Михаил Чулаки - Вечный хлеб
Вячеслав Иванович старался заставить Альгиса говорить об умном, показать себя — пусть Алла видит, какие у него друзья.
— Только что племянница поминала эту, как ее… Джуну, ну о которой все говорят. Объясни ей как профессионал.
— А-а, — острые черты Альгиса еще заострились, хотя казалось, что это невозможно, — все говорят, сказано верно,
— Потому что помогает, потому и говорят. — Алла почувствовала иронию в тоне Альгиса и немедленно заступилась за Джуну.
— Или наоборот: потому что говорят, потому и помогает. Реклама. Сколько я таких видел. Во всем реклама. Вам все скажут, что великий артист, и вы станете восхищаться, а другого, который не хуже, не заметите. Вас убедят, что Джуна вас излечит, и вы излечитесь.
— Ну а почему у одних есть реклама, а у других нет?
Явно было, что Алла хотела спросить: «А у вас нет?» — но постеснялась в последний момент. Но Альгис
и так понял:
— Случайность. И нахальство. Особенно — нахальство.
— А ты знаешь такой интересный факт, что сам Пушкин писал, что, чтобы прославиться, нужно попадать в разные скандалы и истории?
Давно Вячеслав Иванович приберегал этот факт — и не зря!
— Ну уж! Уж его-то стихи сами…
— А узнали его сначала за всякие истории. Это факт, сама почитай. А жил бы тихо, и знали бы мало.
— Чего же ты скандала не устроишь, чтобы и к тебе на год вперед очередь? — неприязненно спросила Клава.
— Не всякий скандал — реклама. Нужно, чтобы слух прошел.
— А давай распустим! — воодушевился Вячеслав Иванович. — Ты же и правда классный спец!
— Классных много. Нужно, чтобы чудо, как у Джуны. Только надо придумать какую-то свою область.
— Давай распустим про область. Подскажи только, про какую.
— Ой, дядя Слава, какая авантюра! Как интересно! А как распускать будете?
— Через знакомых, через клиентов. Подумаем. Так про какую область?
Вячеслав Иванович сейчас и сам верил, что можно вот так за обедом решить — и сделать другу рекламу, и тот станет знаменитым, поедут к нему из других городов. А Альгис не верил — видно было, что не верит, что слишком привык иронизировать, чтобы поверить, — а поверить хотелось!
— Область… Ха, легко сказать. Нужно ведь, чтобы какой-то особый метод, особый подход, — тогда поверят.
— Возьми не область, а целый материк: ожирение.
И вреда никому, потому что если настоящая болезнь, так уж пусть к врачам. А этих не жалко. И ты и так с ними работаешь.
— Этих не жалко, попал в точку. А метод? Я ж из них, как из подсолнечных семечек, выжимаю. Силовыми приемами, как в хоккее.
— А надо их на самообслуживание! — подхватил Вячеслав Иванович. Алла вдохновляла его: никогда еще ему разом не приходило столько идей. — Например, чтобы перед массажем обязательно вспотеть! Пусть он час бешено бегает вокруг твоего дома, ты его кладешь мокрого и нажимаешь на какую-нибудь особенную точку на темени или между глаз! Ну твой ведь пунктмассаж на том и стоит. И объясняешь, что так нажать можешь только ты и что после потения эта точка особенно восприимчива. Вот тебе и быстро, и эффект будет, потому что от самого бега. А твое нажатие — вроде гипноза, придаст уверенности.
— Не гипноз, а психотерапия. Гипноз — другое.
— Ну психа. Но скажи, чем не ценная идея?
— И так все поймут, что от бега.
— Ни черта! Нужно-то чудо, а какое в беге чудо? Чудо — чтобы нажать по-особому!
— Какой ты умный, Славуля! Я всегда говорила. Ты бы давно рекламу сделал! А мой — только говорить, только завидовать. Ну чего ругать Джуну? Стань лучше таким, как она!
— Никому я не завидую! — Альгис резко встал. — Только знаю, как на самом деле, меня за нос не проведешь! А не завидую!
— Не-ет, миленький, говори кому другому.
— Ну-ну, не в моем доме. — Вячеслав Иванович сделал движение, каким арбитр на ринге разводит клинчующих боксеров. — Не подавайте пример молодежи.
— Не бойся, дядя Слава, я беспримерная.
Но Альгис уже не мог снова сесть.
— Уже пора. И пример. И Алле надо отдыхать. Мы пойдем.
Что за пример, Вячеслав Иванович понял не сразу, хотя сам только что говорил про плохой пример молодежи, — такая уж у Альгиса манера: временами вдруг начинает говорить отрывисто и малопонятно.
— Только-только хорошо разговорились. — Клава, как умела, многозначительно улыбнулась Вячеславу Ивановичу. — В другой раз, Славуля, буду заходить одна. Я тут часто рядом: то в «Пассаже», то в «Гостином».
В прихожей Эрик снова как бы нечаянно стукнул ее хвостом, а Вячеслав Иванович пожалел, что не может выразить свои чувства так же непосредственно.
— Ничего. Скоро дойду. До самой точки, — туманно пообещал при прощании Альгис.
Вниз можно было не провожать: изнутри дверь открывалась свободно.
Гости ушли, а Вячеслав Иванович вернулся в комнату. Алла сидела в качалке; свет от торшера пробивался сквозь ее легкие волосы, окружая голову как бы золотистым сиянием. И Вячеславу Ивановичу на секунду показалось, что она здесь дома, что ей никуда не нужно уходить.
— Ну что, дядя Слава, будем распускать про средство для толстых?
Как ей понравилась идея!
— Пусть Альгис, это ему нужно.
— Нет, давай и мы! Интересно! Я напишу подруге на Камчатку, у нее отец — в два обхвата!
— Обманешь отца подруги. Не жалко?
— Почему обману? Пусть бегает вокруг дома твоего друга — вот и начнет худеть. Ой, умора! Как представлю картину: его дом, а вокруг толстяки — цепочкой, цепочкой! Кино!
— Напиши, если не жалко.
Немного было обидно, что идея розыгрыша увлекла ее гораздо сильнее, чем дневник бабушки — настоящей бабушки! — вон он лежит: и сама коричневая тетрадка, и копия. Алла, кажется, и забыла про них. А может, так и должно быть: молодым нужна живая жизнь, а не воспоминания?
Кого-нибудь другого Вячеслав Иванович осудил бы беспощадно за пренебрежение дневником, но Аллу уже не мог, для нее он отыскивал оправдания.
— Хорошо у тебя, дядя Слава, а надо идти.
Вот и кончился мираж, в гостях она здесь и никогда не будет совсем дома.
— Ну что ж, проводим тебя с Эриком. — Не выдержал и все-таки спросил: — Дневник здесь оставишь? Дочитаешь в другой раз?
— Ой, я же не успела. Это все твои гости, я не виновата! Я с собой, можно?
— Копию — пожалуйста.
— А сам? Бабушке показать! Вячеслав Иванович заставил себя быть твердым:
— Нет, тетрадку из дома не выношу. Как прочитает про себя дорогая Зинаида Осиповна, еще потеряет нечаянно тетрадку.
— Ой, ну ей же интересно, она же сама перенесла! Сюда же она не может!
— Нет.
— Ну, какой ты!..
Вячеслав Иванович не мог остаться в глазах Аллы обыкновенным жмотом. Пришлось сказать:
— Ты не дочитала, а там и про твою бабушку есть — эту, вторую. Не очень хорошо она тогда проявилась. Поэтому не могу ей в руки.
Алла испуганно — или гадливо? — но Вячеслав Иванович не хотел верить, что гадливо, — отбросила коричневую тетрадку, которую взяла было в руки.
— Тогда и я не хочу! Не буду читать! Подумаешь, тогда! И не верю! Все можно написать. Кому что показалось! Всем верить! Про меня сейчас тоже рассказывают — тоже верить?!
— Да ты прочитай! Чего не верить? Свидетельница есть живая. Хочешь, сходим?
— Не верю и не пойду!
Вот Алла и сделала выбор. Так что же — раззнакомиться с нею? Порвать только что возникшее родство? Так и нужно, наверное, чтобы не предать память матери. Но Вячеслав Иванович не мог. Мать, которую он не помнил, которую вообразил по дневнику, оставалась все же тенью; и не в силах тень внушить такие же чувства, как живая племянница — немножко легкомысленная, только что добрая, а через минуту злая, почти ребенок, но собирающаяся родить…
— Как хочешь.
Вячеслав Иванович сложил пополам машинописную копию, вложил в тетрадку, убрал все в шкаф. И, похоже, Алле сделалось досадно: только что она могла прочитать настоящий блокадный дневник, и не чужой, семейный, — и вот уже не может. Если бы Вячеслав Иванович настаивал, она бы упорствовала только сильнее, но он убралбез возражений…
— А можно, я все-таки прочитаю…
— Зачем тебе? — Он упрямился без всякого расчета — просто обиделся все же. — Ты же не веришь.
— Вовсе не не верю! Ну, может, там что-то… Что про бабушку. Всякому может показаться. А вообще-то верю. Как так: взял и убрал. Я же имею право.
— Если верить, то нужно всему. Ну посмотрим. Придешь в другой раз, никуда он не денется.
— Ну, какой ты. Пользуешься, что тороплюсь. А я и шла, чтобы почитать.
Как будто не она только что отбрасывала от себя коричневую тетрадку испуганно — чтобы не сказать гадливо!
— Прочитаешь, никуда не денется. А сейчас действительно, если ждет Зинаида Осиповна… Сидит, не может встать…
— Ты ее не любишь. Потому что наслушался и начитался. А она вырастила маму.
