Ганс Леберехт - Свет в Коорди
— Дешевый разговор… — оборвал Муули и пожал плечами. — Ясное дело, если тебе не к спеху хотя бы для тетушки Тильде дело разрешить, так и крестьянам успеется. Разобрал ты ее дело? Думаешь, крестьяне этого не видят? Вот, скажут, Янсон для Тильде хворосту пожалел, а сын ее за советскую власть сражался. Пустяковое это дело? Как можно?..
Муули встал и, с отвращением глядя на жирную каплю, стекающую с подбородка Янсона, сказал очень тихо, но внятно:
— Ведь будь дело в Янсоне только, так и чорт с ним — полбеды, но Янсон — председатель волисполкома и понять этого не может до сих пор… Вот в чем беда. Исправь ошибку, Янсон!
Янсон изумился. Он впервые видел сдержанного Муули в таком гневе. В спешке вытерся полотенцем и, схватив с вешалки шапку, вышел вслед за Муули.
Оба уселись на свои велосипеды и поехали к волисполкому — Муули впереди, за ним вплотную Янсон.
Ехали молча.
Янсон молчал, потому что был обижен. Им случалось спорить с Муули, ему иногда приходилось выслушивать от парторга довольно обидные вещи, но всегда это было в сдержанной и необидной форме и всегда по делам «большого масштаба», как называл их гордо Янсон. Например, при обсуждении больших дел и планов, касающихся всей волости Коорди. А тут вдруг из-за этой тетушки Тильде Муули вышел из себя!.. Как будто так уж важно, получит ли Тильде на недельку раньше или позже свой хворост… В конце концов, в Коорди много хозяйств, сотни людей, — не может же Янсон угодить всем. Будь кто-нибудь другой из активистов волости на его месте, пожалуй не понравится — взвоет. Работа ответственная, иногда ночи нехватает для работы, во время больших ответственных кампаний случается по три ночи не бывать дома. Нет, побудь кто-нибудь в шкуре Янсона…
Янсон ощутил чувство, похожее на жалость к самому себе, исподлобья посмотрел на крепкий, упрямый затылок Муули, едущего впереди, шумно вздохнул.
«Вот занялся бы тихо, мирно своим хозяйством», — подумалось ему дальше. Играл бы на басовой трубе в местном духовом оркестре, иногда выступал бы с речами на спортивных соревнованиях или на вечерах добровольного пожарного общества, — Янсон умел и любил блеснуть красноречием, — и было бы спокойно… Эх, зря он когда-то не уперся, не отказался, когда выдвинули на эту работу!
И в то же время Янсон чувствовал, что ему бы уж трудно было отказаться от своего нового положения. Он, которого когда-то, не так давно, несколько снисходительно, хотя и дружелюбно, называли просто Яаном, стал теперь одним из первых людей волости, и все его теперь называли товарищем Янсоном. У него был свой служебный кабинет, и телефон на столе, и печать в кармане, и секретарь приносила ему бумаги для подписи. Когда-то многие в волости могли высказать свое превосходство и власть над ним, а теперь он мог сам по телефону вызвать любого председателя сельского совета или сельского уполномоченного и поговорить с ним как старший. Он был властью!
Муули также молчал. Он тоже думал о Янсоне; не жалел, что был резок с ним. Может быть, разговор пойдет на пользу Янсону. Надо его расшевелить, растрясти, а то жиреть стал душой — увядать, не успев расцвести!
Муули думал, что вот Янсон, выходец из небогатой семьи, сам новоземелец, выдвинувшийся из волостных активистов, до сих пор не понимает своего нового положения. У этого человека, по существу не такого уж плохого, оказались слабости, незаметные раньше; уязвимые стороны Янсона были, кажется, подмечены многими в Коорди. Это могло стать опасным не только для Янсона. Кое-что, например, совсем не нравилось Муули. Этот Янсон сам поднимался на ноги быстрее всех новоземельцев в волости, хотя сам мало работал в поле. Кулаки обрабатывали поле Янсону, одалживали семена, — такие слухи доходили до Муули. Как-то Муули спросил у Янсона, правда ли это?
— Так то ж кулаки! — невинно удивился Янсон. — А и пусть немного побатрачат у бывшего батрака. Они, если хочешь знать, старые долги мне возвращают…
И Янсон захохотал. Его, кажется, тешила эта мысль.
Когда они подвели велосипеды к стенке, то увидели там уже и другие машины. Янсона ожидала не одна только тетушка Тильде. Навстречу ему двинулись несколько крестьян и впереди их Юхан Кянд. Улыбаясь широко и добродушно, он как свой человек поздоровался с Янсоном и, оттирая кого-то плечом, пошел рядом.
Но Янсон поморщился и зычно, чтоб слышали все, сказал:
— У тетушки Тильде тоже дела… Прошу!
И Янсон сделал приглашающий жест перед изумленной старухой и при этом посмотрел в сторону Муули. Жест в то же время был предложением к примирению с Муули и даже извинением…
Муули ничем не показал, что он заметил это движение. Он был задумчив и озабочен.
