Сергей Сартаков - Гольцы
Оставшись вдвоем с Аксенчихой, Лиза ей говорила:
Уйду я лучше от греха, бабушка. Что вам из-за меня раздориться?
Но! Вот етДе Дураков слушать! Я им в уши-то на-зужу — умней будут.
Несколько дней в семье чувствовалось согласие; Дунь-ча, подобрев, поведывала Лизе свои маленькие тайны, а Григорий даже пытался с ней заигрывать. А там опять: одно ласковое слово Аксенчихи — и сызнова начиналась перебранка.
Попался уже варнак один, судят его, — кричал Григорий, — а мало их ходит еще? Спроси: где у нее Порфирий? Не знает. А может, знает она?
Что ты мелешь, дурила! — грозила ему кулаком Аксенчиха. — Ты подумал бы. Как язык у тебя не распухнет?
Вот суд послушаем, может один варнак наведет и на другого.
А суд был уже назначен, и весь город с нетерпением ждал этого дня.
Варначье, в представлении шиверцев, было чем-то безликим. Встретит шиверец на тракту варнака, в рубцах, в шрамах, клейменного, с ручищами — во! — как коренья еловые! — помянет бога или черта — первое, что на ум придет, ожжет бичом лошаденку и ускачет в радости, что не погнался за ним варнак. И тени злобы нет на душегуба, наоборот, благодарность за жизнь оставленную чувствует.
А вот Павел Бурмакин — дело другое. Это не бродяга непомнящий — Павла полгорода знало. Не было на средних плесах Уды лоцмана лучше Бурмакина, а слава-то — она всегда широко разносится. Другой и в глаза не видел Бурмакина, а спроси про него — без конца станет рассказывать. И теперь этот Павел, любимец шиверский, вдруг оказался разбойником. Варнаком! И за то, что променял он честный труд на подлый нож убийцы, пойдет на каторгу. Всяк, кто прежде уважал Павла, теперь на него злобился.
Суд над Бурмакиным закончился быстро.
Председательствующий сидел, поглядывая в окно; на улице сыпался первый снежок; заседатели шептались. Допрос почти целиком вел прокурор, молодой, чрезвычайно стремительный человек. Он обвинял по делу об убийстве впервые — на этом он строил карьеру — и, не жалея красок, не разбираясь в выражениях, нападал на Бурмакина.
Павел отвечал на вопросы односложно, как бы нехотя. Холодный, сосредоточенный, он не сводил глаз с прокурора, иногда усмехаясь по-своему, по-бурмакински, уголками рта.
Он скупо, но точно и последовательно рассказал обо всем, что случилось на Чуне. Но прокурор всячески пытался осложнить дело и доказать, что было убийство, совершено оно в корыстных целях и даже больше того — с целью уничтожить человека, ненавистного ему, Павлу Бурмакину, и ненавистного только потому, что трактирщик Суровцев был богаче Бурмакина.
Прокурор сыпал перекрестными вопросами, по нескольку раз повторял одно и то же, видимо рассчитывая запутать Павла и получить нужный ответ.
Когда еще грузились здесь товары Суровцева, вы, насмехаясь, говорили, что соболей и белок потом Суровцеву и в двух лодках не увезти?
Да, прямо ему говорил.
А что через год станет он богаче самого господина Василева — говорили?
Да.
И говорили, что раздуется он от богатства, как пузырь, а потом лопнет?
Тоже говорил. Только не от богатства, а от жадности.
Это значения не имеет. Свидетельские показания совпадают. Важно то, что вам не давали покоя деньги, которыми владел Суровцев, и вы, хладнокровный убийца, наметили его себе в жертву еще здесь. Вы не любили Суровцева?
За что его было любить?
Прокурор, раздраженный спокойствием Павла, так часто стал называть его убийцей, что председательствующий остановил прокурора и заметил:
Следует говорить: подсудимый.
Непонятным было упрямство Павла в одном: он наотрез отказался объяснить, почему решил переехать в город из Неванки, хотя прежде и рассказывал людям, что копит для этого деньги.
Значит, вам нужны были для этого деньги? — спрашивал его прокурор.
Сразу говорил, что нужны.
Много денег?
Сколько скопил бы.
А много денег не помешало бы? Павел молча пожал плечами.
Значит, был прямой расчет — забрать себе все товары Суровцева, ударить его камнем в голову на ночевке и труп бросить в реку?
Не душегуб я, мне заработанных денег хватит.
Но факты ведь установлены. Лодки с товарами нет, а Суровцев найден с пробитой головой. И все это случилось, когда при вас не было третьего человека.
Павел молчал.
Какое участие в этом деле принимал Мезенцев?
Его вы не впутывайте. Он ни при чем.
Чем вы это докажете?
