Константин Волков - С тобой моя тревога
— Тогда Зайцева пришлю. Что ж, желаем успеха! Пошли, Камал Каюмович, не будем мешать.
— Докрасна пусть прогреется, — объявил Одинцов Зайцеву.
Отблески пламени плясали на стенах, отражались в широких окнах. В просторном помещении стало совсем тепло. Одинцов сидел на ящике перед пламенем.
— Сквозит… — пожаловался он Зайцеву. — Двери бы закрыть, и попроси всех отсюда.
Зайцев выпроводил из помещения любопытных. Запер двери на улицу и в токарно-слесарный цех; подобрал пустой ящик и пристроился на нем рядом с Иваном.
— Долго прогревать-то? — поинтересовался Петр.
— Пока не засветится изнутри…
— Сгоришь в этом пекле… Может, на руки приспособить тебе что-нибудь?
— Ничего… Так работать легче, — Иван подгреб железным прутом уголь под накаливаемую часть шестерни. — Воды в ведро набери, поставь рядом, на всякий случай…
— Зачем накаливаешь перед сваркой? И почему обязательно древесным? У нас и каменный есть, и саксаул, и газ можно было дать…
— Про газ не знаю, не видал. А в древесном угле нет ничего вредного, что может повлиять на металл. Это ведь стальная шестерня-то! А греем для того, чтобы после, как заварим, медленно остудить. Тогда не лопнет шов и не поведет шестерню. Ну да все сам увидишь… Там вон прутья лежат. Для присадки. И банка с флюсом. Неси сюда! Скоро начнем… Я сам шахту заряжу. Потом, как горелку зажгу, ты уголь с моей стороны сразу подальше отгреби к той стенке. Да давай-ка мешки с углем сюда занесем, чтобы потом дверь не отворять. Сквозняк шестерне нужен, как туберкулезнику босиком по снегу ходить или как мне в голове дырка… Банку слева давай поставлю. А ты справа стой, а то, не ровен час, я тебе раскаленным прутом вместо флюса в ногу ткну.
— Ну, перекурим последний раз. — Иван завязал на затылке лямки очков и поднял их выше лба, вынул папиросу, прикурил от железного прута, нагретого в углях. — Ты не куришь?
— Нет.
— И не пьешь? Хотя нельзя тебе пить-то. Должность такая.
— Немножко по праздникам. Портвейна…
— Портвейна? Про портвейн говорят, что пить его — денег трата, а потом во рту… Уж лучше водяру!
— Может быть…
— Если хорошо заварим — с меня полбанки. — Одинцов глубоко затянулся несколько раз. Погасил папиросу, швырнул ее в сторону. — А теперь благословляй, аллах!
Он зажег горелку, увеличил подачу кислорода и ацетилена, отрегулировал пламя: ярко-синий стержень стал длинным и острым. Одинцов приблизил горелку почти в упор к трещине и держал до тех пор, пока металл не начал плавиться. Затем едва приметным движением кисти придал языку огня круговое движение, взял в левую руку прут присадки, макнул в банку с флюсом и под прямым углом подвел под пламя. Прут начал таять у него в руке.
Сварщик все глубже и глубже проникал острым языком пламени в толщу металла.
— Главное, чтобы не расплавить насквозь, — произнес Иван. — Если металл утечет — пропало все. — Он перенес пламя на трещину между зубцами и плавил, не давая вязкой, как тесто, стали утечь, потом вернул огонь на прежнее место.
— Жарко, черт! Горелка руки жжет… Ты женатый, Зайцев?
— Нет, а что? Может, полью тебе на руки?
— Ничего… Не надо лить. Волдыри вскочат от пара.
Раздался стук в дверь.
— Посмотри, кто там.
Зайцев подошел к двери.
— Это Дурнов. Впустить?
— Нет! Нельзя дверь открывать.
— Он говорит, дело есть…
— Пошли его… с делами.
Через минуту раздался настойчивый стук в окно и просительный голос Дурнова:
— Цыганок! Дело есть! Точно говорю!
Иван выругался негромко.
— Объясни ему. Нельзя сейчас… Через час пускай приходит.
Стержень плавился, как восковой, но Одинцов продолжал концом его перемешивать вязкий, как сливочное масло, металл. Иногда он перехватывал раскаленную рукоятку из правой руки в левую, но не надолго.
— Может, отдохнешь? — предложил Зайцев.
— Открой еще банку флюса!.. Сейчас самое труднее начнется.
Для того, чтобы перенести пламя на внутреннюю сторону шестерни, Одинцову пришлось встать и склониться над раскаленным ящиком, вытянув руки.
— Поддерживай шланги, чтобы не касались ящика! — приказал Иван помощнику.
Жара была нестерпимой. Запахло горящей резиной и через несколько секунд — жжеными волосами.
Надо было выдержать еще несколько секунд. Зеленые стекла и оправа жгли переносицу и глазницы, Одинцов щурился, чтобы уберечь глаза.
