Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]
— Тебе зачем это в библиотеку? — спрашивал Бобошко, пока грузовик, в который они забрались, трясся и пылил по улице. — Хе! Книжки читать? Это потом. А сейчас вкалывай!
Граждане! Боритесь с подземной стихией!
Плакатик был напечатан наспех, на обрезках бумаги, и наклеили его на горкомовской двери, вероятно, в расчете на улыбку. Во всяком случае, кто замечал, пробегая, непременно улыбался.
Горком выглядел внушительно. Опять не дом, а крепость старинная. Средние века… Каменные столбы фонарей у входа. Четырехгранные. Каменные урны. Как памятники. Для комсомолии парадно, но по самодельной вывеске ясно было, что горком переехал сюда на днях. Видно, свое здание развалилось. Здесь тоже в рамах верхних этажей торчали куски острых стекол, а лестницу внутри перегораживала веревочка с предупреждением: «Хода нет. Связь через подвал». Видно, в верхних комнатах трудились смельчаки и энтузиасты, но ходили туда не по этой лестнице — она треснула, а каким-то запасным ходом из подвала.
Пустовала большая вешалка с одной-единственной чистейшей шляпой, возможно, забытой до землетрясения и теперь смахивающей на музейный экспонат.
У настенного телефона с крученым-перекрученым шнуром толпились свои и приезжие, беспрерывно названивая кто куда и добавляя к петлям на шнуре новые.
Бобошко с Кешей врезались в глубину говорливой толпы, окружившей смуглого молодого человека, разговаривающего сразу со всеми. Люди вокруг него крутились, как на карусели, а он стоял в белой рубашке с засученными рукавами, отсылая кого налево, кого направо, олицетворяя само терпение, и карусель не останавливалась ни на миг. Это был горкомовский регулировщик.
— К Муртазаеву! — сказал он, не дослушав Бобошко до половины и показав рукой.
В кабинете была деловая обстановка — никакой суеты, как будто за стенами не пылили развалины, не жались к деревьям палатки, не гомонили дети. Впрочем, их воинственные голоса залетали и сюда. Выселенные землетрясением на улицу, дети вынесли с собой под небо неистощимый запас смеха, визга, свиста, плача, считалочек, разбойничьих кличей, и все это — от рассвета до заката. Весь Ташкент кипел детскими голосами.
Муртазаев прикрыл окно и сказал девушке, писавшей за другим столом:
— Мастура! Подобрала вожатых для второго лагеря? — И Кеше с Бобошко: — Разбиваем пионерские лагеря прямо в городских парках. У нас много зеленых парков. — И девушке, которую звали Мастурой: — Подбирай скорей, ребята по улицам гоняют — беда! — И Кеше с Бобошко: — Значит, так. Насчет кроватей к Арсланову. Вот адрес.
Кеша так пристально смотрел на девушку, что она перестала писать, отмахнула за спину косу, подняла глаза. А он спросил:
— Есть у вас тезка… С улицы Тринадцати тополей… Не знаете такой?
— Потеряли? — сразу догадался Муртазаев.
Кеша виновато кивнул головой, Бобошко дернул его за рукав.
— Фамилия? — спросил Муртазаев.
Кеша вырвал свой локоть из пальцев Бобошко и пожал плечами.
— А что вам еще известно о той Мастуре?
— Коса такая же…
— И все? Ну, будем спрашивать каждую Мастуру, с какой она улицы. Найдем — с вас калым. — Муртазаев улыбнулся и сделал пометку в блокноте. — Заходите. Сами вы откуда?
— Сибирский.
А что, если бы сидела здесь Мастура? А что, если ее найдут? Через райком. Вот, скажут, вам Кеша. А он ей нужен?
«Я же улетаю».
«Ну и улетайте!»
А тут еще Бобошко прилип, навалился — самым натуральным образом — в коридоре, припер грудью к стене.
— Ты сибирский? Ха, гляди на него! За девушкой приехал? Правда? Говори! Правда?
— Ну!
— Ты с ума не спятил — пытать в райкоме про дивчину? Ха! Вот индюк!
— Он же записал.
— А что с тобой делать — малахольным? Как ему тебя иначе выставить? Эх ты!
Бобошко выругался.
Вышли из средневекового здания и перепрыгнули через арык с летящей водой. Водитель спросил:
— Есть кровати?
— Пока один адрес!
Водитель свистнул.
— Спать на земле и эту ночь!
И остервенело дернул машину с места.
