Валерий Бирюков - Всего три дня
— И вот прознала мачеха, — продолжала Нина, — что падчерице живется хорошо у гномов, и взяло ее черное зло. Изменила она свое обличье и пришла к избушке. Угостила румяным яблочком Белоснежку и исчезла. Девочка надкусила его и заснула глубоким сном — отравленное яблоко оказалось. Вернулись гномы с работы, видят: лежит их маленькая хозяюшка на траве и не дышит. Будили они ее, будили, а добудиться не смогли. Заплакали горько, положили Белоснежку в хрустальный гроб и каждый день приносили ей цветы. И вот однажды проезжал по лесу молодой принц, увидел на лужайке хрустальный гроб, а в нем — неописуемой красоты девушку. Снял он крышку, поцеловал ее в губы, и девушка вдруг проснулась. «Долго же я спала», — сказала Белоснежка…
— И была у них потом свадьба — по усам текло, а в рот не попало, — опять перебил ее Лесняк. — Нет, я не согласен в гномы. Тулеген, добрей меня! Я хочу принцем стать. Пойдешь за меня, Нинок?
— Балаболка, — прикрикнул на него Мезенцев, — мало тебя в детстве пороли! Не порть сказку, люди просят. Тоже мне, принц!
— Порезать можна, — поддержал его и Тулеген. — Рассказывай, Нина…
С этого дня лазарет ожил. Помогая друг другу, бойцы выбирались на лужайку перед сторожкой, грелись на солнышке и вели нескончаемые разговоры. Вспоминали довоенную жизнь, первые бои, гадали, как идет война, когда она наконец кончится. Лесняк старательно балагурил и больше по женской линии истории рассказывал. Мезенцев, шахтер из Донбасса, всегда прерывал его в моменты, когда даже братья Атаевы, до того почти безучастные к таким разговорам, начинали проявлять интерес. Лесняк крякал с досады, но не обижался.
— В общем, конец сами домысливайте, — говорил он и игриво подмигивал. — Мог бы досказать, так разве ж Иван даст? Не любит он женщин почему-то. Может, нецелованный еще? Хотя нет, он не такой. А спросите меня, почему я так думаю? Сказать, Вань?
— Ну, говори, — разрешал Мезенцев.
— Приметил я, какими ты глазами на нашу Белоснежку глядишь. Сам небось в принцы метишь?
— И в мыслях такого не было! — багровел от смущения Мезенцев. — Не похож на тебя, понял? Ох, дождешься, шваркну я тебя когда-нибудь. С непривычки не усидишь. Не трожь Нину!
— Не беленись, не беленись, — успокаивал Лесняк, нисколько не пугаясь его угрозы. — Мы же с тобой душа в душу жить должны. У тебя руки целые, у меня — ноги. Вместе одного бойца составляем, а ты — шваркну!
Он специально поддразнивал Мезенцева, все это видели и добродушно посмеивались.
— А Нину ты, брат, обижаешь, — весело блестя черными глазами, говорил Лесняк. — На нее заглядеться не грех. Некрасива, но принцесса. Огонь-девка!
— Иван тебе говорил — не понимаешь, да? — горячился Тулеген, подступая к Лесняку. — Меня понимай! Нина тебя о́жил. Нехорошо. И красивый она!
— Ожил, ожил, Тулеген, — вроде бы сдавался Лесняк. — И красивый. Шуток не понимаете. Да я за нашу Белоснежку душу выну! — И хитро ухмылялся: — А вот против правды пойти не могу. Хоть режьте меня на куски, а я скажу — хор-рошая девка кому-то достанется! И хозяюшка добрая, и ласковая небось.
— От шайтан! — крутил головой Тулеген, щурил глаза в улыбке. Братья, Дурды и Ашир, такие же худощавые, как и он, тоже крутили головами и щурились.
Грубоватые шутки Лесняка и перепалки по поводу их отвлекали красноармейцев от тоскливых мыслей. Правда, не надолго. Безвестие томило всех. А тут еще почти беспрерывный гул танковых и автомобильных двигателей явственно доносился с дороги, словно нарочно подчеркивая их бессилие.
— Прут и прут, окаянные, — с ненавистью ворчал Мезенцев, и квадратное лицо его каменело от злости, — конца-краю нет! Устроить бы им засаду! И откуда у них сил столько? Ведь от самой границы колошматили их почем зря. А им как слону щекотка!
— Ну, не скажи, — протестовал Лесняк. — Слона нашел! Пощекотали мы их здорово. Это еще фрицам аукнется, вот увидишь. Они этого сами еще не поняли. Как Наполеон.
— Т-т-танки у н-них, — объяснял Свиридов. — С-с-са-молеты.
— Брось, у нас этого добра тоже хватает, — басил Мезенцев. — Думаю я, братцы, что мы попали под их главный удар. Клином они только воткнулись, где у нас войск пожиже, вот и прорвались. А в других местах их, верно, назад за границу выперли. А это, видать, им подмога идет. Вот увидите: скоро им перекроют все, и окажутся фрицы в мешке.
— Стра-тег! — уважительно тянул Лесняк и быстро отскакивал от костра, потому что обидчивый Мезенцев тянулся к нему с кулаками. — Тебе бы, Вань, в маршалы, а?
При Нине бойцы старались не говорить о невеселых вещах. И без того у нее в глазах появился тревожный огонек, она похудела, беспокоясь о них, ища, чем прокормить выздоравливающих. Только ротный не придерживался этого правила — обсуждал все вопросы, не таясь от Нины. День ото дня все глубже становилась хмурая складка на его лбу. Он помогал Нине в ее продовольственных экспедициях, но понимал, что это не выход. Люди недоедают, надо бы сходить в ближайшую деревню за продуктами, а до нее добрых десять километров. Кто пойдет, если только он, братья Атаевы и еще Свиридов могут передвигаться, да и то до первого ветерка, как шутил Лесняк. А без хорошей кормежки им не окрепнуть, не уйти отсюда до осенних холодов. Оставаться же опасно: убежище их никуда не годилось. Рядом дорога, устроят фашисты ненароком привал — и бери голыми руками кадровых бойцов.
Опасения Ярославцева однажды подтвердились. Хорошо еще, что он организовал наблюдение, а то бы им крышка. Привала гитлеровцы не устраивали, просто что-то случилось у них с машиной, и колонна остановилась. Толпа фашистов выскочила на дорогу, разминая ноги. Часть солдат двинулась в лес по своим надобностям, громко гогоча и переговариваясь. Свиридов, бывший в охранении, подбежал к сторожке и слова не мог выговорить от волнения, но старший лейтенант догадался обо всем по его трясущимся губам и приказал уходить.
Дурды и Ашир нагрузились винтовками, Ярославцев вместе с Тулегеном подхватили на руки тяжелого Мезенцева и углубились в чащу, заняли там оборону. Затаились, припав к земле, следя из-за деревьев за врагами, прислушиваясь к чужой речи. Смертельно тревожились за Нину, которая ушла собирать грибы и могла при возвращении нарваться на гитлеровцев.
А те обнаружили избушку, насторожились, двое остановились у еще свежего костра, присыпанного немного Лесняком, и стали озираться вокруг, передвинув автоматы из-за спины на грудь. Что-то крикнули другим и направились было в сторожку, но резкие свистки с дороги остановили их. Они выпустили несколько длинных очередей в открытую дверь и, поминутно оглядываясь, побежали назад. Возобновившийся и стихший вскоре вдали рокот моторов возвестил об уходе колонны. Лесняк по приказу ротного сходил на разведку к дороге, убедился, что фашисты не оставили засады, и только тогда раненые покинули свое укрытие.
Когда Нина вернулась, все уже были на лужайке и делали вид, что ничего в ее отсутствие не случилось. На ее встревоженный вопрос, кто стрелял из автомата, Лесняк попытался было соврать, что это баловались на дороге, но ротный не позволил.
— Немцы здесь побывали, — сказал Ярославцев жестко. — Надо двигаться к своим.
— Ага, весь лес изгадили, — подтвердил Лесняк, пытаясь смягчить сообщение командира. — Поневоле уйдешь.
— Красноармеец Лесняк, помолчите! Значит, так. С рассветом я и те, кого вы разрешите мне взять с собой, пойдем в деревню. Добудем что-нибудь, подкормимся и через неделю тронемся к фронту. Хватит байки травить. Ясно, Кузнецова? Решайте.
— С вами пойдут братья Атаевы и я.
— Вы, Кузнецова, останетесь с Мезенцевым и Лесняком. Я возьму Свиридова, — внес поправку Ярославцев. — Если что, уходите в лес. Возвратимся — найдем. Все. Готовить оружие. Продукты сегодня не экономьте. Всем поесть как следует и отдыхать.
Но уснуть никто не мог. Предстоящая встреча со своими, ожидание новостей взбудоражили бойцов. Только Мезенцев и Лесняк лежали тихо, приунывшие, и завистливо прислушивались к оживленному разговору товарищей, не вмешиваясь в него.
Утром группа ушла, вынеся на траву, еще мокрую от росы, Мезенцева, чтобы не надрывалась Нина. Девушка расцеловала каждого, даже ротный, смущенно хмуря брови, подставил ей щеку. Нина заплакала, сразу став некрасивой, так как у нее мгновенно покраснел и распух нос.
— Дура девка, — пробормотал растроганный Тулеген. — Ночь придет — мы придем. Зачем слезы?
— Ладно, гномики, скорее возвращайтесь, — улыбнулась она сквозь слезы. — Только деревенских своим видом не распугайте. И не очень там нагружайтесь. Вы у меня еще совсем слабенькие.
— Табачком разживитесь, самосадиком у какого-нибудь дедка, — грустно попросил Лесняк.
Мезенцев мрачно молчал…
Они прошли почти половину пути, часто отдыхая, когда Тулеген, замыкавший цепочку «продотряда», как окрестил его ротный, насторожился. Сначала он подумал, что это трещат ветки под ногами товарищей, и остановился, чтобы проверить себя. Тревожно прислушался — и смуглое лицо его посерело.
