Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
— Сынок! — негромко позвал отец. — Иди-ка погуляй с Серегой. Да под окном не торчите, как ветлы...
Митя недовольно оторвал голову от задачника. Вот и всегда так: только он сядет заниматься, как в избу обязательно кто-нибудь ввалится и отец гонит его на улицу. И все же Митя не спешил уходить. Он неторопливо собрал тетради и учебники, аккуратно сложил их на полку, долго затыкал бумажной пробкой пузырек с лиловыми чернилами. А глазом косил на Ковшова — левый карман его суконного пиджака оттопырен, и из-за отворота высовывается какой-то сверток.
«Опять пить будут», — догадался Митя и сделал вид, что вспомнил про кошку. Подошел к печке, налил из крынки в щербатое блюдце молока и принялся ласково звать:
— Кис, кис, кис...
Кошки нигде не было. Митя заглянул под кровать, за сундук, потом принялся шарить кочергой под печкой, словно шуровал в топке паровоза.
Илья Ефимович с усмешкой поглядел на председателя.
Горелов придвинул к себе счеты, зачем-то щелкнул костяшкой, похожей на спелый глянцевый желудь, и, тяжело задышав, обернулся к сыну:
— Ну! Кому сказано?
Митя уже по опыту знал, что после этого «ну» в избе лучше не задерживаться.
В сердцах хлопнув дверью, он вышел в сени.
— С норовом растет? — Илья Ефимович понимающе кивнул на дверь. — У меня свое такое лихо было... Слова в доме не скажи. Насилу отвязался.
— Глуп еще, сосунок! Да я при случае и припечатать могу! — Горелов сделал выразительный жест рукой.
— Это в аккурат... Отцовская рука — владыка! — согласился Ковшов и, приоткрыв дверь, заглянул в сени.
— Подслушивать не будут. Ребятня дрессированная, — успокоил Горелов и задернул на окнах занавески — Выкладывай, зачем пришел-то?
Илья Ефимович поставил на стол бутылку водки, разложил закуску и сказал, что перед настоящим мужским разговором не мешает пропустить по маленькой.
Горелов не отказался. Вскоре в груди у него потеплело, язык развязался, а гость все еще помалкивал да лениво жевал корочку хлеба.
Наконец, когда бутылка опустела, Илья Ефимович постучал ногтем по ее пузырчатому мутному стеклу и хитровато поглядел на председателя:
— А ты ведь у меня в долгу, Кузьмич...
Горелов виновато развел руками:
— Это что баранью ляжку к празднику брал? Так уплачу, за мной не пропадет. Дай вот с деньжатами собраться.
— Ляжка что — копейки, — ухмыльнулся Илья Ефимович. — А я счет на рубли веду, а то и повыше!
И он заговорил о том, что многим Горелов обязан ему, Ковшову. Не он ли горячо ратовал и убеждал мужиков, что бывшего красного партизана Горелова непременно надо избрать председателем сельского Совета? Не он ли поддерживал нового председателя на всех сельских сходах, когда крикуны и горлопаны старались повернуть сход в свою сторону? Не Ковшов ли в любую трудную минуту выручал Тихона Кузьмича по хозяйству, отпускал семена до нового урожая и давал сена, картошки? И никогда Илья Ефимович не требовал за это ни фальшивых справок, ни ложных удостоверений, как, к слову сказать, не раз делали Никита Еремин или Шмелев.
Да они и не нужны Ковшову, эти справки. Он всегда жил честно, справедливо, как настоящий крестьянин-труженик, никому не желал зла и не виноват, что его собираются так несправедливо обидеть.
— Это ты о чем?.. О твердом задании, что ли? — спросил Горелов.
— Дошло наконец-то! — облегченно вздохнул Илья Ефимович и в упор посмотрел в лицо председателю. — Пять мешков хлеба хочешь заработать?
— Откуда бы? — удивился Горелов. — Не воровать ли пойти?
— Зачем воровать... Другие на дом доставят. И подвезут, и внесут. Сам и рук не натрудишь.
И, наклонившись, Илья Ефимович вполголоса объяснил, что он хотел бы сегодня ночью перевезти хлеб из своего амбара к Горелову. Лучше всего мешки упрятать во дворе или на чердаке. Никому и в голову не придет, что председатель сельского Совета в собственном доме скрывает чужой хлеб.
Горелов поднялся. Одутловатое лицо его стало мучнисто-белым.
— На уголовщину толкаешь? — прохрипел он. — Хочешь, чтоб за решетку меня посадили?
— Сядь! — дернул его за руку Илья Ефимович. — Ты уж и так замаранный. Рыльце давно в пушку. А умненько все обделаем— комар носа не подточит. — Он помолчал, потом похлопал председателя по плечу и сказал, что за страхи набавляет ему еще один мешок зерна.
Горелов, обхватив голову руками, уставился на пустую бутылку.