— Горю, мать… — Он вдыхал широко открытым ртом раскаленный воздух, в котором, наверное, и кислорода-то не осталось, сгорел без остатка над пламенем. — Жарища, мать! Зубы сейчас плавиться начнут!
— Воды дать?!
— Иди ты… Покачай шахту! Газ кончается!
— Как покачать? — не понял Зайцев.
— Руками, черт! Ослабь гайку и покачай! Там еще есть карбид! Сетку забило, вода не поступает в шахту. Шланги под мышку мне сунь. Да быстро ты!
Через минуту они сидели друг против друга на ящиках в двух метрах от шестерни. Петр поливал из ведра горелку и шланг. Иван мял между пальцами кудрявый локон. Волосы рассыпались в пыль, как пересохшая на солнцепеке трава.
— Сгорел чуб-то! — произнес Иван сокрушенно. — Вся красота сгорела! — Он понюхал пальцы, которыми мял чуб, и сплюнул. — И на руках волосы сгорели. Прямо под корень! Вот огня мы с тобой развели, Зайцев!
Опять раздался стук в окно. Иван поднялся и, приложив горячие ладони к раскаленному лицу, пошел к окну. Дурнов стоял, прижавшись лицом к стеклу.
— Впусти, Ванюша! Иззябся начисто.
— Не могу!.. Выпей водки иди. Мне еще полчаса, не меньше, жариться.
— Гудок сейчас будет, Цыганок!
— Черт с ним.
— Цыганок!..
— Не ханыжь! Сказал нет — и баста!
Иван вернулся, сел, закурил. Затянувшись глубоко, произнес с явным удовольствием:
— Ну и жарища! Думал, вспыхну, как порох! Через нос дышать нельзя — в носу волосы тлеют, ртом — опять трудно. Зубы от жары ломило! — Иван ждал похвалы и сочувствия, и Зайцев, не боясь покривить душой, признал:
— Я бы не выдержал! Точно, не стерпел бы и пяти секунд.
— Докурю, перезарядим шахту и вторую сторону начнем… А чего не женишься-то?
— Успею. Какие мои годы?!
— Да-а! А я вот на свидание опаздываю, — сообщил Иван. — В гости ждет… Домой пригласила!.. А я здесь горю…
— Ожоги, наверное, будут, Одинцов?
— Будут, — согласился тот. — И на руках, и на морде. Огнем все горит.
— Сразу в медсанчасть пойдем. Помогут, помажут чем-нибудь.
— Я ж сказал — на свидание опаздываю! Высыпай мешок, догорают угли.
Работать у полыхающего жаркого костра во второй раз было еще труднее. Обожженные руки отказывались держать раскаленную горелку, глаза слезились, кожа на щеках и лбу натянулась — вот-вот лопнет — и пылала неимоверным жаром. Одинцов дышал то ртом, то носом и на этот раз не произнес ни слова. Боялся вдохнуть в легкие лишний раз раскаленного воздуха.
Зайцев вдруг придумал, как хоть немного уберечь Одинцова. Он опустил в бак широкий стальной лист и прикрыл им большую часть углей.
— Молодец! — похвалил Одинцов. — Башка работает!
— Лучше так?
— Еще бы!
Потом Иван отдыхал, а Зайцев засыпал тем временем стальной ящик до краев углем. Иван помог покрыть угли листами железа.
— Пока все угли не сгорят и не остынут — не открывать! — предупредил он. — Попадет холодный воздух — все к черту может полететь. Понял?! Ночевать здесь останусь.
— А зачем? Закрыли огонь ведь… Большого пламени не будет…
— Нет, останусь. Мало ли что…
— А на свидание? Не пойдешь?
— Поздно уже. Да куда я с такой паленой мордой гожусь! — вздохнул Одинцов. Но в этом самокритичном высказывании слышалось сейчас больше гордости, чем сожаления.
— Пойдем сходим все-таки в здравпункт. Да и поесть не мешает.
Они торопливо выскользнули за дверь, ведущую в токарный цех, а из него уже выбрались во двор. Ветер стих. Было вроде даже тепло. Крупные хлопья снега отвесно и тяжело падали с черного неба. Снежинки иногда попадали на обожженное лицо и вызывали жгучую боль. Уже у проходной они встретили шофера автобуса.
— Как, удачно заварил? — спросил Грисс. — Только и разговору было в автобусе после работы, что о твоей шестерне.
— Еще не знаю. Завтра посмотрим. А что Ольгу не видно?.. Ты вроде около нее ходил.
— Около нее, говоришь? Уехала Ольга.
— Сбежала? — воскликнул Иван. — Неужто?..
— Не сбежала. На учебу уехала…
— Ждешь?
Василий промолчал. Вышли на призаводскую площадь.
— Ты куда сейчас поедешь? — вдруг оживился Одинцов. — В город не едешь?
— Нет. В гараж.
Одинцов остановился, взял Василия за угол мехового воротника.
— Послушай, парень! Свози меня в город! Вот так надо! — Он провел обожженной ладонью по горлу. — Просто позарез как надо! Будь человеком!
