Александр Золототрубов - Тревожные галсы
Петр открыл дверь радиорубки, да так и застыл у стола. Он задумчиво смотрел на бухту. Бурлящими барашками закипала она до самого горизонта, сливалась с голубым небом и дрожала, словно степное марево. С залива доносились крики чаек, они будто плакали.
«А вам разве легко было?.. — мысленно повторил Петр слова матроса. — Нет, не легко мне было, Костя. Ты потерял отца, и я потерял. Мне не довелось даже голоса своего отца слышать. Я лишь жадно вслушивался в голос матери, которая по вечерам рассказывала мне о нем. После войны люди жили в нужде. И мы с мамой тоже. Но слез я никогда не видел на ее глазах. Мать грустила, и я это знал. Но видел я и другое: как она задолго до рассвета надевала всю в заплатах телогрейку и спешила на ферму. А я весь день ждал ее. Она возвращалась поздно вечером. А когда в печке пылал огонь и было тепло, она доставала отруби, бросала в них горсть муки и месила тесто. Потом мы с ней садились за стол и ели лепешки, горячие, будто воздушные. Мать давала мне три лепешки, а себе брала лишь одну и всегда ласково говорила: «Сынок, ты ешь и не гляди на меня...»
Мать рано уходила на ферму. А Петр еще спал, и виделись ему корабли в голубом море. А проснется — рядом нет матери. Грустно становилось на душе. И больно, когда в окно увидит Витьку, соседского мальчугана. Идет Витька в обнимку с отцом. Отец в серой солдатской шинели, и хоть не все на ней пуговицы, шинель добрая, вся порохом пропахла. А на груди у Витькиного отца медаль «За боевые заслуги». И слышит Петр, как он говорит Витьке: «Сынок, ты у меня будешь танкистом. Я до самого Берлина на своей машине доехал, фашиста гусеницами душил, и потому меня медалью наградили. А ты вырастешь — и орден заслужишь!»
Горько было слушать Петру все это. Мать приходила домой усталая и тут же бралась за домашнюю работу: то шила, то хату мазала, то стирала белье. В выходной день она с утра уходила к соседям огород полоть, чтобы заработать лишний рубль. А ему так хотелось с ней в кино. И если это удавалось, он гордо шел рядом с матерью в отцовской бескозырке...
— Ты прав, Костя, нелегко мне жилось без отца, — сказал Грачев после раздумий.
Помолчали.
— У меня просьба к вам, товарищ старший лейтенант, — матрос замялся. — Перед отъездом домой хочу с женой поговорить. «Горбуша» ночью вернулась с промысла. Разрешите уволиться на берег? Может, Надя пожелает что-либо матери передать...
— Это можно. Сразу же после обеда собирайтесь...
Матрос дрогнувшим голосом сказал:
— Спасибо. Я к вечеру вернусь...
В радиорубку заглянул рассыльный.
— Вас к комбригу, товарищ старший лейтенант.
«Гордый» стоял у соседнего пирса, и уже через несколько минут Грачев постучался в дверь каюты. У комбрига находился Скляров. Петр хотел было закрыть дверь, но капитан 1 ранга Серебряков сказал:
— Входите, — и, кивнув на кресло, добавил: — Садитесь.
А сам перевел взгляд на Склярова.
— Значит, Кесарев просится на берег?
Скляров сказал, что у минера не ладится служба. То одно, то другое. И не зря приказом командующего флотом ему объявлено неполное служебное соответствие.
— Жалеть не буду, если уйдет, — сердито добавил капитан 2 ранга. — Нет, у Кесарева тяжелый характер. Вот и Грачев, видно, это заметил.
Серебряков взглянул на командира БЧ-4.
— Что скажешь, Петр? Ты ведь член партийного бюро.
— Не знаю я, — несмело сказал тот. — Кесарев излишне гордый, но человек честный. Любит корабль, и служба для него — это вся жизнь. — Петр скосил глаза на Склярова и, не обращая внимания, что тот насупил лохматые брови, добавил: — Кесарев вовсе и не рвется на берег.
— А рапорт?
— Погорячился он, товарищ комбриг.
Скляров весь загорелся:
— Ишь ты, погорячился! А кто соображать за него будет? Нет, Кесаревым я сыт по горло. Не нужен он мне.
— Ты что разошелся? — осек его Серебряков. — Это кто же научил тебя, Павел Сергеевич, так подходить к людям? Кесарев допустил ошибку — спокойно разберись во всем, подскажи человеку, научи его. Ты что, сразу стал командиром? И я тоже не сразу стал... Кесарева я знаю давно, — продолжал комбриг, — этот не сойдет с дороги, если надо прямо идти. Ты просто возводишь в квадрат то, что стоит в первой степени.
— Вот вы, Василий Максимович, защищаете Кесарева, а он и в семье... — Скляров умолк.
— Что?
Скляров сказал, что жена его бросила. Собрала вещи и уехала.
— Поссорились?
— Ходил он тут к одной, Верой зовут. Раньше дружил с ней, а женился на другой.
Серебряков с укором посмотрел на Грачева.