— Молчишь?.. Мало?.. Получай тогда семь мешков! — рассердился Илья Ефимович.
Горелов продолжал молчать.
Илья Ефимович щелчком сбил со стола рыжего таракана, гулко вздохнул, поднялся и направился к двери.
— Ну что ж, на нет и суда нет... Цену даю божескую. Не берешь семь мешков — больше потеряешь. Ты ведь у меня вот где сидишь! — Он раскрыл ладонь, посмотрел на нее, потом медленно собрал пальцы в кулак. — Зажму — и не пикнешь! — и взялся за скобку двери.
— Стой! — взревел Горелов, ударив ладонью по столу. — Заарканил ты меня, чертов Ворон! Над головой кружишь! Грудь терзаешь! Ладно, плати десять!..
Илья Ефимович вернулся к столу.
— Вот это другой разговор... хозяйский.
Они сошлись на восьми мешках.
Заметив, что Ковшов ушел, Митя с братишкой вернулись в избу.
Семья села ужинать. Ели остывшие постные щи. Еще вчера вместе с Митькой их приготовила тетка Матрена, старшая сестра Горелова, жившая на другом конце деревни.
Щи подкисли. Горелов сделал глоток, другой и отложил ложку:
— Ты чего ж, кухарь, таким зельем нас кормишь?
— Так печку сегодня не топили... Остыли щи, — пояснил Митя.
— А я все ем, я солощий! — похвалился семилетний Серега, с облепленным болячками подбородком. — Мы сегодня рябину жевали, потом кочерыжки... Ох и скусно!
Потом он с обожанием посмотрел на старшего брата и принялся его расхваливать. Обычно Митьку не дозовешься гулять, а сегодня он сам играл с ним в чижики, гонял по замерзшей луже скользкую ледышку и даже забрался за ягодами на самую высокую рябину.
— Он у нас умник, когда не с левой ноги встанет! — похвалил отец и, поглядев на ребят, вздохнул: — Запаршивели вы у меня, пообносились... Ну, погодите вот... Я вас, как на убой, откормлю. Обновки справлю.
— А с чего, папаня? — спросил Серега. — Неразменный рубль нашел?
— Нашел, — усмехнулся отец и сказал ребятам, чтобы они шли ночевать к тетке Матрене: завтра ему надо ехать в город.
После ужина ребята отправились на другой конец деревни, к Осьмухиным.
Тетка Матрена устроила их спать на печи.
Митя не любил теткин дом. Здесь всегда было шумно, бестолково, Матрена часто ссорилась с мужем, визгливо кричала на своих ребятишек, а главное, очень плохо отзывалась о Митином отце. Вот и сейчас, стоя посреди избы и расчесывая густые, длинные волосы, Матрена на все лады корила богоданного братца.
По ее словам выходило, что хотя Тихон и председатель сельсовета, но живет он неправильно. Было бы куда лучше, если бы он поменьше пил с мужиками водку, а тянул бы с них натурой: с кого — хлебом, с кого — салом и вкладывал бы все это в дом. Да и в кооперативе, из уважения к Тихону и его родне, могли бы отпускать товары подешевле, в первую очередь и с хорошим привесом.
— Что вы, тетенька! — свесив голову с печки, удивленно сказал Митя. — Как можно? Папаня же председатель...
— Вот я и говорю, — подхватила Матрена. — Начальство, шишка! Пришел куда, ногой топнул, бровью повел— вот и прибыль в доме. И вы бы не ходили такими оборванцами...
— А мы... мы и так ничего живем, — заявил Митя, хотя и не очень уверенно. — Всего у нас вдоволь.
— Уж ты лучше помолчи! — с досадой отмахнулась тетка и опять принялась бранить Тихона.
И что это за манеру взял братец — чуть ли не каждую неделю присылает к ней Серегу и Митьку! Они ведь не ангелы, не духи святые, их надо поить, кормить, а Тихон не дает ни хлеба, ни молока, ни картошки. А у нее и своя орава немалая. Одной картошки съедают за день два чугуна. И молоко на исходе, корову вот-вот запускать придется.
Перебравшись через спящего Серегу, Митя молча слез с печки.
— Куда это на ночь глядя? — удивилась тетка.
— Домой... Картохи вам принесу, хлеба.
— Чу, скаженный! Я же так... к слову пришлось. Залазь к Сереге, дрыхни.
— Нет, я принесу, — продолжал стоять на своем Митя и вышел на улицу.
Морозило. Высоко над головой холодно поблескивали звезды. На ветру тревожно поскрипывали старые, дуплистые липы.
Митя шел, зябко втянув голову в плечи, и думал о том, что вот принесет он сейчас тетке продукты, а завтра заберет с собой Серегу, уйдет домой и попросит отца никогда больше не посылать их к Матрене.
Попросит! Митя горько усмехнулся. Мало ли о чем просил он отца! Просил, чтобы тот не загуливал, не пил вина, не тратил зря деньги, когда они появлялись в доме.
