Вера Панова - Собрание сочинений (Том 4)
З и н а. У меня дело к тебе. (Из папки на столе достает рукопись Ельникова.) Ты можешь сыграть вот это?
В а л ь к а. Сейчас?
З и н а. Да, сейчас!
В а л ь к а. Сразу видно, что это написано не специалистом.
З и н а. Что ты этим хочешь сказать?
В а л ь к а. Неразборчиво. Это что, триоли?
З и н а. А я почем знаю?
В а л ь к а. Это фа или соль?
З и н а. Ты уж прямо скажи, что не можешь сыграть!
В а л ь к а. Я могу сыграть. Но я не буду играть, если вы будете так разговаривать со мной!
З и н а. Подумаешь!.. Миленький, ну сыграй, я тебя прошу!
В а л ь к а. Вот. Так со мной надо разговаривать. Так и быть, я сыграю.
З и н а. Постой! Который час?
В а л ь к а. Половина второго.
З и н а. Играй!
Валька играет. Ольга Ивановна выходит в переднюю, слушает. Вася отворяет дверь, слушает. Е л ь н и к о в входит, останавливается у двери, слушает. К голосу скрипки, за сценой, присоединяется оркестр. Валька опускает смычок. Молчание.
В а л ь к а. Кто это написал?
З и н а (надменно). Это написал знаменитый скрипач Александр Ельников, герой Отечественной войны.
Она видит Ельникова и протягивает ему руку. Открывается незапертая дверь, входят З а и н ь к а и Р о д и о н. Молчание. Зина, Валька и Ольга Ивановна уходят.
Р о д и о н. Здравствуй, Александр.
Е л ь н и к о в. Здравствуй, Родя.
Р о д и о н. Каков, Заинька?.. Ты выглядишь, брат, отлично. Лучше, чем бывало, верно, Заинька? Во всяком случае, не желтый... Только ты как будто немножко того... Как я, бывало, в холостяцкие годы, когда закачусь, бывало, в Москву, как после Хасана... Он как встрепанный, Заинька. Выпил немножко или только что проснулся?
Е л ь н и к о в. Только что проснулся. (Неловкое молчание.) Сядем.
Р о д и о н (садится). Мы ненадолго. Я - вообще на пять минут. Я проездом, только чтоб подцепить ее, ну и тебя повидать, конечно. Я сам давно наметил такой план - непременно как-нибудь повидать тебя, пожать руку... Ты знаешь за что. Я тебя раньше считал не очень мужчиной, ну, а ты... Можно мне пожать твою руку? (Не отпуская руки Ельникова.) Слушай, Саша. Я не красноречив, конечно, но я ей-богу порядочный человек, что б ты там не думал... Видишь, мы опять с нею. Я по-честному. Не думай, что я скотина, отнимаю и так далее. Я скажу то, что я думаю. При ней. По сути дела, я один ее люблю, по-настоящему, по-хорошему, ты понимаешь. Я ее полюбил еще в те времена, когда у нее за душой ничего не было, ни славы, ни настоящего уменья, ни проклятой этой повадки, которой она вам, дошлым мужикам, головы крутит... Была себе студенточка со способностями, и больше ничего. Вполне подходящая пара для такого простака армейского, каким я был... Не было у меня силы направить, удержать... А баба - у-у!.. Так ведь я из нее человека сделаю. Честное слово, сделаю. Напрыгалась - хватит! Детей мне будет рожать и кашу варить. Не смейся - будешь! Я теперь знаю, как это делается. Спуску поменьше давать, да своевременно принимать меры против разных фиглей-миглей, вот и все. Вся нехитрая наука... Она ведь неплохой человек. Уж если по всей совести, так это она меня надоумила вместе к тебе прийти. Давай, говорит, зайдем вместе, поговорим по-хорошему, объяснимся, все-таки, говорит, как-то так... Даже сказала попросим прощенья. Ну, я не считаю, что ты в этом нуждаешься, но все-таки, конечно... Саша, я ухожу. (Встает.) Видел в Москве Надежду, велела передать, что, одним словом, - привет, одним словом, велела передать. Ну, ладно, мне что, я передаю, что мне велено...
Е л ь н и к о в. Надя не простила меня.
Р о д и о н. Такие, брат, не прощают.
Е л ь н и к о в. Нет, иногда прощают. Я слишком обидел ее.
Р о д и о н. Может быть, тут даже не в обиде дело. Ты пойми ее все-таки: замуж она выскочила, конечно, в пику тебе, сгоряча, от обиды. Теперь ты ее зовешь... Ну а человека-то, того человека, так ей и бросить, как тряпку, за ненадобностью?.. Прикажешь бросить?
Е л ь н и к о в. Запутался я, Родион...
Р о д и о н. Да. И ее запутал. Не запутывай еще больше; оставь ее так, как есть... Жалко ее. Мне всех баб вообще жалко, которые мыкаются в жизни вздорно. Я и ее жалею, вот ее, ее... (Указывает на Заиньку.) Черт ее душу разберет, чего ей надо, чего она шатается от мужика к мужику... Я, вот, к одной прибился, к студенточке пустяковой, на медвежонка похожей, с тех пор никого мне не надо, хочешь - верь, хочешь - нет... (Заиньке.) Ты что смотришь так?
З а и н ь к а. Смотрю...
Р о д и о н. Изучаешь?
З а и н ь к а. Изучаю...
Р о д и о н. Сравниваешь?
З а и н ь к а. Сравниваю...