Чем я докажу, что и вы ни при чем? — усмехнулся Павел. — Нечем.
Прокурор сделал жест в сторону председательствующего. Тот встряхнул колокольчик и предупредил Бур-макина:
Указываю на ваше непочтение к суду. — И прокурору: — Прошу вас, продолжайте.
Где был Мезенцев?
Уходил на табор, к последней нашей ночевке.
Зачем?
Искать мой кошелек с деньгами; выронил я.
Почему же вы послали Мезенцева, а не вернулись
сами?
— Не мог. Нога болела. Он сам попросился.
Так это, подсудимый Мезенцев? — обратился прокурор к Ване, сидевшему на скамье неподалеку от Павла.
Было так, — вставая, тихо ответил Ваня.
А нашли вы кошелек?
Нет, не нашел.
А хорошо вы искали?
Хорошо.
Очень хорошо?
Очень. Весь день ползал по земле. Каждую травинку подымал.
Вы уверены, что на месте ночевки кошелек не остался?
Ваня подумал.
Да… Уверен.
Садитесь. — Указательный палец прокурора уставился на Павла. — А почему вы назначили Мезенцеву место встречи выше порога, а когда он приплыл туда, вао не оказалось?
В дыму не разобрался я, думал — будет еще шивера до порога, да просчитался.
И это говорите вы, опытный лоцман, который каждый камень в реке знает на память!
Павел промолчал.
Так. Значит, кошелька вы не теряли?
Почему не терял? Не терял — не послал бы за ним парня.
Вы утверждаете, что кошелек потеряли?
Да.
На ночевке?
Больше негде было.
Прокурор, ликуя, встал и высоко поднял, чтобы всем было видно, Павлов кошелек. Он приберегал эту улику, чтобы, неожиданно и эффектно предъявив ее, вынудить подсудимого признаться.
Как же он оказался у меня? — торжествующе спросил Бурмакина прокурор, словно проделал на глазах у него интересный фокус.
Павел смотрел на кошелек, как на чудо.
Не знаю, — удивленно ответил он.
Ваш?
Мой.
Он оказался засунутым в карман убитому, — повернулся прокурор к присяжным, — чтобы в случае обнаружения трупа — что и случилось — убедить в отсутствии корыстных целей. Он засунул убитому Суровцеву свой кошелек в карман, а целую лодку товаров припрятал! Но он забыл, что на кошельке вышиты его буквы! «П. Б.» Сознаетесь теперь, подсудимый?
Подлый! Значит, это он украл кошелек у меня! Меня-то за что судите? — крикнул Павел.
Отвечайте на вопрос, — пропуская слова Павла, настаивал прокурор.
Говорю: теперь мне ясно, он обокрал меня. Хапуга!
Не оскорбляйте покойного. Отвечайте: вы убили Суровцева?
Что раньше говорил — и теперь повторяю: Митрича я не убивал, сам он ударился головой о камень.
Прокурор развел руками: «Вот видите».
А почему вы так стремились уехать в город из Не-ванки?
Так.
Наверное, были причины?
Без причины прыщ не вскочит, говорят старики.
Расскажите.
Нечего рассказывать. Решил — и все.
Учтите: от вашей искренности зависит решение суда.
Все говорю, как было. А что вам ни к чему, я не стану рассказывать.
Но это может оказаться важным для суда.
Ну, если так — не хотелось больше мне о Устей встречаться.
Кто такая Устя и почему вы с ней не хотели встречаться?
Кто? Кто бы ни была. В этом деле она посторонняя.
Она была вашей возлюбленной?
И это вам ни к чему. Про Устю вы меня не расспрашивайте.
Отчего же? Для нас иногда и случайная деталь дает многое. Расскажите.
Все я рассказал.
— Осталось неясным, кто такая Устя. Павел опять промолчал.
Ответите?
Нет.
Прокурор поклонился присяжным.
У меня вопросов нет. Председательствующий встрепенулся:
Подсудимый Павел Бурмакин, теперь признаете вы себя виновным в убийстве Степана Суровцева?
Зал притих и настороженно ждал ответа.
Нет, не признаю, — коротко ответил Павел. — Меня Митрич обокрал.
Ишь ты, его! — не выдержал кто-то. — Засудят ни за что человека! Видать, обокрали его же, а дело вон как повертывают!
Сказал бы им все про Устю какую-то.
Павел услышал эти слова, повернулся, пристально посмотрел в народ и, горько усмехнувшись, пробормотал:
Кому рассказывать?
Начались прения сторон. Прокурор говорил долго и азартно. В конце своей речи было сбился и почувствовал, что допустил оплошность. Заявив, что замалчивание Павлом чрезвычайно важных для следствия моментов лишний раз подчеркивает виновность подсудимого именно в заранее обдуманном преступлении, он добавил:
