.
— Гляди… Могу и я. Мне удобно…
— Спасибо. Хоть знать, что здорова… — Василий даже Андрею Михайловичу не хотел признаться в боязни, что ее нет на заводе.
— Завтра зайду к Каюмову, — пообещал Андрей Михайлович. — Ты вечером загляни…
— Знаете, где я был на той неделе? — спросил Василий, когда они сели за стол и старик стал разливать по пиалам чай. — С Одинцовым в гости ездил. Ну, с одним из этих троих, который помоложе. Познакомился на воскреснике со студенткой. К ней возил его. Как раз в тот день, когда Одинцов шестерню сваривал… Он же красивый, чертяка! А Лариса, Ларисой ее зовут, молодая мамаша. Сынишка у нее. Ждала. Угощений наготовила.
— Она, видимо, не знает о его прошлом? — заметил Андрей Михайлович. — А то, может, и на порог не пустила бы…
— Вы же Лихову приняли, Андрей Михайлович!
— Что я!.. Я — другая статья! Она с тобой пришла… Да и не потому даже. Ведь ты, Василий Александрович, думал о том, как сложатся ваши отношения с Ольгой. И Ольга имеет возможность подумать. Она знает о том, что тебе все о ней известно… А эта студентка… Обманывает он ее. Парень, что и говорить, он видный, может заморочить голову женщине, а потом?..
— Я тоже об этом подумал. А что делать? Ее предупредить? Допустим, она перестанет с ним встречаться. Он спросит, почему? Если она ему правду скажет, каково ему будет? Не получится так, что я ему сам не поверил и ей подсказал?.. А ему эта вера больше всего сейчас нужна.
— А если ты ему посоветуешь обо всем рассказать Ларисе? Объяснить, что так будет честнее. Пусть сам. Если хватит мужества — для него лучше будет. Еще одну цепь, связывающую с прошлым, порвет…
— Это верно. Поговорю. Повод удачный подвернется — поговорю.
— Да, дело щекотливое, Василий Александрович! Как бы дров не наломать…
— Ладно, подумаем. — Василий взглянул на часы. — Давайте концерт послушаем. Из Московского театра эстрады сейчас передавать будут.
— С удовольствием, — согласился Андрей Михайлович.
Василий поднялся, подошел к приемнику, стал ловить Москву…
По просьбе Каюмова Одинцов работал в выходной. Нужно было скорее довести венцовую шестерню «до ума», как сказал начальник цеха. Работы часа на три, но зато уже в понедельник можно было опробовать прочность сварки и, если выдержит нагрузку, оставить ее под вторым, резервным, смесителем.
Одинцов пришел в цех рано. Столовая не работала, и он принес с собой завтрак и сифон с крем-содой.
— Изжога у меня. Врач велел пить содовую воду, — объяснил он в проходной.
Сперва драчовым напильником, а потом личным он снял наплывы лишнего металла. Труднее всего было точить между зубцами. По краям сварки металл отливал сине-фиолетовыми разводами. В тумбочке у бригадира Одинцов достал фарфоровую кружку и между делом пил шипучую воду из ребристого тяжелого сосуда.
