Анатолий Рыбин - Трудная позиция
Вашенцев тихо, как бы извиняясь, сказал:
— Я же от полноты чувств. Заворожили вы меня. Понимаете?
— Да что вы, Олег Викторович? — удивилась Надя. — Так уж и заворожила?
Она хотела казаться строгой, но это у нее плохо получалось. Вероятно, потому, что после случая в горах Вашенцев стал для нее одновременно и отважным рыцарем-спасителем, и человеком, коварно обиженным какой-то очень несерьезной и, безусловно, плохой женщиной. Ей было жаль его, и она не скрывала этого.
— Вы, Наденька, настоящий Бетховен, — с серьезным видом сказал Вашенцев.
— Ох, куда вы замахнулись... — Надя недоуменно пожала плечами. — Вообще-то, Олег Викторович, я больше люблю Грига, его северные мотивы. Они мне ближе.
Но разбираться в музыкальных тонкостях Вашенцев сейчас не собирался, да и не очень понимал в них. Ему просто хотелось сказать Наде приятное, но теперь он уже чувствовал сам, что перестарался.
— Ну если не желаете быть Бетховеном, будьте Григом, а лучше всего — Надеждой Забелиной.
Надя добродушно рассмеялась.
Вашенцев подбросил Наде несколько приятных комплиментов, затем достал из кармана конверт и извлек из него фотографию дочери.
— Теперь полюбуйтесь вот этой фантазией, — не без гордости сказал Вашенцев.
Надя изумилась:
— Какая девочка, какой милый кукленок! — Она смотрела то на карточку, то на Вашенцева, примечая родственное сходство. — Это же вы, Олег Викторович. Ну как две капли воды. Надо же так...
Вашенцев тяжело вздохнул и опустил голову.
— Что с вами, Олег Викторович? — забеспокоилась Надя. — Зачем вы так? Может, еще все уладится.
— Эх, Наденька, Наденька! Ничего уже не уладится. Только вы никому об этом ни слова, — спохватившись, предупредил он. — Никому-никому...
Надя встревоженно вскинула голову. И без того крупные глаза ее увеличились, как у испуганной птицы.
— Опять тайна! Ну зачем это вам, Олег Викторович? Ну и пусть все знают. Не вы же виноваты!
— Все равно нельзя, чтобы знали. Нельзя! Люди не поймут. Они во всем обвинят меня. И тогда каждый будет показывать: вот он, который бросил жену и ребенка. А я не хочу этого. Вы понимаете, Наденька? Не хочу.
— Но вы же такой сильный, Олег Викторович, — сказала Надя. — И зачем вам гадать: кто и что о вас подумает. Да выбросьте вы все это из головы. Будьте, как всегда, жизнерадостным. Слышите?..
Он притянул ее к себе, обнял и поцеловал.
Надя попятилась к пианино и закрыла лицо ладонями.
— Уйдите, — почти шепотом сказала Надя. — Я прошу вас!..
— Извините меня. — Вашенцев виновато прижал к груди руку.
Надя, не ответив ему, подошла к окну. Близился вечер. Огромная степь с полукружьями холмов и частыми разводьями торчащей из-под снега чилиги тонула в морозном тумане.
В прихожей стукнула дверь. Пришла Екатерина Дмитриевна. Раздеваясь, она тихо позвала:
— Надюша!
— А у нас гость, — сообщила Надя, выйдя навстречу матери.
— Вижу, вижу, — сказала Екатерина Дмитриевна. — А ты, дочка, хоть чайник на плиту поставила?
— Нет, мама, забыла. Я сейчас поставлю.
— Ради бога — никаких чайников, — запротестовал Вашенцев. — К сожалению, через несколько минут я должен покинуть вас, дорогая Екатерина Дмитриевна.
— Что уж так спешно?
— Приходится. Служба. — Вашенцев вытянулся и слегка щелкнул каблуками, как перед начальством.
— Ничего, Олег Викторович, посидите, — махнула рукой хозяйка и, вынув из буфета вазу с конфетами, поставила ее на стол. — Должны же вы Надину «Фантазию» послушать.
— Уже послушал, — сказал Вашенцев.
— Так вы давно здесь?
— Н-не очень. Но...
Хозяйка укоряюще покачала головой:
— Ай! Ай! Почему же вы меня-то не предупредили? А я сижу себе, консультирую, не тороплюсь. Да, вот что, — вспомнила Екатерина Дмитриевна. — Этот самый Красиков, которого вы хотели отчислить, очень способный парнишка оказался, просто чудо.
— Ох и чудо! — с грустью вздохнул Вашенцев.
— Нет, нет, Олег Викторович, я вполне серьезно. Он показал мне сегодня тетрадь со своими песенками. Очень милые сочинения. И все в двух вариантах — на русском и на английском. И такой, знаете, перевод хороший.
— Не знаю, какой там перевод, — сказал Вашенцев, озадаченно хмурясь. — Только вы смотрите, Екатерина Дмитриевна, подведет он вас со своими сочинениями. Доверитесь, а потом только ахнете.
— Неужели? А я хотела похвалить его на педсовете. Не стоит, значит?
— Ни в коем случае. И вообще... будьте с ним построже.
— Ну хорошо, учту, — пообещала Екатерина Дмитриевна. — А все-таки жаль, очень жаль.
Надя в разговор не вмешивалась, старалась держать себя как можно непринужденнее. Но взгляды матери смущали ее. Они были слишком долгими и пристальными. Наде казалось, что матери не терпится спросить ее о чем-то, но при госте она не осмеливается. И Надя не ошиблась. Как только Вашенцев оделся и, извинившись, что задерживаться больше не может, исчез за дверью, Екатерина Дмитриевна сразу же повернулась к дочери с вопросом:
— Почему ты в шерстяной кофте? Тебе холодно?
— Нет, мама, не холодно, — сказала Надя.
— Но ты же никогда не надевала ее дома? А ну подойди ко мне!
— Ну что ты, мама?
— А почему ты нервничаешь?
— Я вовсе не нервничаю. Тебе просто кажется.
— Интересно, — покачала головой Екатерина Дмитриевна. Она, по-прежнему хмурая, взволнованная, стояла посредине комнаты и пристально следила за каждым движением дочери. — Не нравится мне, что Олег Викторович пришел в такой момент, когда ты одна. И долго он был у тебя?
Надя залилась румянцем. Ей стоило больших усилий не вспылить и не убежать от матери.
— Не у меня, а у нас.
— И долго он был... у нас?
— Не знаю, мама, к чему эти допросы. И вообще я не понимаю тебя: то Олег Викторович хороший, милый человек, совсем не похож на других, то вдруг какие-то улики. И на меня глядишь, как на преступницу. Ну в чем я виновата, если он пришел? Не могла же я не пустить его.
— А ты не обижайся, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Олег Викторович действительно человек, благородный, культурный. Что есть, то есть — не отнимешь. Но ведь он семейный. У него ребенок, жена.
— А если бы не было жены?
— Но тогда бы... Нет, а почему ты так спрашиваешь? — Екатерина Дмитриевна снова уставилась на дочь, как будто не узнавала ее. — Ох, Надюша, Надюша!
— Все-все, не буду. Сядь и успокойся. — Надя взяла мать под, руку и потянула к столу. Екатерина Дмитриевна молча опустилась на стул.
Надя улыбнулась. Она была рада, что допрос кончился.
* * *От Забелиных майор Вашенцев пошел обратно в дивизион. Над городком густели сумерки. Сильно морозило. В сухом, прозрачном воздухе кричали встревоженные галки. Силуэты метавшихся птиц были хорошо видны на фоне холодного, синего неба.
Проходя мимо клуба, Вашенцев услышал знакомый, негромкий, с хрипотцой голос:
— Олег Викторович! На минутку!
С крыльца библиотеки со стопкой журналов спускался полковник Осадчий. «Вот уж совсем некстати», — подумал Вашенцев.
— А я звонил вам, — сказал Осадчий. — Но в дивизионе — нет, дома — тоже нет. Хорошо, что поймал. Так это о вашей жене статья в журнале напечатана? Молодец, мужественная женщина. И дела у нее, как видно, неплохие. Хотя бы рассказали когда-нибудь. Нельзя же укрывать таланты.
Вашенцев смотрел на полковника, ничего не понимая: какая статья? В каком журнале?
— Да вы что, не читали?! — удивился Осадчий.
Вашенцев растерялся:
— Н-нет, н-не читал.
— Ну как же! Геолог Ирина Вашенцева. Она ведь?
— Да, конечно. Если геолог — она.
— А я полагал, что вы уже в курсе. Ну держите. — Осадчий протянул Вашенцеву тонкий зеленоватый журнал. — Идите читайте. Потом вернете.
— Спасибо, — машинально произнес Вашенцев и уже на ходу внимательно посмотрел на обложку журнала с изображением лесов и кранов какой-то новой большой стройки.
В своем кабинете, не раздеваясь, он торопливо отыскал статью с загадочным названием «Легенда о красивом камне», прочитал начало:
«На письменном столе лежит маленький темно-зеленый камень с множеством не тускнеющих от времени блесток. На прикрепленной к нему бумажной полоске написано: «Усть-Кин. Пойма Большой Тунгуски». Когда школьный учитель из Уссурийска нашел этот редкий образец природных отложений, Ирине было семь лет. Она по-детски радовалась волшебному цвету и блеску отцовской находки. Но шли годы, и красивый камень, подобно богатой сказочной шкатулке, все раскрывал и раскрывал перед любопытной девочкой свои драгоценные клады...»
Вашенцеву сделалось душно. Расстегнув шинель, он откинулся на спинку стула и так сидел минуту, другую с закрытыми глазами, точно дремал. У него было раздвоенное чувство: статья об Ирине радовала его и вызывала новое огорчение, от которого было неуютно и очень досадно. Вновь наклонившись над журналом, Вашенцев стал читать дальше. Статья заканчивалась словами Ирины:
