Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
— Дело говоришь, дело! — быстро согласился дед.
— Значит, мы договорились? — спросил Николай. — Про Чайку?
— Я дал радиограмму. Завтра придет ответ.
— Завтра не придет, завтра воскресенье.
— Как?!
— Сегодня суббота, банный день. А завтра, пожалуй, уже сегодня — воскресенье… связи нет.
— Зато в понедельник три срока, — сказала Меланья, — всегда в понедельник много работы.
— Как же? — недоумевал Аникей. — Как же я дни-то выпустил? Суббота, правильно. Телеграмму прочтут только в понедельник.
— Не беспокойтесь, — сказала Меланья. — У нас с Анадырем связь прямая. Если в понедельник ответят — в понедельник вы и получите.
— Нам идти надо, надо спешить.
— Куда идти? — спросил Николай. — Вон что на дворе…
На улице грохотал ливень.
— Оставайтесь тут, отдохните, еще находитесь, — сказала Магда. — Здесь когда еще доведется побывать. Как знать, а вдруг мы по вас скучать будем, — лукаво улыбнулась она.
Но Марков был расстроен.
— Ну? — Меланья обняла Аникея. — Правда? — Ему казалось, что он через свитер ощущает тепло ее руки. — Я предлагаю за мужественных геологов!
— Нет уж! — поднялся Аникей. Печали и тревоги у него как не бывало. Он даже удивился своему внезапно легкому настроению. — Нет! — еще раз повторил он. — Я предлагаю за наших лошадей!
— Человек… человек сильнее лошади! — бормотал Афанасьич.
— Да. Поэтому за лошадей!
— И за нашу Чайку! — засмеялся Николай.
— Ладно!
Все выпили.
— …лошадь… она… что человек! — философствовал дед, уронив голову на руки. — Только лучше! Лучше!
— Лучше, лучше, успокойся, — погладила его по руке Магда.
— На будущий год, если встретите Чайку, вы ее не узнаете, — размечтался Николай. — Они у вас на износ работают, а мы их жалеем, им так трудиться не придется.
— Жаль расставаться.
— Это лошади — не поймут, — утешил Николай.
— Я знал лошадей, которые все понимали… лучше иного человека, — сказал Аникей. — Мы тогда на Востоке работали. Рядом была застава. Всех лошадей пограничных списали, погрузили на баржу и увезли в какой-то совхоз. А одна — ее звали Муха — болела. Ее не трогали, думали, околеет. А она выжила. В тундре, на травке, на вольном выпасе. Пришла осенью домой — а в конюшне уже гараж на три вездехода. И вообще, никто ею не хотел заниматься — раз списана, значит, ничья. Иди, гуляй. И солдаты ее прогоняли. И она сторонилась всех, кто в зеленой форме. Мы, геологи, в зеленой спецухе ходили. Подойдем к лошади, позовем ее, а она от нас шарахается — думает, мы солдаты. Ушла Муха в поселок и сама нашла себе работу. Подойдет к школе-интернату, там высокое крыльцо — и стоит, ждет перемену. Ходит, ходит вокруг школы, а как звонок услышит — бежит к крыльцу, станет и ждет. Пацаны выскакивают, кто-нибудь один садится на нее. Муха аккуратно, осторожно так провозит его вокруг школы, катает. Даст круг — и снова к крыльцу. Дважды одного и того же не возила. Даст круг и останавливается, слезай, мол. Следующий! Следующий садится — и того один круг возле школы. И так все время. Ребятишки ей все завтраки отдавали. Это был ее заработок. Вот скажи, кто ее мог так надоумить?
— Не знаю, — растерянно проговорила Меланья. — А что с ней дальше было?
— Все родители в поселке заботились о Мухе. Понимали, что для их детенышей-северенышей она лучше любой игрушки, лучше сказки любой. Один кочегар при котельной ей закуток отвел. Там она в пургу согревалась. Из столовой ведрами отходы ей носили. А она и зимой на работу ходила. Станет возле горки, возле сугроба — и ждет ребятишек.
— А потом?
— А потом новый начальник заставы приехал. Молодой лейтенант, татарин. Оденется в гражданское — и к Мухе. Полные карманы сахару да моркови ей таскал. Гладит ее по шее и говорит, говорит что-то по-своему. Извинялся, наверное. Но на заставу она так и не вернулась. Люди заметили, что часто лейтенант к Мухе ходит. Так кочегар прямо ему и сказал, не мешай, мол, человеку, не смущай, прошлого, мол, не вернешь, поломанного не починишь. Так и жила она у кочегара, как собака. Лед помогала ему возить, воду, уголь. А потом, потом не знаю, что с ней стало. Нашу партию на Север перевели.
— Она, наверное, старая была, — сказал Николай.
— Конечно.
— Чайка молодая. К нам она сразу привыкнет. Вот увидишь.
— Хорошо бы.
