Феоктист Березовский - Бабьи тропы
Скупщик пошмыгал красным и толстым носом, погладил рукой бороду и улыбнулся:
— Настоящие-то старцы… древле-христовы слуги… поживут вот здесь, в Алтайском краю… Насмотрятся на здешнюю гульбу да на блуд — и на Васьюганье уходят… Одни греховодники здесь остаются…
— Видишь, Настенька, — не вытерпев, вмешался Степан Иваныч. — Места эти чуть не под носом были у нас… А мы всю Сибирь исколесили… Вот куда надо бы нам податься из Кабурлов-то… На Васьюганье…
— Что поделаешь, — вздохнула Петровна. — Так, видно, на роду нам написано…
Знала Петровна, что у мужа свой груз на душе: в молодости в пьяной драке по нечаянности товарища убил; за то и на поселение пошел.
И думала:
«Затосковал, видно, мужик тоже по богомолью».
А у Степана было свое на уме: надоела ему бродячая жизнь, деньжонок уже не так много осталось, да и по земле истосковался, от которой сначала тюрьма оторвала, потом богомолье женино; хотелось и звание «посельское» из памяти вытравить.
По рассказам скупщика выходило так, что на Васьюганье легко это сделать: швырнуть в болото паспорт — и всякому званию конец.
— Рядитесь оба ко мне в ямщики, — ворковал скупщик, посмеиваясь. — Завтра спустимся с гор… Прихвачу еще пару лошадей с коробами… захватим товар… и тронемся в степи, потом к урману… А там — рукой подать…
Слушала Петровна речи скупщика, а у самой в голове туман. После обнимки Старцевой да поцелуев его греховных будто хлопнул ее кто-то по голове и вышиб оттуда все сразу: и богомолье, и веру кержацкую, и самого бога.
Словно во сне слышала она голоса мужа и скупщика, споривших уже о подряде Степана в ямщики. А у самой в голове словно дятел долбил: «Зря исходила тысячи верст… проливала слезы в молитвах… надеялась на избавление от грехов — все зря…»
Чувствовала Петровна, что пусто и тоскливо становится у нее и в голове и в груди.
И вдруг полоснул в нее кто-то — не то кипятком, не то жарким пламенем — и обжег ее сразу всю. И так же вдруг налилось все тело ее молодым и хмельным позывом: бежать из кержацкой обители, бежать куда глаза глядят, хоть на край света; только вернуться бы к прежней жизни, к земле и к работе. Но крепок был материн корень бабьего упрямства. Не хотела она сразу открываться мужу. Так про себя и порешила: уехать сначала со скупщиком на Васьюганье, недолгое время там помолиться и уговорить мужа совсем осесть на землю.
Степан настойчиво и долго повторял, обращаясь к ней:
— Слышь, Настенька!.. Мы же ему за ямщиков… и наши же харчи!.. Слышь!.. А? Настя!.. Да ты чего это?.. Не понимаешь, что я говорю? Настя!
А у Петровны голова кружилась — от новых мыслей, от новых надежд.
Покраснела Петровна от смущения и сухо ответила мужу:
— Рядись сам… Как знаешь… Ты хозяин… Куда ты, туда и я… Мне теперь все равно.
Глава 19
Больше недели ездил скупщик по горам: распродавал остатки товаров, менял пошевни на телеги, забирал по деревням мед, пушнину, холсты и сукна домотканные. Вместе с ним ездили и Ширяевы. Недели две спускались с гор. Белые зубцы снеговых вершин, изредка выглядывавшие из-за мохнатых сопок, давно уже скрылись из глаз. Впереди между лесистыми увалами голубели широкие долины, по которым темными пятнами маячили редкие деревушки. Потом долгое время ехали мимо старожильческих деревень и киргизских аулов — по Кулундинской равнине, покрытой белым ковылем и перелесками; здесь застало жаркое лето. Дальше пошли степи барабинские — с камышами болотными, с широкими гривами, вокруг которых толпились низкорослые леса чахлой сосны и березы, с тучами мошкары и комаров. Потом зачернел урман сосновых и еловых лесов — с узкими дорогами, с редкими деревеньками, с цветными еланями душистыми. А еще дальше пошел тот же урман-тайга, только гуще, болотистей и безлюдней.
К осени добрались до торгового села, в котором жил скупщик, сюда к нему и приходили из тундры искусные звероловы — остяки и тунгусы. Прожили здесь Ширяевы до заморозков и по первой пороше на четырех нартах тронулись на Васьюганье с попутчиками остяками, уже без скупщика.
Когда ехали сюда с Алтая, много передумала за дорогу Петровна. Вспоминала многотрудный и длинный путь своего богомолья и прикидывала в уме: сколько земных поклонов перед богом положила, сколько молитв по лестовке перечитала и сколько денег в монашьи кружки перебросала, а от грехов своих не откупилась. Выходило так: будто и не слышал ее бог и жертв ее не примечал. И опять полезли сомнения в голову Петровны. Но по-прежнему она упрямо сама себя утешала и уговаривала:
«Мало ли что люди делают… Может быть, выжидает бог-то? Испытывает?.. Может быть, вот здесь и живут настоящие-то угодники… Может быть, они и успокоят душу мою взбаламученную…»
И снова терзалась сомнениями, сидя на узеньких тунгусских партах, запряженных парой серых оленей с обломанными рогами.
Высунув розовые болтающиеся языки, тяжело поводя мокрыми боками и рассекая клубы пара, идущего от их разгоряченных тел, олени проворно пощелкивали мерзлыми костяшками раздвоенных копыт и быстро мчали перегруженные нарты в глубь лесистого Васьюганья.
Уже несколько раз останавливались олени среди белого безмолвия тайги и часами жадно хватали с деревьев мох, смешанный со снегом.
Несколько раз люди прятались на ночлег либо в одинокую избушку зверолова, либо в убогий шатер, наспех раскинутый остяками прямо на снегу.
И снова бежали олени в глубь Васьюганья.
Глава 20
В понедельник первой недели рождественского поста выехали из тайги к широкой луговине, по которой протекала река. На реке, около проруби, растянуты были вентеля, около них на снегу чернели две человеческие фигуры. А на противоположном берегу реки — высоком, обрывистом и лесистом — повисли четыре больших избы и две малых; все избы, крытые дерном хлевы и амбары были обнесены бревенчатой изгородью. Посреди двора особняком стояла большая изба, тоже под дерновой крышей, на которой торчал большой деревянный крест.
Остяки показывали руками на человеческое жилье, улыбались и повторяли:
— Саляирль! Нофа Саляирль!..
Ласково встретили Ширяевых ново-салаирские старцы и так же, как на Алтае, сразу приняли в трудники.
Стоял этот скит в самом глухом углу Васьюганья. И жили тут три древних старца и три столь же древних старицы, давно позабывшие, к какому толку раскола они принадлежали.
Кроме них, жили шесть старцев годами помоложе. А возглавлял скит уставщик отец Евлампий, русобородый мужик лет сорока, высокий, плечистый. В хозяйстве помогал Евлампию дьяк Кузьма Кривой. Вместе со старцами жили около десятка трудников из бродяг и одна стряпуха — Матрена Корявая, жена Кузьмы.
Сразу же по приезде в скит Матрена сказала Ширяевым, что по обычаю, издавна заведенному, все вновь прибывшие в скит ходят на поклон сначала к древним старцам и старицам, живущим в отдельном пятистенке, потом идут к настоятелю скита и уставщику, отцу Евлампию.
И в тот же вечер пошли Ширяевы в пятистенок.
По привычке Степан заложил нож за голенище. Мало ли что могло случиться!
В первой комнате встретили их три седовласых старца, одетых в белые холсты и в такие же белые валенки.
Поклонившись им в ноги и получив благословение, Ширяевы прошли во вторую комнату, в которой жили три старицы.
Когда Петровна подошла и повалилась в ноги последней старице, столетней, глухой и слепой Фивонии, старуха перекрестила ее и строго сказала:
— Кобелей-то наших не ублажай… не блуди!
Запылали щеки у Петровны от смущения. Не ожидала она такого разговора от старицы. С трудом выговорила:
— На сносях я, матушка…
Старуха уже успела от кого-то узнать, что Петровна беременная.
Потрясая седой головой в темненьком платочке, она шипела беззубым ртом:
— Ужо раштряшешьшя… шоблюдай шебя… держи крепко!.. Народ ждешь вшякой… ешть варнаки, которые…
Петровна поднялась на ноги и отошла в сторону.
Теперь повалился в ноги старухе Степан, приговаривая:
— Благослови, матушка…
Шамкая молитвы ввалившимся беззубым ртом, старица перекрестила его и потянула к себе за рукав, усаживая рядом на лавку; поглаживая шершавой рукой по длинным кудрям Степана, спросила:
— Не штрижешь?..
— Нет, матушка, — ответил Степан. — Некогда этим делом заниматься… стрижкой-то…
Старуха склонила набок голову, отвернула темненький платок от уха и сказала Степану:
— Кричи громче… Не слышу.
Степан крикнул ей в самое ухо:
— Не занимаюсь стрижкой… Некогда… Все больше ходим по святым местам.
Старуха трясла головой и шамкала:
— И когда время будет… не штриги… не ублажай еретиков… не потешай шатану…
