Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры
— Хорошо, я в другой раз дослушаю, — сказала женщина, вернее, донесся от двери ее негромкий, удивительно округлый крепкий голос. — Ты обдумай сначала, тебе легко будет думаться.
И опять думалось, вспоминалось.
Дока и Док приехали в деревню. На белой «Волге». Дока за рулем, Док — рядом, оба опоясанные черными привязными ремнями. Подчалили к калитке дома старика Савушкина, бывшего колхозного полевода, теперь пенсионера, огородника приусадебного, и Дока трижды посигналил.
Загавкал дряхлый пес Варнак, слепо глянула из сеней мать, любопытно зыркнула старшая сестра и принялась причесываться, одергиваться; появился отец, по-воскресному в чистой рубахе, шерстяных брюках, сапогах яловых; не поверил, видно, что гости в его дом, повернулся было, но сестра Нюра испуганно выкрикнула:
— Да это Дёмка в машине!
И тут уж, как полагается, вышли встречать скопом, раздвинули ворота, пропустили машину во двор, отец указал, куда поставить — в тенек, под густую старую ракиту. Дока и Док явились перед ними разом, хлопнув дверцами, вольготно разминаясь после долгого сидения — триста километров без остановочки! В батниковых рубашках и джинсах «Супер райфл», в полуботинках на микропорке. Нюрка бескультурно ахнула, спросила:
— Дём, где ты такие оторвал? — имея в виду джинсы, последний шик, двести рубликов на рынке, а в магазине... в магазине, естественно, не достать.
Сначала пожали руку Савушкину Никите Демьяновичу, затем хозяйке, закрасневшейся от счастья Татьяне Федотовне, потом сестрице и ее двум огольцам, отиравшим личной сатиново-ситцевой одежонкой и ладошками лакированные бока «Волги». Только после всего этого Дока ответил Нюрке:
— На чеки.
— Чего, чего? — не поняла передовая колхозная доярка.
— Понимаешь... доктор наук, — он указал на озиравшего окрестности Малюгина, — книги печатает за границей, за них чеками платят... ну, такие особые деньги, специально для магазинов фирмы «Березка». А какой товарец в этих магазинах, небось слышала?
Затеялась суета: охи, вздохи, почему не написал, не отбил телеграмму, приготовились бы, встретили особо, а то неудобно — такие гости... Док поднял ладонь, попросил слова с радушнейшей улыбкой, в хорошем настроении от поездки, лесного воздуха, солнечного неба, а когда притих деревенский, еще более радушный народ, сказал:
— Никаких хлопот. Живность не забивать для стола, водки не покупать, у нас есть вино, кое-какая еда, пообедаем тем, что привезли и что найдется у вас, а теперь мы — в лес. Посмотрите, какой у вас лес!
Он вынул из багажника корзины — себе большую, Доке поменьше, приказал вести его в рощи, боры, на опушки и поляны.
Бегал Док по оврагам, буграм, метался между деревьями как обычно, словно слегка помешанный от тесного общения с природой, а когда нагрузил полную корзину лесного добра, пожелал увидеть реку Жиздру, искупаться. Плавал, пока не окоченел в жиздринской светлой водичке, и к дому бежал так, что юный Дока дважды кувыркнулся на кочкарнике.
Смотреть грибы ученого чудного человека пришли соседи, похихикивали, искренне пугались, зонтики пестрые назвали мухоморами, фиолетовую однорядку — поганкой-синюхой, говорки — лешачьим посевом и хвалили лишь белые, подосиновики, опята; даже шампиньоны не всяк принял за благородный гриб. Док ухмылялся, говорил снисходительно:
— Вот так у нас от веку, у россиян: по добру ходим, а поднять ленимся...
Зато на стол «подняли» и поставили все, что нашлось: хозяин Савушкин Никита Демьянович и хозяйка Татьяна Федотовна не послушались, конечно, солидного гостя — ощипали и запекли в печи гуся с молодой картошкой, подивили разносолами — груздем, огурцом, ранней капусткой; выставили от себя литр крепкого домашнего напитка на землянике, о котором Док сказал: «Ликер! Точно — ликер! Не уступит «Старому Таллину»!»
Уже повеселели, отпробовав «ликера», и гуся распотрошили, когда явилась Анфиса (пригласила, само собой, расторопная, догадливая сестрица Нюра), но порог не переступила, сказала всем «здравствуйте», поманила Доку во двор; здесь осмотрела радостно его внешность, чуть настороженно поцеловала в щеку, отстранила его руки, спросила, почему долго не писал, не завел ли себе красотку с высшим образованием в культурном научном городе возле самой столицы... Сели на скамейку под ракитой, рядом с ополоснутой, натертой до блеска «Волгой» (и тут успела Нюра!), Дока взял руку Анфисы, оглядел ее тоже радостно, понимая нарочитую серьезность милой подруги, любимой, невесты — всеми этими словами он мог назвать ее разом, ибо дружили они с первого школьного класса, затем Анфиса ждала Дёму со службы и вот уже второй год ожидает, пока он укрепится в городе, позовет ее к себе.
— Ты же знаешь... — только и сказал он, думая о своей неустроенности.
— Знаю... — подтвердила она и теперь поцеловала его в губы. — Ой, от тебя винищем!.. Ты там не пьешь?
— Не люблю эту работу.
Она кивнула, веря ему. Она умела верить, потому что очень чутко, ну прямо как старуха, угадывала, если Дёма хоть немного, для форсу, привирал. Такой она была незамутненной в своей деревенской жизни.
И красивая она была. Очень. Дёма русо-белый, она русо-черная — в бабку свою, привезенную когда-то с Кавказа парнем-солдатом, жителем их глубинной российской деревни. И солдат тот погиб на последней войне, и бабка давно померла, и отец Анфисы, колхозный шофер, ничем особенным не выделялся среди нормальных мужиков, а она вдруг уродилась с нездешней темнотой в глазах, южной смугловатостью, медлительной походкой (словно на нее все и всюду смотрят). И еще музыкальна она была. Окончила районную музшколу, заведовала местным клубом, мечтала об училище. Но куда, как, на какие деньги ехать? Кроме нее еще пятеро в семье младших, отец попивает, мать-доярка хоть и зарабатывает хорошо, да одной не вытянуть Анфискино училище, Поможет он, русо-белый Дёма, русо-черной Анфиске, и сам будет учиться, окончит электротехнический, куда поступал перед службой, но не одолел конкурса.
— Кто он? — спросила Анфиса, указав на распахнутую дверь дома, откуда неслись застольные голоса и закатисто смеялась Нюра, выслушивая городские шутки гостя.
— Малюгин Валерий Аркадьевич, доктор медицинских... Я его просто — Док, он меня — Дока, дошлый, значит.
— Как ты с ним?..
Дёма рассказал о штуцерах, Витьке Бакине, вечеринке у Малюгина, предложенной ему дружбе, автомобиле (вот и не писал, пока учился водить, привыкал к новому другу), о поездках в столицу на балет «Щелкунчик» с участием племянницы Дока («Вообрази: институтские считают ее любовницей Малюгина!»), к его дочке и внуку, по хозяйственным делам для дачи, квартиры домовитого холостяка Дока.
— Понимаешь, говорит: для пожилого молодой друг — как вторая молодость.
— Симпатичный дядечка.
— Пойдем познакомлю.
Анфиса легко поднялась, без смущения вошла в дом и руку пожала Малюгину с самой своей милой улыбкой — вздернутыми кончиками губ, удивленным прищуром глаз, — сказала почти восхищенно, что первый раз так близко видит настоящего доктора наук, выпила предложенную рюмку ликера «Крепкий Савушкин», как успел наречь деревенский напиток Малюгин, польстила ему, будто таким и представляла себе ученого человека, такие и в кинофильмах бывают только положительные, на что зоркий, все понимающий Док ответил с кивком-поклоном:
— Благодарю, и даже смущен. — А затем спросил у довольно сияющего Дёмы: — Дорогой друг, не намерен ли ты покинуть наш прекрасный город... ради Анфисы. Я этому не удивлюсь.
— Нет, Валерий Аркадьевич, ей надо к нам перебираться.
— Правильно. За чем же дело?
— Ну, сами понимаете...
— Прошу называть меня на «ты», другу не «выкают».
— Знаешь ведь: прописка, работа, жилье...
— Подумаем и... — и Док глянул в глаза Анфисе, встретив ту же, прежнюю, улыбку, и медлительно прищуренные глаза ее упрямо выдержали его прямой, всегда уверенный взгляд, отчего Док вроде бы чуть смутился и дважды повторил: — Поможем. Да, поможем.
И он помог.
Зачем? Как же... Сам Дёма Савушкин просил. Дока просил Дока. А она, Анфиса?.. Она бы все равно переехала. Но не так. А если не так, то все было бы по-другому. Как?.. Кто может теперь ответить?..
Стечение обстоятельств, судьба, фатум...
— Ах, Анфиса, Анфиска!..
Дока хотел громко позвать ее, окликнуть, вызволить из пустого, мертвого окружения стен, воздуха, из своей гаснущей памяти и боли, но не позвал, не смог, вдруг окунувшись в потный жар от догадки: она не придет! Я ей не нужен!
— Спокойно, Савушкин, спокойно...
Это был мужской голос, замедленный, надежно уверенный, его, кажется, слышал уже Дока, когда был привезен сюда, когда под этот голос Доку вроде бы собирали по частям, скрепляли, свинчивали и привинчивали к железу, доскам травматической кровати; говорил, конечно, врач, хирург, спасавший Доку, говорил, как и полагается говорить главному хирургу больницы, человеку очень известному в городе, грубоватому, зато прямому, с собственной методой общения: пусть больной знает больше правды о себе и борется, а не расслабляется, обманутый и ублаготворенный.
