Борис Пильняк - Том 2. Машины и волки
— Слушай, а Егорка — что?.. Ты прости, но ведь он твой…
— Да, мой любовник, муж… И теперь бросил меня… Он страшный, он негодяюшка, — он и тебя покорит, Елена. Только он не даст ничего, ни семьи, ни уюта, все обесчестит… А Гышко — сильный, дурак и молодой… Есть хочется…
— Да, Марья, сильный и молодой… А Егорка — омут… — а нам — ничего кроме омута, ведь мы дворяне!.. — это сказала Елена, тихо.
Близко затрещали кусты, звякнула колотушка, послышалось усталое сопение. Женщины побежали в сторону. Дверь с треском растворилась, в дверях стал Сидор Меринов, в тулупе и в меховой шапке, с колотушкой и колом в руках.
— Ну, что? — спросил испуганно Сидор.
— Что — что? — переспросил Нил Нилович.
— Не тронула? Здеся?
— Кто?
— Они! Видел?
— Кого?
— Их!
— Ты про что, собственно, говоришь-то? — обиженно спросил Нил Нилович.
— Ну, значит зато, не тронули, — успокоенно ответил Сидор. — Их. Нагишом.
— Кого их?
— Бабов этих! — Пошел к кузне на плотину, понадобилось мне туда сходить, ка-ак они мимо меня сиганут нагишом, волосы по ветру, по плотине в омут, Марья Юрьевна, комоногая, и обратно Алена Юрьевна… завизжали, словно их за пуп ухватили, — и под воду, и ни гу-гу, обратно пузыри пущають… Я кричать — а-ляля!.. Они выскочили, завизжали и — в овраги. Ну, думаю, либо к тебе, либо к Ягору Ягоровичу, — если к тебе — защикочуть…
— Да ты что — рехнулся, что ли?
— Сам своими глазами видел. Передом Марья хромоногая, и обратно Елена, так и сигают рысью по кочкам, по лугу! Нагишом!
— Да как же ты видел? — туман-то какой! — обиженно сказал Нил Нилович.
Сидор осмотрелся кругом, не увидел ничего, что было в трех шагах от него, посмотрел смущенно на Нила Ниловича, потом повеселел.
— Ведьмовское навождение, все одно к одному!
— Ну, ходили купаться. Зачем они меня щекотать станут? —
Сидор склонил на бок свою кудлатую голову, чтобы удобнее было всмотреться в Нила Ниловича, прошептал со страшком:
— Ведьмы!..
— Что-о?
— А ты и не знал? — Ведьмы, обе! И Ягор Ягорович обратно ведьмак!
— Ерунду ты говоришь, Сидор. И туман, и ходили они вообще купаться, — сказал Нид Нилович, — и вообще ведьмы — это предрассудки!..
— Ярундуу? — возмущенно переспросил Сидор. — Ягор Ягорович всех баб боломутит, мужики и то поддаются, веру образовал, Марьин любовник, — теперь к Алене подъезжает… Ярундуу?.. — А по весне, ночьюто, — Ягор Ягорович пили, — приходит ко мне в сарай,
Марья-то, в одной исподней, пьяная в розволочь, волосы по грудям, — лезет обниматься. «Милый, говорит, рабеночка хочу, все погибло, ничего не осталось», — и вроде плачит… «Ягорушка, негодяюшка», — говорит. Я ей отвечаю: — это не Ягор, какой еще Ягор? — это Сидор. А она опять плакать, косоногая, «все равно, говорит, пожалей меня, Сидор, я одна, все погибло»… и смеется, как ведьма… Ярундуу!.. А обратно в этой вот даче, когда тебя еще не было, — что с ней Ягор Ягорович разделывал — днем, дне-ем!.. а она потом опять плакать, в щелочкю видел, косоногая: «у тебя, говорит, позорная кровь, бессемейный ты», — и опять про рабеночка. А Ягор Ягорович ей: «мне, говорит, все наплевать, надо всем смеюсь, — хихикаю», говорит, — и захихикал, прямо мороз по коже!.. А зачем ей ребенок? — чтобы кровь детскую выпить, к примеру… Ярунду!..
Наутро Нил Нилович проснулся в двенадцать, много недоумевал, но был покоен, долго мыл на террасе бритую свою голову, чистил зубы, ногти, сапоги, дважды сменял брюки, наконец, надел синие галифе с задницей, обшитой кожей, френч, шведские ботфорты, выпил крынку молока и, приколов четырьмя кнопками к двери пожелтевшее уже объявление на ватманской бумаге— «буду к 6-ти часам, средне-европ. времени», — уехал на велосипеде за пятнадцать верст к женатому товарищу-землемеру — обедать.
Приехав домой, Нил Нилович вылил на себя три ведра воды, поел каши, переменил брюки и пошел к Росчиславским в оранжерею. На травке перед оранжереей лежал — пятки в небо, весь заросший черными волосами — Ягор Ягорович. Поздоровались.
Ягор Ягорович, пожмурившись, сказал:
— А вот, позвольте вас спросить, господин стюдент, — откуда пошло слово «товарищ»? —
— Не знаю, — ответил Нил Нилович.
