Феоктист Березовский - Бабьи тропы
Степан управлялся со своими дворовыми работами поздно и приходил на кухню последним. С приближением весны стал он суров и раздражителен. Часто ворчал, жалуясь на непосильный труд, в который запрягли его из-за куска хлеба спасельники.
Петровна молчала. Не хотелось ей расставаться со святыми местами.
Однажды пришел Степан с работы злой. Пожевал черного хлеба и полез на полати спать. Укладываясь, ругался:
— Богоугодники, язви их в душу, в сердце… Мы чертомелим на них… горбы гнем… а они гулеванят да блудят…
Петровна испуганно перекрестилась по-кержацки, двумя перстами, и зашептала:
— Что ты, Степа?! Христос с тобой!.. Чего ты городишь опять.
— Не горожу, правду говорю, — угрюмо ответил Степан. — Прошлой ночью этот старец-то рыжий… борода начесанная… поймал в притонах бабу… гостью из Волчихи… Ну, и… сама не маленькая, понимаешь…
Испуганными глазами посмотрела Петровна в темноте на мужа и растерянно зашептала:
— Неужели правда, Степа?.. Может быть, показалось тебе? Может быть, это нечистый дух искушает тебя?
Степан засмеялся:
— Как же!.. Потащит тебе нечистый дух бабу на сеновал… Нужна она ему!.. Вчера за день-то ведра три браги в трапезной вылакали… Вот и бесятся… Жеребцы стоялые, язви их… а не угодники…
Петровна крестилась и про себя повторяла молитвы. Знала, что муж не соврет. А сама себя убеждала:
«Может быть, не так это… Может быть, показалось Степе… Искушение это ему… Испытание от господа бога…»
После говенья на страстной неделе гости-богомольцы разъехались по своим деревням, и монастырь сразу опустел. На пасхе иноки и старцы отправляли короткие службы и всю неделю пили. А на Фоминой неделе наступило затишье. Иноки и старцы-начетчики наверстывали бессонные ночи, проведенные в беседах с богомольцами, и спали теперь целыми днями. Послушники и трудники лениво бродили по огородам и по монастырским угодьям, готовились к весенним работам. Бродил между ними и Степан. Только Петровне да другим двум бабам-стряпухам не было роздыха на монастырской кухне.
Примечали работу Петровны иноки и старцы, примечали ее усердие богомольное и давно уже уговаривали ее остаться в этом монастырском скиту навсегда.
Но колебалась Петровна. Стала наконец и она присматриваться к скитской жизни, и опять полезли в голову сомнения греховные. Опять стало казаться, что и здесь не замолить ей своих грехов. А тут прибавилась еще забота: забеременела Петровна вторым ребенком. Надо было думать о жизни с двумя детьми.
Среди недели позвал Петровну к себе в келью бревенчатую старец рыжий, который главным уставщиком почитался.
Когда она вошла, старец перекрестил ее и дал руку поцеловать; потом усадил около себя на широкой лавке под медными образками и ласково спросил:
— Ну как, Настенька… Не надумала совсем остаться в божьей обители?
Петровна опустила глаза и, перебирая пальцами концы теплой шали, тихо ответила:
— Не знаю, батюшка Сидор Ефимыч… Не думала еще…
— Зря, зря, Настенька, — ласково потрепал ее старец по спине рукой. — Знаю… слыхал… деньжонки имеете? К греховной жизни нечистый тянет…
Положил на ее плечо горячую и тяжелую руку свою и вдруг изменился весь: глаза заблестели холодным и серым стеклом, заговорил голосом сердитым и надсадным:
— Соблазн и великий грех в сребролюбии!.. Спасение души человеческой в посте и в молитве… Очищай душу от греха и от соблазна дьявольска… Грех! Великий грех… Геенну огненную готовите себе на том свете…
Отнял старец руку от плеча Петровны, широко размахнулся. Закрестился и зашептал слова молитвы, перебирая лестовку.
Петровна чувствовала, что пылает ее лицо, пылают уши. И не знала: от слов ли раскаленных старца горит она вся или от руки его тяжелой и горячей, только что лежавшей на плече.
А старец, нагнувшись над нею костлявым, но могутным телом в холщовой рубахе, поясом подпоясанный, шоркал руками по широким холщовым штанам и, скользя серыми глазами по разрумянившемуся лицу ее и по высокой груди, ласково говорил:
— Вижу, крепкая ты душой и телом! И оба вы со Степаном… трудолюбивы и усердны богу… Оставайтесь оба у нас… Насовсем!.. Работайте… Молитесь!.. Господь принесет мир душе на земле… и спасение на небесах…
Глубоко проникали в самое сердце Петровны ласковые слова старца, но при упоминании о трудолюбии Степана и его усердии к богу у Петровны что-то неладно кольнуло в груди. Все в скиту знали, что Степан Иваныч не из богомольных.
