Георге Георгиу - Возвращение к любви
«Волга» мчалась в правление. Лянка и Фабиан побывали и в табачном хозяйстве — Фабиану хотелось посмотреть, как оно выглядит. Он уже повидал в других колхозах сушилки для табака, примитивные, одинаковые почти повсюду: длинные навесы, покрытые дранкой или черепицей, крыша держится на деревянных столбах, а под нею длинные ряды висящих листьев: зеленых, желтоватых, коричневых…
Здесь же, в Стэнкуце, вырастал настоящий комбинат, с разными автоматизированными линиями, — Михаил объяснил ему весь процесс сушки табака, но Фабиан запомнил самое главное: всю тяжелую, кропотливую работу, вплоть до упаковки табачного листа, будут делать машины. Человеку остается лишь руководить комплексом. За одну только эту стройку, сказал Фабиан Лянке, Моге честь и слава.
На дворе потеплело, капало со стрех, снег потемнел, последний зимний месяц доживал свои дни.
— Стоп! — приказал вдруг Михаил.
— Что случилось? — спросил Фабиан.
— Сейчас! — Михаил вылез и направился к группе людей, столпившихся у винного погребка.
Фабиан остался в машине.
Мирча поднялся из погребка вместе с Триколичем. Старый агроном молча пожал ему руку и удалился, оставив Мирчу в самом прекрасном расположении духа. То, что Триколич поддержал его, когда он завел разговор о Кырниче, означало, что агроном склоняется к той же мысли. А это была уже почти победа: Триколич пользовался в селе большим уважением, народ прислушивался к нему. Кроме того, несколько выпитых стаканчиков вина придали Мирче смелости. Теперь он готов был предстать не только перед целым селом, но и перед всеми прокурорами.
Он даже решился пойти в правление, где его наверняка ждет Фабиан. Но не успел Мирча выйти на улицу, как встретился с Кириллом Гырнецом. «И его тоже преследует Мога, — вспомнилось Мирче. — Хорошо, что он подвернулся мне!»
Не знал еще Мирча, что Мога простил Гырнеца.
— Привет, Кирилл! — расплылся Мирча по-дружески.
— Добрый день, товарищ Мирча!
— Ты все еще наказан?
— Да нет! — спокойно ответил Кирилл. Он шел принимать свою машину — все огорчения были позади. Но такой уж он был по натуре — неразговорчивый и угрюмый, — что трудно было понять по его лицу, огорчен он или обрадован.
— Брось, я все знаю! — похлопал его по плечу Мирча. — Мога заставил тебя таскать камни, как каторжника! Он казнит и милует по настроению… Но скоро мы отделаемся от него, не беспокойся!
Гырнец потемнел лицом.
— Ты, товарищ Мирча, не задевай Максима Дмитриевича, — резко ответил он. — Все, что он делает, правильно.
— Кого ты защищаешь, парень? — удивился Мирча. — Могу?
— Да, Могу, — подтвердил тот.
— Нашел праведника, — иронически заметил Мирча.
Гырнец вдруг вспылил и схватил Мирчу за шиворот.
— Если скажешь еще хоть слово…
— Ты на меня руку поднимаешь? — закричал Мирча. — Ворюга, тебя Мога покрывает, а честных людей преследует! Я научу тебя уму-разуму!
Мирча бросился на Гырнеца и получил такой удар в подбородок, что свалился на землю. Кирилл повернулся, чтобы уйти. Он считал свой долг выполненным. Но вокруг уже собрались люди. Пока Гырнец выбирался из круга, Мирча набросился на него сзади. Несколько мужчин схватили Мирчу за руки, оттащили, а он все дергался и хрипло выкрикивал:
— Ничего, получишь по заслугам, ворюга! Пятнадцать суток, не меньше!
Кирилл повернулся к Мирче и спокойно сказал:
— Если будешь говорить гадости про Максима Дмитриевича, то я найду тебя и после пятнадцати суток.
И ушел.
— Будете свидетелями! — никак не мог успокоиться Мирча. — Этот бандит первый полез в драку.
— Ну, а вы-то, товарищ Мирча, — сказал один из толпы, — чего приставали к Кириллу? Максим Дмитриевич простил его, разрешил работать на прежнем месте, водителем…
Мирча заморгал растерянно, но не хотел сдаваться.
— Ну и что? — пыжился он. — Значит, ему можно бросаться на людей?
— Едет Максим Дмитриевич! — сказал кто-то, завидев белую «Волгу».
Мирча тут же поправил ворот пальто, засунул руки в карманы и поднял голову словно победитель. «Ничего! Уедет Мога, — придет и мой час!»
Народ не расходился, обсуждая случившееся. И в это время подошел Лянка.
Фабиан видел из машины, как Михаил сказал что-то людям и все стали потихоньку расходиться. А сам направился к погребку.
В это время на грязный асфальт спустился из боковой улочки ослик, запряженный в колымагу. Поравнявшись с машиной, ослик вроде умерил шаг и повернулся мордой к машине, шевельнул ушами, словно приветствуя ее: «Привет, братец, приходится и тебе трудиться, а?»