— А я вам скажу, господин стюдент! Когда Стенька Разин у Жигулей баржи купеческие грабил, они кричали: — «Сарынь на кичку, товарищи!..» отсюда и пошло, господин стюдент!.. А что такое женский вопрос, господин стюдент?
— Не знаю, — ответил Нил Нилович.
— А я вам скажу, господин стюдент. — Оскорбление!
— Почему?
Но Ягор Ягорович не договорил, потому что из оранжереи вышла Марья Юрьевна. Она вышла поспешно, хромая на сломанную свою ногу, размахивая руками, весело улыбаясь.
— Здравствуйте, товарищи, — сказала она, — идемте в избу. Я совсем мужичка, живу по-мужицки, черт-те што!.. А съестного у меня совсем нет, решительно нет…
У двери все еще висели конские черепа. В оранжерею же войти было страшно, там — даже не покоились — а неистовствовали — пыль, грязь, мухи, пауки, причем пыль была не серой, а коричневой. Валялась всяческая рухлядь, сломанные диваны, книги, овчинный тулуп, ацетиленовый фонарь. Марья Юрьевна села да диван, выставив колом негнущуюся свою ногу, — заскрипели пружины под обильным ее телом; крикнула истерически:
— Я, черт-те што, истинная коммунистка, у меня ничего не осталось!..
— А позвольте вас спросить, господин стюдент, — сказал Ягор Ягорович ни к селу, ни к городу, — что такое равенство женщин?..
Помолчав, пощурился и ответил:
— Я вам объясню, господин стюдент… Женского равенства не может быть, потому что все женщины разделяются на дам и не дам…
Из-за стены спокойно сказала Елена:
— Дурак!..
В окна сбоку шли красные лучи, пылились, — само же солнце стало над горизонтом огромным бронзовым шаром. Была та минута, когда стихли дневные птицы и не зашумели еще ночные. Елена не одевалась весь день и говорила с Нилом Ниловичем через стену.
— Ах, как скучно жить, Крокодилыч! ведь люди мечтают. Всегда мечтают и окутывают свою жизнь мечтами и верою. Без этого нельзя. А сама жизнь проста, как съеденный огурец: дважды-два!.. Вы вдумайтесь, что должен испытать человек — или щенок, — это все равно, — если его связали и тащат топить, когда он жить хочет… Вот щенят тычут в их собственный помет, — представьте, что вы щенок, — не хорошо, верблюд!.. Я сегодня всю ночь плела туфли — и сплела ровно на кувшин молока… Вы — советский захребетник…
Ягор Ягорович и Марья Юрьевна ушли в людскую избу на коммуне ужинать.
…Эту ночь Нилыч спал спокойно. Утром Нил Нилович опять прикалывал бумагу, — как всегда:
«Буду к 6-ти часам средне-европ. времени» —
но уехать ему не удалось: пришла Елена и сейчас же за ней Ягор Ягорович. Нил Нилович, после ночных разговоров, решил быть строгим и хмурым.
Елена сидела на ступеньках террасы, руку закинула за голову и откинулась к перильцам. Говорила:
— Знаеге, в старину были разные обмороки: обморок Дианы, капризы Медеи, ваперы Дидоны, обмороки кстати…А на балах дамы передавали секреты мушками, мушки и мужчины наклеивали себе и носили их в табакерках… Теперь можно достать нюхательный табак? —
— Можно, — ответил сумрачно Нил Нилович.
— Купите мне, пожалуйста!..
— А позвольте вас спросить, господин стюдент, что такое женщины? — сказал Ягор Ягорович. — Женщины, господин стюдент, — труболетки-с, вот что! Каждую ночь в трубу летают. Ведьмы-с! Вот что.
— И Сидор Меринов то же говорит. Глупости все это, — сказал Нил Нилович.
Елена насторожилась, Ягор Ягорович осекся:
— «что говорит Сидор?» —
Елена истерически закричала:
— Уберите этого негодяя, уберите, уберите!
Нил Нилович сумрачно спустился со ступенек, стал против Ягора Ягоровича, сказал сумрачно:
— Прошу вас, вы на самом деле, того… прошу вас отсюда удалиться… к черту!..
Ягор Ягорович неспеша встал, посмотрел миролюбиво и внимательно на Нила Ниловича, решил, должно быть, что этот не шутит, и неспеша побрел в сторону, шлепая пятками туфлей, вязанных Еленой. А когда Ягор Ягорович ушел, Елена, растерянная и возбужденная, со слезами на глазах, как девочка, просила Нила Ниловича спасти ее от Ягора Ягоровича, от Мериновых, от коммуны. Елена — в доме — села на диван, посадила рядом с собою Нила Ниловича, положила руки ему на плечи, сидела тихо, беззащитная, как девочка, — и вдруг в глазах Елены побежали мутные огоньки, задышала неровно, откинула голову и, с закрытыми уже глазами, стала искать своими губами губы Нила Ниловича. Нил Нилович возбужденно загмыкал.
— Скоро Иванова ночь и зацветет папоротник, — сказала Елена. — Ночью на плотине пляшут русалки, поют песни, которые никто не слышит. Я хожу их слушать, каждую ночь. Они плачут… Приходите ночью на плотину… пойдем к Оке, где был древний город…