— Ты что же своего друга не удержал, а? — Капитан 1 ранга нахмурил брови. — Как же теперь? Жена уехала, а он тут один?
Грачев улыбнулся:
— Помирятся они, товарищ комбриг. Я знаю Сергея, он любит Наташу. Просто погорячился. А к Вере он больше не пойдет. Мы его слушали на партбюро. Слово дал...
— Я в это мало верю, — Скляров встал, заходил по каюте. — Дайте мне Борцова, а? Ромашов не возражает, я был у него.
Капитан 1 ранга тоже встал.
— Никого я тебе не дам, Павел Сергеевич, — строго сказал он. — Не вижу на то веских причин. Не вижу!
Наступила неловкая пауза. Наконец Скляров спросил:
— Значит, Кесарев остается?
— Да, — сухо сказал Серебряков. Он взял со стола ручку и в углу рапорта ниже подписи Склярова написал:
«Службу любит. Списанию на берег не подлежит».
Когда Скляров вышел, Серебряков сказал:
— Ты не забыл Савчука? Нет, да? Молодцом. Приехал Савчук...
То, что приехал конструктор, минер с отцовской подводной лодки, Грачева обрадовало. Но Петр ждал, что Серебряков скажет что-нибудь о дочери. Ира давно не пишет, и Петр терялся в догадках. Пытался поговорить с ней по телефону, но оба раза трубку брала хозяйка квартиры, где она снимала комнату, и вежливо отвечала: «Иры нет. Где она? Ума не приложу. Может, в институте, может, ушла с подругами в театр...» Когда Петр объяснял ей, что звонит издалека, она восклицала: «Ох, как жаль, молодой человек. Я ей скажу. А вы звоните, не стесняйтесь!»
Петр, наверное, и не стал бы спрашивать об Ире, не заговори Серебряков сам о ней:
— Ты знаешь, она не приедет сюда летом.
— Как же так? — вырвалось у Петра. — В августе ждет мама...
— Видишь ли, не получается. — Василий Максимович развел руками. — У Иры практика. Ей сейчас нужна практика, и, видимо, ее пошлют в Норвегию, а может, в Швецию... Да ты приходи к нам домой, и мы обо всем потолкуем.
Петр пообещал прийти, а про себя подумал: «Что ж, тогда свадьбу отложим, а к матери я поеду один».
Серебряков встал — высокий, чуть сутулый, с густой шевелюрой седых волос.
— Савчук, видно, засиделся где-то в гостях. Кажется, я не дождусь его. — Он посмотрел на часы. — В тринадцать ноль-ноль мне надо быть на вокзале. Приезжает группа специалистов из Главного морского штаба.
У двери комбриг остановился.
— Поговори с Кесаревым по душам, пусть напишет жене, все объяснит ей.
— Куда она денется? Помирятся...
Серебряков пристально взглянул на Грачева.
— Нет, Петр, в жизни не так все просто. Кесарев ведь один живет? А неполадки в семье — неполадки и в службе.
Когда Грачев вернулся на свой корабль, мичман Крылов, хмурый, как туча, доложил, что командир объявил ему пять суток ареста. На ночь кормовая радиорубка осталась не закрытой.
— Я сам закрывал ее, и кто открыл, не знаю...
Петр заметно расстроился — это он там был.
— Забыл закрыть, понимаете...
Мичман недоуменно взглянул на него:
— Вы?
— Да, я.
— Когда?
— Вы ушли спать, а я тренировался на ключе, — вздохнул Грачев. — Кажется, руку «сорвал». Я доложу командиру, и он отменит взыскание. Вы здесь ни при чем.
Крылова тронула откровенность старшего лейтенанта.
«Вот это человек», — подумал мичман.
— У вас еще что ко мне? — нарушил его раздумья Грачев.
— Завтра учение по радиосвязи, разрешите мне заступить на вахту? Ребята у нас молодые, как бы не оплошали.
— Что, домой не пойдете? Таня небось заждалась.
Крылов сказал, что он позвонит ей.
Петр поспешил к Склярову. В его каюте сидел замполит Леденев.
— Садитесь, — сказал Грачеву командир. — Я сейчас освобожусь. — И он взглянул на замполита. — Значит, надо послать и офицера?
— Сами решайте, Павел Сергеевич, — качнул головой замполит. — Может, и не надо. У нас теперь каждый человек на счету. Скоро снова в море.
— Кажется, отец матроса рейхстаг штурмовал? — спросил в раздумье командир.
— Штурмовал, Павел Сергеевич. И подпись свою на рейхстаге оставил. А после войны орден Ленина получил. Лучшим комбайнером был на Дону.
— Да, славно воевал, славно потрудился, — задумчиво сказал Скляров. — Поедешь ты, Федор Васильевич, с матросом. Я доложу об этом начальнику политотдела. Можешь собираться. — Скляров вдруг спохватился: — А кто за тебя останется?
— А вот он. — Леденев кивнул на молча сидевшего Грачева. — Член партийного бюро.
— Не возражаю. Ну, не будем терять время...
