Евгения Изюмова - Аттестат зрелости
Окунь, ничего не соображая, шёл, куда его вели. Голова кружилась, поташнивало. Он был потрясён, напуган и не в силах был сопротивляться.
Скворец жил недалеко, в их же микрорайоне. Его квартира была на первом этаже, уютная, вся в белых салфетках, занавесках, накидках и цветах в глиняных горшочках. Старая мебель была ещё добротная, но не полированная. Всюду чувствовалась рука пожилой женщины.
- Мать не придёт? - поинтересовался Одуванчик у Скворца, и тот отрицательно мотнул головой.
Все разделись, побросали одежду на опрятную, заправленную белым покрывалом, металлическую двуспальную кровать с никелированной спинкой. Скворец нахмурился, увидев гору одежды на кровати, но ничего не сказал: Скворец вообще был самый молчаливый в этой и так неразговорчивой компании. Расселись кто где.
Окунь опустился на старенький диван, с обеих сторон рухнули ещё двое, зажав Окуня с двух сторон.
- Выпить есть? - скорее приказал, чем спросил Одуванчик.
Скворец вытащил из прикроватной тумбочки, единственной полированной вещи в комнате, несколько книг. Пошарил рукой в глубине тумбочки, извлёк бутылку водки, улыбнулся при этом извинительно:
- Мать ругается, вот я и прячу...
- Закусон давай! - скомандовал Одуванчик, и Скворец с готовностью исчез.
Один из парней достал из старенького серванта несколько стаканчиков-стопок, тарелки, другой понёс эти тарелки на кухню, всё делалось быстро и четко, а Одуванчик, развалившись на стуле, вытянув ноги чуть ли не до половины комнаты, сидел у стола, покрытого белой в крупную голубую клетку скатертью.
Вошёл в комнату Скворец с двумя тарелками в руках, на которых лежала квашеная капуста. Следом другой парень нёс огурцы и плавленные сырки. На столе появился чайник с заваренным чаем.
- Другого ничего нет? - поморщился Одуванчик. - Скудно живёшь, Скворчик!
Скворец метнул в Одуванчика полный ненависти взгляд и тотчас пригасил его, отвел в сторону.
- Говорил я тебе, чтобы ты сходил с нами, не захотел - гордый, падла! - выругался Одуванчик. - Шамай вот теперь свою капусту!
Хлопнула входная дверь, появился ещё один из свиты Одуванчика, выставил на стол две бутылки водки.
- Шустряк ты, Лёха, - похвалил его Одуванчик, и парень расцвёл от похвалы, обвёл хвастливым взглядом всех в комнате: мол, знай наших...
- Вот учись у Лёхи, Скворец, - показал Одуванчик пальцем на шустряка, который вытаскивал из карманов свёртки с колбасой и банку рыбы.
Лёха сноровисто распечатал бутылку, разлил водку по рюмкам. Одуванчик налил себе в стакан крепкий чёрный чай, взял одну из рюмок, протянул Окуню:
- Причастись с нами, Вася. И забудем все непонятки между нами. Мы - свои ребята, разочтёмся. А должок и завтра можешь принести. Выпей, братан.
- Не хочу, - отказался Окунь.
- То есть как - не хочешь? - в глазах Одуванчика засветилась змеиная ласка. - Брезгуешь? Выпей!
- Нет. Не хочу, - набычился Окунь.
- Угости-ка его, Лёшенька.
Лёха взял из рук Одуванчика стаканчик, поднёс к губам Окуня, и он почувствовал, как крепко схватили его за руки по бокам сидящие стражи. Василий боднул головой руку Лёхи. Стаканчик выпал из его пальцев, водка выплеснулась, а стаканчик, звякнув о ножку стула, на котором сидел Одуванчик, разбился.
Скворец замахнулся кулаком на Окуня:
- У-у-у! Хмырь! Разбил!
Одуванчик остановил Скворца, а Окуню мягко попенял:
- Зачем же рюмки чужие бьёшь? Они хоть и неважнецкие, а не твои.
- Ничего, - процедил сквозь зубы Окунь, - посуда бьётся для удач.
- Пусть так, - согласился Одуванчик, наливая водку в другой стаканчик, - но ты всё-таки выпей.
Окунь отрицательно покачал головой. Его зажали с боков ещё сильнее. Один из парней надавил ему рукой на нижнюю челюсть. Окунь от боли раскрыл рот, и Лёха выплеснул ему на язык жгучую жидкость. Окунь поперхнулся, закашлялся. Лёха похлопал его по спине, добродушно хохотнул:
- Не в то горло пошло.
- Ничего, вторая пойдёт ясным соколом, - обнажил предводитель в улыбке крупные зубы с золотой фиксой сбоку. - Видишь, не хотел пить, пришлось помочь, - обратился он сожалеючи к Окуню, подавая ему на вилке кружок огурца. - Заешь, - и скомандовал. - Лёха, давай ещё!
И вторая рюмка водки пошла таким же способом Окуню в рот. Водка быстро оказала своё действие на Окуня. Голова затуманилась, по телу разлился жар, ногам стало горячо.