Р о д и о н. Саша, ухожу. Будь здоров, не поминай лихом, не приходи в отчаяние. Что, брат, делать, я вот тоже, например, не тем занимаюсь... Я ведь просился в свое время в летчики - не приняли! Не с твоим, говорят, ростом и весом летать; ходи по земле. А я, понимаешь, с детства видел себя в воздухе!! Хожу, ничего. Сперва страдал, потом привык. Дай тебе бог, как говорится, Саша... (Заиньке.) Я тебя подожду на улице.
З а и н ь к а. Хорошо.
Р о д и о н. Не забудь, пожалуйста, мне еще на вокзал.
З а и н ь к а. Я недолго. (Родион уходит.) Сядь около меня. Не хочешь? Все равно... Ты веришь, что мне все равно?
Е л ь н и к о в. Не знаю.
З а и н ь к а. Ты похудел, постарел... Ты стал еще красивее! Он грубый и плоский, как булыжник, правда?
Е л ь н и к о в. Нет.
З а и н ь к а. Все-таки я, вероятно, останусь с ним.
Е л ь н и к о в. Это очень хорошо.
З а и н ь к а. Тебе нравится?
Е л ь н и к о в. Я считаю, что для тебя это самое надежное убежище.
З а и н ь к а. Все мы хлебнули славы. А его слава - самая простая и самая прочная.
Е л ь н и к о в. Я не о том. Сердце у него - самое простое и прочное.
З а и н ь к а. Ты уже привык ходить по земле?
Е л ь н и к о в. Нет. Я никогда не привыкну.
З а и н ь к а. Он говорит - можно привыкнуть.
Е л ь н и к о в. Можно. Можно! Но я никогда не буду ходить по земле.
З а и н ь к а. Будешь летать?
Е л ь н и к о в. Буду летать.
З а и н ь к а. С подбитым крылом?
Е л ь н и к о в. Крамин летает.
З а и н ь к а. То - Крамин!..
Е л ь н и к о в. А это - Ельников.
З а и н ь к а. Как же ты будешь летать, мой чудесный?
Е л ь н и к о в. Не все ли тебе равно.
З а и н ь к а. Не скажешь?
Е л ь н и к о в. Нет.
Молчание.
З а и н ь к а. А мне говорили, что ты учишь детей в школе.
Е л ь н и к о в. Совершенно верно, учу.
З а и н ь к а. Ты учишь детей в школе.
Е л ь н и к о в. Да. Это очень приятно - летать и учить детей.
З а и н ь к а. Может быть... может быть... Ты гораздо, гораздо красивее стал!
Е л ь н и к о в. Очень рад.
Молчание.
З а и н ь к а. Почему я так бессильна? Почему я не могу сказать: возьмите мой голос, только оставьте ему его руки... руки мастера, руки творца... Как я молилась, когда узнала... Я не могла ответить на твое письмо, я могла только молиться... Я стала молиться с тех пор, можешь себе это представить?.. Эта дверь - на балкон?
Е л ь н и к о в. Да, на балкон.
З а и н ь к а. Балкон - на улицу?
Е л ь н и к о в. Да.
З а и н ь к а. Саша, хочешь, я выйду на балкон и брошу ему записку, чтобы он уходил? Саша... (Целует руки Ельникова.) Боже мой, боже мой...
Е л ь н и к о в. Я был на войне. Она меня научила понимать простые вещи: смерть - небо - хлеб - любовь... Я вот этого всего не понимаю больше. Извини.
З а и н ь к а (встает, тихо). Прости, что я цела и здорова, прости, что мой голос со мной! (Целует Ельникова. Входит Зина.) Прощай! (Уходит. Молчание.)
Е л ь н и к о в. Девочка моя...
З и н а. Ничего не говорите. Ничего я не видела, ничего не спрашиваю, ничего знать не знаю... Сяду с вами рядышком. И положу вашу голову вот так... Усните! Вам музыка приснится, чудесная-чудесная, ни на что не похожая, - ваша. Ее будут играть, и вы будете слушать и радоваться-радоваться. Спокойно-спокойно усните. Я буду с вами. Ни к кому не отпущу, никому не отдам вечно, милый мой, богатство мое, счастье мое...
З а н а в е с.
1945
ПРОВОДЫ БЕЛЫХ НОЧЕЙ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Н и н к а.
Ж а н н а.
Т а м а р а.
К и р а.
З и н а.
К о с т я.
В и к т о р.
В а л е р и к.
Г е р м а н.
Р э м.
М а х р о в ы й.
Б е с с л о в е с н ы й с п у т н и к М а х р о в о г о.
М а т ь В а л е р и к а.
С л е д о в а т е л ь.
П р о д а в щ и ц а ц в е т о в.
П р о д а в е ц ш а р о в.
О ф и ц и а н т к а.
Молодежь в парке, прохожие на улице, люди, пришедшие с обыском, люди в поезде.
1
Луч прожектора бродит по залу, нащупывает, ищет... Высоко под крышей какого-то ленинградского дома он высветил простенькую комнату.
В комнате девушка Н и н к а. Она собирается в путь. Укладывает в рюкзак последние мелочи - мыльницу, книгу. Чемодан уже уложен и стянут ремнем.
Лампа горит неярко. Белая ночь смотрит в окно поверх крыш с антеннами и трубами. Нинка закончила сборы, прилегла на оттоманку. Усталая, потянулась, свернулась клубочком и уснула вмиг. Уснула так крепко, что ее не может разбудить телефон, заливающийся за дверью.