Все сидели притихшие. Слышно было, как за окном шумит ливень.
Меланья тихо перебирала струны гитары. Захмелевший было дед проснулся. Смотрел ясными веселыми глазами.
— Магда! — шептал он ей на ухо. — Поставь-ка чай. — Веселей гляди, Меланья! Сыграй для души! Отдыхаем завтра! Воскресенье! Как, начальник?
— Отдыхаем… теперь торопиться бесполезно.
— Во! Хорош у меня начальник, а? То-то! Чего торопиться? Никто нас не ждет. Никто! Кроме начальства. Так я говорю?
Аникей кивнул.
— Совсем никого у вас в Анадыре нет? — удивленно спросила Меланья.
— У нас с дедом никого, — улыбнулся Аникей. — Сироты мы.
— Потому давай плясать! — закричал дед. — «Цыганочку» давай, Мила! «Цыганочку»!
Меланья «ударила» «цыганочку». Смотрел на нее Аникей, вдохновенно она играла.
Афанасьич вылез из-за стола, вышел на середину комнаты, топнул ногой:
— И-эх! Давай, кудрявая! Давай, черноглазая! Чавела! — Ухал, притоптывал ногой, половицы скрипели, громадные начищенное сапоги (он сменил резиновые на выходные, кирзовые) матово поблескивали в темноте.
— Эх, раз! Еще раз! Знамо, лучше сорок раз!
Плясал дед самозабвенно. На его ватных брюках беспомощно болтались пустые самодельные ножны. Ножны вздрагивали от прыжков, от топота, от коленец. Обрубки пальцев Афанасьича ходили над головой, наверное, если б пальцы были целы, слышалось бы прищелкивание.
— И-ех! Давай, кудрявая! Та-та-та-и-та-ттта!
— Намучились вы, наверное, там, в поле-то? — спросила Магда у Аникея и кивнула в сторону пляшущего деда.
— Бывало…
— А то… переходите ко мне, хоть оба, хоть кто один… чего здесь, неустроенно, а у меня хорошо… — шептала Магда.
— Спасибо, — так же шепотом ответил Аникей. — С нами хлопот не оберетесь. Мы к приличным домам непривычные.
Магда засмеялась:
— Сами одинокие, а одинокую женщину не понимаете.
И притворно надула губы.
«Вот так все и начинается», — подумал Аникей.
…Чай допивали под утро.
Аникей провожал Меланью, Афанасьич — Магду. Оба вскоре вернулись и, сбросив на пол мокрые плащи, молча, не раздеваясь, повалились поверх спальных мешков.
Глава седьмая
Маркову снились кошмары, и он проснулся первым. Был уже день. За окном по-прежнему шумел дождь. Он разделся и залез в спальный мешок. Голова побаливала.
— О-ой! — вздохнул он. — Чайку бы.
— Чего «ой!»? Чего «ой!»? — повысил голос Афанасьич. — Надо было у нее оставаться. А еще начальник. Она совсем была не против, а ты кашу размазывал.
— Да хватит тебе, — отмахнулся Аникей. — Тоже хорош гусь. Магда ему и так, и эдак, а он…
— Обидно, — тихо сказал дед. — Да меня тогда хоть самого бери под руки и тащи, перебрал с непривычки.
Кто-то протопал по коридору, и в комнату постучали.
— Га-а, — что-то нечленораздельное промычал дед.
В комнату вошла Меланья.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Здравствуй, голуба душа, — вздохнул дед.
— Болеете? — улыбалась Меланья.
— И не говори…
— Давайте я вам чайку приготовлю, чаем отпиваться хорошо, помогает.
Она открыла печь, вытащила совком золу, ссыпала ее в таз, вынесла таз на улицу, принесла дров, разожгла печь, поставила чайник. Все это у нее шло быстро и без суеты, без разговоров.
Чай загудел. Она вышла в коридор и вернулась с бутылкой, уже початой, было там чуть больше половины.
— Сначала полечитесь. Дома нашла, давно стояла, не помню уж когда и открывали, попробуйте.
Она разлила мужчинам по кружкам, поднесла каждому, сама не стала.
— Хор-рр-рош! — рявкнул дед.
— Вот… а теперь чай — и спите. Сон — он от всего.
Она присела на койку рядом с Аникеем, взлохматила его волосы.
— Смешные вы, — сказала она. — И не забудьте, обед сегодня у Магды Германовны. Она приглашает. Персонально… Так что спите, ни о чем не беспокойтесь.
— Сегодня ни-ни, ни грамма. Побаловались, хватит, — проворчал Марков. — Завтра идти, а куда мы в таком разобранном виде?
— Правильно, — поддержала его Меланья.
— Чуть-чуть — и все, — внес поправку дед.
— Ну как с таким работать? — кивнул на деда Аникей.
— Трудно, — засмеялась Меланья. И вдруг погладила его по щеке и выскочила на улицу.