— Ступай, кляча, чего косишься? Это такой же осел, как и ты, только на четырех колесах да бегает быстрее, — и хозяин огрел его кнутом. Это был пожилой человек, смуглый, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в островерхой шапке и овчинном кожушке с черными нашивками. Он поднес руку к шапке, будто прощаясь, после чего продолжил свой путь.
Фабиан ответил на его приветствие и поглядел ему вслед. Черный ослик, колымага и пастух в овчинном кожушке появились словно из другого мира, чтобы на миг показаться людям и вновь исчезнуть… А белая, сверкающая «Волга» равнодушно стояла на обочине дороги, как неотделимая часть настоящего, как главная хозяйка дорог.
— Прошлой осенью, — услышал Фабиан голос водителя и обернулся к нему, — мы встретились, как и сейчас, с другим пастухом, Штефаном Бодоликэ. Я был с Максимом Дмитриевичем… Шли слухи, что Бодоликэ делает делишки с колхозным добром, и Мога спросил его: «Скажи правду, Бодоликэ, сколько ты продал брынзы?» А Штефан прикинулся обиженным и говорит: «Вы меня спрашиваете, товарищ председатель? Спросите ослика, ведь это он таскал…»
Максим Дмитриевич тогда ничего не сказал, — продолжал Горе, — а вечером послал меня за Штефаном, чтобы привезти его в правление. «Послушай, Штефан, — сказал ему Мога, — я проверил и установил, что твой осел увез куда-то около тридцати килограммов брынзы, и в наказание мы решили оштрафовать его на сто рублей… Завтра утром или внесешь деньги в кассу, или мы уволим осла вместе с тобой!..»
Фабиан рассмеялся. А Горе рассказывал этот случай без малейшей улыбки.
— И уплатил ослик… то есть пастух? — поинтересовался Фабиан.
— Эге! Когда судит Максим Дмитриевич, то не жди пощады, — важно ответил Горе, словно твердые и справедливые решения Моги были его собственной заслугой. — Долго еще Штефан жаловался, что после того штрафа ослик обиделся и не хотел ночью таскать колымагу…
В дверях погребка появился Михаил. За ним — сгорбленная фигура Бошты в сопровождении Пуйки. Они так увлеклись беседой, что даже не вышли посмотреть на ту драку. Так Михаил и застал их спорящими о возможной кандидатуре на пост председателя. Он уловил имя Кырнича и свое собственное…
Бошта запер погреб на большущий замок, в знак прощания махнул рукой Пуйке и направился к своему «правлению» — беленькому, чистенькому домику, крытому красной черепицей.
Сел в машину и Михаил.
— Гляди-ка! — сердито пробормотал он. — Начались уже собрания.
— Это вполне естественно, — сказал Фабиан. — Беспокоится народ. Уезжает же Мога!
— И уже нашли подходящих преемников. — Михаил рассказал Фабиану об услышанном в погребке.
— Вот почему ты вышел хмурый! — поддел его Фабиан. — Появились и другие претенденты на пост председателя…
— К черту! Я первый обеими руками буду голосовать за Кырнича, — горячо сказал Михаил. — А рассердился я потому, что Бошта превратил погреб в кабак. Мирча напился и затеял драку. Разве это дело? Я приказал Боште не впускать туда больше никого.
— Серьезно? — сделал удивленный вид Фабиан. — Ты прогрессируешь, мой друг.
— Твое присутствие подбадривает меня, — улыбнулся Михаил. Он снял шляпу и вытер вспотевший лоб. — Фу, как жарко!.. Уже идет весна, — Лянка попробовал переменить разговор. — Знаешь, я очень люблю весну. Она всегда приходит как обновление, как надежда… Как чистая любовь… Недаром крестьяне возлагают все свои надежды на это время года… Соки земли переходят в растения, солнечный свет проникает в них, обогревает и нас… Но мы, как правило, не замечаем этого, нам некогда, мы вечно заняты.
— Причина не в этом, — поддержал разговор Фабиан. — Мы боимся, как бы не впасть в лирику… Мы стараемся не замечать поэзию природы, поэзию, живущую в нас самих, и держим ее за семью замками, чтобы не дай бог не выскользнула на свободу, не нарушила наш покой. Мы суровы, расчетливы, не любим заниматься пустяками, восхищаться голубым небом, зеленеющими полями, в то время как крестьянин всем существом живет природой, живет среди чудесных красок, с весны до белой зимы… Гляжу вот на ваши дома и вижу в них много поэзии… Они — как порыв любви к прекрасному, желание человека окружить себя не только достатком, но и поэзией. И эти порывы надо поддерживать и развивать — красоту, чистоту души. Чтоб не оказалось вдруг, что дома и вещи захватили все свободное пространство и не осталось места для души… Если в человеке жива поэзия, то теплей и ему, и окружающим…