Миновали улицу за улицей. Всюду стояли стены с небом в окнах. Кое-кто упрямо ремонтировался. Там заткнули пробоины в стене половинками деревянных ворот, там подпирали бревнами еще целые стены, авансом. Но чаще селились в палатках, раскиданных почти под всеми ташкентскими деревьями…
Раньше строителей ташкентцы возвели для себя брезентовый, парусиновый, матерчатый город. Стояли палатки новехонькие, с армейских складов, на тугих, как тетива, растяжках. И старые, выгоревшие палатки, с обвисшими боками. И палатки — одни заплатки. Большие — для многодетных семей, которых среди узбеков хватает. Любят детей. Маленькие — для одиночек, словно люди на рыбалку выбрались в кусты, да только реки нет рядом. Были еще и самодельные палатки, круглые, похожие на юрты — дедовское жилье. А то и просто, по-современному, привязывали к спинкам кроватей палки, на палки вешали разноцветные балдахины из ситчика, вот и дом. Скопления палаток обрастали кухнями на свежем воздухе, ларьками, шашлычными. Удивительная пошла жизнь у людей…
И все же адрес на бумажке привел к такому месту, какого Кеша еще не видел. Выехало под небо учреждение… Тенистый бульвар добросовестные канцеляристы разгородили белыми шнурами от дерева к дереву на клетки, как на кабинеты, в каждом — столы, за ними писали, стучали на машинках, перебирали папки, листали документы, укрощали бумаги скрепками, щелкали на счетах, разговаривали по телефону — только женщины. Куда ни глянь — одни завивки и косы, одни бабы. И там на столике цветы в банках, а там, на ветке дерева, картонная висюлька с надписью: «Не сорить». Ну и бабы!
Склонились через шнур к одной:
— А мужчины где?
— На расчистке.
— Нам бы товарища Арсланова.
— Зачем?
— За кроватями.
— А что у него, кроватная фабрика?
— А у нас?
— Попробуйте!
Женщина махнула рукой в сторону, будто оттолкнула.
Бритоголовый, в тюбетеечке и военном френче с дырочками от орденов над карманами, Арсланов прятался в сиреневых зарослях. Он провел ногтем над строкой в развернутом журнале.
— Кто Махотко?
— Я Махотко, — сказал Бобошко.
— Распишитесь.
Бобошко расписался, спросил:
— А кровати где?
Склад был рядом, тоже на свежем воздухе. Кровати разных фасонов высились штабелями. Не успели присмотреться — качнуло воздух. И засвистело так, будто над городом понеслись густым потоком реактивные самолеты. Сразу. Деревья отвесили поклон до земли, и все их ветви потянулись в одну сторону, а тем, что не послушались или запоздали, ветер с безжалостным хрустом выломал суставы.
Лист жести, подобранный ветром где-то среди развалин и поднятый в воздух, грохоча, вмялся в кабину грузовика, высадив смотровое стекло. Колыхнулись, разваливаясь, шаткие штабеля кроватей. Шквал пыли хлестнул по всему живому и закрыл небо.
Кеша оглянулся — над бульваром мелькали стаи бумажных листков. Землетрясение? Нет, не похоже. Только ветер. Но какой! Он шумно валил столетние великаны, обнажая их рваные корни.
Кеша закрыл голову руками, спасаясь от песка и пыли, и подумал: пришла беда — открывай ворота. Над палаточным Ташкентом, ухватившимся веревками за жалкие колышки, ревел ураган.
9И все же к семи вечера он спешил на площадь театра Навои, как обещал старику-фотографу. Конечно, за этот день Хаким-ака вряд ли нашел Мастуру. А вдруг? Если и нашел, из-за такого урагана она вряд ли придет. А вдруг?
Ураган беспокойно затихал. Деревья еще раскачивались, зеленое море ташкентских парков волновалось.
В том парке на окраине города, где размещались строители из Украины, еще стоял лесной шум. Но самым могучим, самым крепким деревьям уже надоело раскачиваться, они первыми опомнились, застыли и только перебирали листьями, уцелевшими на ветвях. На земле листьев было больше.
Листья все еще слетали на дорожки и тропинки парка, совсем неслышно, листьями занесло поляны.
На одной из полян скинули с грузовика кровати, и Кеша спросил водителя, не вернется ли он в город.
— Нащо? День кончился, — ответил тот. — А стоянка же у нас рядом!
Бобошко снова ухватил за руку.
— А тебе куда?
— Знаю.
— Э! И я знаю! — сказал Бобошко, ехидно засверкав мелкими зубами. — Шукать ту кралю! Бежи пешком!
Кеша и правда побежал. Не хотелось слушать Бобошко. Не переоделся. Чемодан закинул в палатку, как приехали, в чем работал, в том и побежал. Черт с ним!
Парк вдруг раздался, зазеленело широкое поле, хоть в футбол играй. На краю поля сколачивали деревянную трибуну, как для праздника.
— Зачем это? Слышь!
— Как зачем? Завтра открываем наш стройлагерь «Украина».
— А!
Подумалось: верно, где-то есть и сибирский лагерь. Какая разница?
![Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]](/uploads/posts/books/240148/240148.jpg)