- Выпей, Вася, выпей... - приговаривал Одуванчик. - Для твоей же пользы. Мы тебе сейчас одну операцию сделаем, так что пей больше, чтобы не почувствовал боль.
Дикая мысль опалила Окуня, испарина выступила на теле, и он выгнулся дугой, пытаясь освободить руки из плена. Что же, так и сдаться без боя? Почему же он раньше, ещё на улице, не оказал сопротивление? Пусть бы лучше убили, чем...
Чудовищная догадка отразилась таким ужасом на лице, что Одуванчик засмеялся:
- Да ты что перетрухнул, корешь? Мы ведь тоже мужики, понимаем, что без машинки нельзя. За то, что гоношишься много, мы тебя меченым сделаем, наколочку нарисуем. Скворец! Тушь давай, иглу! Да свяжи три разом ниткой, всё учить тебя надо!
Окуня повалили на диван, обнажили грудь, зажали руки, ноги. Василий застонал от унижения и страха.
- Ого! - удивился Одуванчик, увидев его обнажённую грудь. - Молодой, а шерсти на тебе, как на обезьяне. Темпераментный ты, значит! Скворец! Бритву быстрее, да не электрическую, дубина, безопаску!
Окунь вновь попытался вырваться, но только тяжелее насели на него помощники Одуванчика. А тот устроился рядом с диваном на стуле, сбрил волосы на груди бритвой, плеснул Василию на грудь водки, растёр ладонью:
- Для дезинфекции, - подмигнул он своим сявкам, и те загоготали злорадно. Даже искры жалости не мелькнуло в глазах Васькиных мучителей, словно мстили они ему за такое же, когда-то перенесенное, унижение. И опять Чарышев попробовал заступиться:
- Парни, не надо! Зачем его метить? - но слово Колькино значило здесь не больше плевка. Его просто отшвырнули в сторону, как котёнка, и Одуванчик пообещал ему:
- Ещё раз вякнешь, рыло на сторону сверну! - он уже начал наколку на Васькиной груди. - Тявкаешь тут под руку...
От первых уколов иглы Василий заелозил на спине по дивану, не пытаясь уже сбросить свои живые оковы. Он понял, на какой позор его обрёк Одуванчик. И глубокое безразличие овладело им. Да и водка безотказно действовала на мозги, осталась только саднящая боль на коже, тоже, впрочем, притуплённая алкоголем.
- Да не дёргайся ты! - прикрикнул на Окуня Одуванчик, быстро и ловко орудуя иглой. - Испортишь произведение искусства! Я быстро, не боись. Вот Фитиль ещё быстрее работает. Знаешь, что мы тебе здесь изобразим? Обнажённую маху, по-нашему - шалашовку. Слыхал про мазилку французского - Гойю? Вот он всё картинки рисовал - обнажённых мах, ну, вот её мы тут изобразим, и будешь ты у нас не Рыба, а Меченый...
Окунь смотрел, как на его груди вырисовывается наколка, и застонал опять от боли, от гнева, позора, унижения, оттого, что Настенька, наверное, ждёт его в этот момент...
До дома, где жил Окунь, его довели двое из своры Одуванчика, которые были потрезвее остальных после двух выпитых бутылок, третью почти всю вылили в Окуня. А по лестнице он карабкался сам. Где на коленях, где удавалось вцепиться в перила и приподняться. Раза два он скатывался вниз с лестничных маршей на площадку. Восхождение на пятый этаж показалось ему не менее трудным, чем подъём, к примеру, на Эверест. Зато как победно вскинул Окунь голову, когда оказался, наконец, на своей площадке. Пусть смотрят брезгливо на него в глазки дверей соседи, разбуженные грохотом, с каким он поднимался по лестнице, чёрт с ними. Главное, он все же преодолел эту пятиэтажную возвышенность.
Василий долго не мог попасть ключом в замочную скважину, пока Валерка не услышал шорох в замке и не подошёл к двери: позвонить у Василия не было сил. Он стоял, упершись лбом в дверь, и все копошился с замком.
- Кто там? - несмело спросил Валерка из-за двери. - Мамы нет дома, она не велит открывать,
- Валерка, открой, это я, - попросил Окунь. - Что-то я не могу.
Хрипловатый голос Окуня, неуверенные слова заставили брата усомниться. Он подтащил к двери стул, слышно было, как вскарабкался на него и, шумно дыша, долго смотрел в глазок.
- Да я это, Валер, я... - пьяно бормотал Окунь, ухватившись за ручку дверей, чтобы не упасть.
Валерка щёлкнул замком, и Окунь рухнул, потеряв опору, внутрь квартиры. Валерка с ужасом на лице испуганно прижался к стене, но Василий этого не видел, сосредоточившись на том, чтобы подняться и освободить дверь. Опираясь на косяк дверного проёма, он всё же поднялся, сбросил ботинки посреди коридора, потом побрёл к вешалке и долго возился там, стараясь попасть петлей дублёнки на крючок, но так и не сумел, зато уронил с вешалки всю висевшую там одежду и сам упал, заваленный своей курткой и старым пальто Веры Ивановны.