Муули успел принять нескольких посетителей и подробно обсудить с Сельмой Кару план работы народного дома на будущий месяц, когда в дверь постучали и вошел Семидор.
Муули встал навстречу, они обменялись рукопожатием и поговорили о погоде. Разговор начали с погоды не потому, что им не о чем было говорить. Нет, они были деловые люди и разговор начинали с главного: для них погода работала на урожай. Они были довольны погодой.
На лице Муули показалась несколько лукавая улыбка, когда он оглядел Семидора, одетого по случаю посещения волисполкома в добротный, хотя и грубошерстный серый костюм, сшитый сельским портным Семидору, за что Семидор расплатился картофелем и бочкой для засола огурцов, — он умел и бондарничать…
К Муули вернулось утреннее солнечное настроение. Он встал и прошелся по комнате.
— Мартин, — сказал он, называя Семидора по имени, что делал редко в беседах официальных. — Мартин, ты идешь в большой и радостный путь!
Семидор мигнул белесыми ресницами и нерешительно осклабился. Он что-то не понял Муули. С чего этот ясный, деловой человек заговорил вдруг мудреными иносказаниями? Семидор не допускал мысли, что разговор идет в буквальном смысле. Какой же путь ему предстоит?
— Мне случалось совершать и большие, дальние рейсы, когда я плавал… — осторожно начал Семидор, чтоб за разговором выиграть время и обдумать слова Муули. — Но я не помню, чтоб они были радостные. Однажды мы на этой старой посудине «Северонии» дошли даже до Копенгагена… — оживился Семидор. — У нас тогда машина в море сломалась…
— Э, нет, на этот раз совсем не то, — весело рассмеялся Муули. — Не угадал.
Став серьезным, он внушительно сказал:
— Путь большой: через Ленинград поедешь, Москву увидишь, Семидор!
— Я? — безмерно удивился Семидор.
Он застегнулся, вновь расстегнул пиджак и клетчатым смятым платком вытер лысоватый лоб: стало жарко.
Он, Семидор, и вдруг — в Москву?.. В ту вечно кипучую жизнью Москву, откуда даже за тысячу верст доносится ее живительное дыхание и будит все новые мысли, желания и стремления в душах людей с самых дальних лесных хуторов в тихой Коорди. Семидор подумал, что ему в его деревенских башмаках и шляпе, наверное, так же странно очутиться там, в бурной Москве, как выехать в утлой лодке в океан… Не затолкают ли его там? Впрочем, говорят, москвичи народ очень гостеприимный.
— До Черного моря доедешь. В Абхазии эстонский колхоз имени товарища Сталина увидишь — богатый колхоз, — говорил Муули. — Ты познакомишься с русскими и украинскими колхозами… У них, друг, бо-ольшой опыт за плечами, да…
Из слов Муули Семидор понял, что он включен в состав экскурсии эстонских крестьян, едущих знакомиться с достижениями колхозов братских республик. Ленинград, Москва, Грузия!
— Ты едешь не на прогулку, — задумчиво и неторопливо говорил Муули и, щурясь, смотрел на большую карту Советского Союза, висящую на стене кабинета, словно мысленным оком прослеживая и оценивая путь Семидора. — Я думаю, ради прогулки не стоило бы тебя отрывать от дела. Как думаешь?
Семидор, кашлянув, кивнул головой; морща лоб, он усиленно соображал.
— Вам колхозники расскажут все: как работают и живут. В это вникнуть надо, Семидор. Да ты там не туристом ходи, меньше парадные речи слушай. Книжку трудодней попроси — рассмотри, расспроси все, что к чему, в хлевах посмотри, в поле пойди… Посмотри, что и как. Вот блок тебе, все запиши. Чтоб ты все потом рассказать мог нам.. Не на прогулку, Семидор, едешь…
— Поучиться, — согласился Семидор.
Муули замолчал и задумался. Молчал долго. Теперь бы Семидору встать и уйти, но он не вставал. Так же, как и сам Муули, он чувствовал, что не все еще сказано, но будет сказано.
— Что ж, это, конечно… да… — сказал Семидор. — А вот я тебя спрошу, товарищ Муули.
— Да? — кивнул Муули дружески.
— У нас в Коорди ведь тоже будет колхоз?
— От нас зависит, — серьезно сказал Муули. — От народа.
— Будет, — уверенно сказал Семидор. — Скоро будет…
— А ты почему думаешь? — с любопытством спросил Муули.
— Народ к нему дорогу нащупывает, — просто сказал Семидор. — Вот мы на хуторе Яагу, Пауль Рунге, да много нас, все на разных концах Коорди… Мы ж ведь понимаем, что дорога-то уже давно открыта! — сказал Семидор, пальцем показав на карту Союза, и торжествующе, с крестьянской лукавинкой, покосился на Муули, гордый от уверенности, что он понял сокровенную мысль парторга.