«Зачем он говорит так про Степу? — подумала Петровна. — Ведь знает, что Степа не богомольный…»
А вслух ответила:
— Ребенок у меня…
— Мальчонка ваш не объест обители, — ответил старец и подвинулся вплотную к Петровне. — Найдем и ему работу… по силам…
Опять загорелись маленькие серые глаза старца. Защекотал он широкой рыжей бородой пылающую щеку Петровны. Тихим голосом зашептал на ухо:
— Дьявол это смущает тебя, Настенька!.. Изгонять его надо! Постом… Молитвой… и…
Умолк ненадолго. Провел тонкими пальцами по рыжим волосам на своей голове, на две стороны расчесанным и в скобку подстриженным.
И снова зашептал:
— Подыми глаза… благословлю я тебя… Изгонять его надо… нечистого-то…
Подняла Петровна пунцовое лицо с затуманенными глазами.
Перекрестил ее старец, обнял трясущимися крепкими руками, прижал к себе и поцеловал в губы — раз, и два, и три.
И почти в тот же момент хлопнула дверь в сенцах и распахнулась вторая дверь — в келью.
Лишь только успел старец скользнуть по лавке прочь от Петровны, как через порог в келью шагнул Степан.
Старец крестился и шептал, бросая косые взгляды на вошедшего.
А Степан стоял, заложив руки за опояску, и говорил с усмешкой:
— Прозеваешь, Настя, квашню свою… Уйдет твое тесто… Айда на кухню!..
Петровна торопливо поднялась с лавки.
Старец, не поднимая глаз и опираясь руками на лавку, смотрел сурово на Степана и ворчал:
— Снять надо шапку-то, Степан… и лоб надо перекрестить… Не в кабак пришел!..
Степан насмешливо посмотрел на старца и так же насмешливо ответил ему:
— Некогда, Сидор Ефимыч… Дома помолимся… А кабаки-то всякие бывают… Другая обитель святая хуже всякого кабака!
Старец поднялся с лавки и выпрямился во весь рост, готовый начать суровую проповедь.
Но Степан взял за рукав перепуганную жену и решительно сказал:
— Пойдем, Настя! Нечего тебе тут делать…
Проворно вышел вместе с ней из кельи.
На кухне сидел деревенский скупщик, мужик русобородый и красноносый, в сером армяке сибирском, черной каймой отороченном, в высоких и набористых сапогах; сидел и посматривал в окно, расчесывая гребешком бороду и волосы на голове, густой скобкой висевшие над воротником армяка. Родом скупщик был из далекого Урмала, а на Алтай ездил со всяким городским товаром, который всю зиму продавал и менял на холсты, пушнину и мед.
Вошел Степан в кухню и, указывая рукой на скупщика, весело заговорил, обращаясь к жене:
— Послушай-ка, Настенька, что человек рассказывает!.. Вот где правильные-то люди живут… Вот куда надо было нам податься!..
Повернулся к скупщику:
— Расскажи ей, добрый человек… все расскажи!.. Измаялась она у меня… Может быть, тебя послушает, расскажи…
— Да тут долго и рассказывать нечего, — ласково заговорил скупщик, приподнимаясь с лавки и здороваясь с Петровной. — Про Васьюганье только начальство не знает… Ну, а нам все в доскональности известно.
Он снова сел на лавку и еще раз начал рассказывать то, о чем уже говорил Степану:
— Далеко отсюда Васьюганье… А от вашей родины, от Кабурлов, рукой подать. Бывал я и в ваших местах… От Кабурлов до Васьюганья надо ехать зимой… Ехать в ту сторону, которая между восходом и заходом солнца лежит… Весной и пробовать нечего. После Алтайских гор сперва степи идут… потом урман — лес дремучий… А потом болота, от воды непроходимые, и гнус несусветный… Только зимой и можно проехать: где по тропам, по камышам да полем снежным, а где тропами таежными… А живут там, на Васьюганье, испокон-век одни кержаки… Молятся по старинной правильной вере и никаких делов с миром не имеют… Отгородились они от миру-то лесами да болотами. И нету между ними никакого особенного старшинства… Начальства царского они не признают… И промеж собой не величаются. Все дела жизни решают миром — по слову божию… А скиты у них тоже есть… Вроде здешних… Только в скитах тех живут одни старцы да старицы… настоящие… которым господь бог уже серебром головы покрыл… И никакой гульбы в этих скитах нет… Ничего, кроме божьих слов, от них не услышишь… И вера их древняя сохранилась в полной чистоте… От старых людей слыхал я, что бежали эти люди на Васьюганье еще в древние времена, когда пошло на православных христиан гонение от патриарха Никона. Да так вот с тех пор и живут они, отгороженные от мира.
