Гумер Баширов - Честь
У Тимери было огромное желание вырвать эту кувалду и стукнуть старика. Но надо было стерпеть ради Нэфисэ, хоть и больно было слышать такие разговоры. Понимая, что сейчас необдуманное слово может стать последним между ними, Тимери проговорил глухо, но спокойно:
— Подумай еще раз, сват, не пришлось бы тебе раскаиваться. Весь народ работает для фронта, а ты на прежнюю тропку хочешь свернуть, заразить колхоз старинкой? И откуда в тебе столько корысти? Ведь и Сарьян отвернулся от тебя из-за этого, а теперь дочь позоришь... Вырви колья, пока добром говорят!
Бикбулат сжал кулаки и застонал, словно ощутил нестерпимую боль.
— И-их, эти Акбиты! Уведу! Ни одного дня ждать не стану... Уведу дочку!..
— Неизвестно еще, что дочка скажет... Хоть она и твоя, да теперь по старинке не впряжешь ее в оглобли.
— А-а-а! — Бикбулат весь съежился и кинулся к Тимери. — Разбогатеть вздумал на моей дочери! Триста пятьдесят трудодней по нраву пришлись? Не будет этого!
Перед носом Тимери мелькнул крепкий загорелый кулак, и Тимери невольно приготовился к отпору. Ему ничего не стоило одним ударом свалить расходившегося тщедушного старикашку. Однако перекошенное от злобы лицо, горящие ненавистью жадные глаза отрезвили Тимери. Его поразило, как сумел этот человек, проживший в колхозе целых двенадцать лет, сохранить в себе столько злобы и жадности собственника?! Ему захотелось уйти скорее, оставить его.
Но тут послышался оживленный говор, и он обернулся. Прямо к ним направлялась пестрая толпа стариков и старух с косами и серпами. Впереди, рядом с Айсылу, торжественно вышагивал дед Айтуган. На нем был черный татарский казакин, а на голове — бархатная тюбетейка.
Тимери радостно бросился к ним навстречу:
— Ха, Айтуган-абзы, Джамилэ-апа. Мэрфуга-апа!.. Значит, и вы тронулись? Ай, спасибо! Твоя небось затея, Айсылу? Ничего не скажешь, молодчина!
Айсылу кинула взгляд на стоявшего в стороне хмурого Бикбулата и заговорила спокойно:
— Мы тебя ищем. Принимай старых гвардейцев колхоза: шесть дедов, пять бабушек!
Тимери засмеялся, позабыв сразу и усталость, и бессонные ночи, и ссору с Бикбулатом.
— Шесть дедов и пять бабушек! Да ты все печи в Байтираке очистила!
Принаряженные старухи с нарукавничками, как у настоящих жниц, старики, подпоясанные широкими кушаками, в белых войлочных шляпах, заговорили все разом.
— Ты, Тимергали, нас этак не сбрасывай со счетов!
— Вспомнили бы о нас раньше, так мы с первого же дня вышли бы в поле...
— Хлеба-то нужно убрать!..
— Добро пожаловать, родные! Работа всем найдется. Вон пшеница поспевает... Надо молотить... Косить горох. Никак не управимся.
Айтуган осторожно снял с плеча косу, поправил на голове тюбетейку. Он, видно, истомился, сидя дома, и ему захотелось вволю поговорить:
— Вот и Айсылу рассказывала, что народу не хватает... А я уже лет пять на печи лежу. Мальцы не пускали. Говорили — ты, отец, на своем веку немало потрудился, не тревожь свои старые кости. А теперь шайтан с ней, со старостью! Вон какие времена-то! — он оперся о косу и махнул головой в сторону Волги. — Фашисты-то шевелятся! Хвастают, до Сталинграда дойдут, до Волги...
Старики зашумели:
— Ну, этому не бывать! Еще в девятнадцатом году Царицын отстояли!
— Да разве мыслимо пустить врага до Идели?
— Верно, ровесники! — крикнул Айтуган. — Волга — она в нашем сердце! И нету в мире такой силы, чтобы наше сердце взять!.. Давай, Тимергали, показывай, с чего начинать. На фронте у меня три сына — три льва сражаются. И мы постоим тут... Пошли, ровесники! Тронулись!
Тут Тимери вспомнил о Бикбулате и оглянулся. Старик, сгорбившись, медленно шагал к избе.
В это время в переулок, подняв столб пыли, въехала телега и остановилась у изгороди. С телеги соскочила Нэфисэ, и бросив вожжи, строго и удивленно смотрела на отца.
Бикбулат остановился, тяжело двигая губами, переступал с ноги на ногу, но не мог никуда двинуться, словно суровые взгляды собравшихся пригвоздили его к месту.
Айсылу потянула Тимери за рукав:
— Пошли. Нэфисэ сама с ним поговорит...
— Да, похоже, что и без нас здесь обойдется...
Спустя некоторое время, идя вместе с Айсылу к крытому току, Тимери взглянул на усадьбу свата и усмехнулся. Бикбулат выдернул все колья.
— Разобрал-таки изгородь! — проговорил он. Но на душе у него был тяжелый осадок. — Вот ведь как: «свой хлеб»! А колхозный хлеб, чей он?..
Хотя Айсылу и была намного моложе, Тимери привык прислушиваться к ее мнению и советам. Айсылу же исподволь, незаметно помогала ему разбираться и в малых и в больших делах.
— Все это — пережитки старого, — раздумчиво сказала Айсылу. — Ты ведь и сам, Тимергали-абзы, хорошо знаешь. Жизнь была прежде такая: манила крестьянина богатством. Он гонялся за ним, гнул спину, да так голым и босым оставался до самого гроба. У иных и сейчас это не выветрилось из головы...
— Верно, Айсылу-сестрица! — закивал Тимери. — В такие вот времена и прорывается... будто скрытый недуг, как у Бикбулата.
— Да. Если война поднимает девяносто девять колхозников на подвиг, то сотого, может случиться, начнет точить червь сомнения. «Как бы чего не вышло?» — думает он. Ему и прошлогодний хлеб, оставшийся в поле, вспомнится. Вот тут старое и зашевелит кривыми пальцами.
— А если мы девяносто девятью руками по этим пальцам ударим?
— Не выдержит! — улыбнулась Айсылу.
— То-то и оно!
Некоторое время они шли молча.
— А знаешь, Тимергали-абзы, — прервал молчание взволнованный голос Айсылу, — меняется ведь народ, на глазах меняется.
— Меняется, говоришь? В какую же сторону? В хорошую, наверное?
— В хорошую! Ты посмотри, как сегодня большинство работает. Не только потому, что им самим хлеб нужен, не потому, что бригадир велит, — а работают они от души для своего колхоза, для народа!
— Да, да! — подтвердил Тимери. — Много у нас таких есть. Перво-наперво так работают у нас коммунисты, за ними идут передовики наши, вроде моей снохи...
— Это — наша опора. А там остаются еще и средние. Они выполняют задания, бывает, и по две нормы вырабатывают. Но стараются они, как мне кажется, прежде всего ради трудодней... Иногда ради славы...
Тимери раскатисто засмеялся:
— Ну, прямо в точку попала! Это уж такие, как Хаерниса... Сами-то они ничего себе, да вот огня настоящего в них нету.
— Нельзя сказать, что у нас нет и тех, кто печется только о себе. Они при случае не стыдятся и колхозное добро присвоить.
— Да, — вздохнул председатель. — Ты еще прибавь к ним лодырей... Да... Всех их нужно уметь распознать...
— Вот и я думаю, Тимергали-абзы. Мы должны стараться поднять колхозников. Если Хаерниса до сих пор не тянется за Нэфисэ, в этом и мы с тобой виноваты. Может, кое-кого мы и не замечаем...
Тимери шел быстрым, размашистым шагом, заложив за спину одну руку, а другой, чтобы спастись от жары, нетерпеливо сдвигал шляпу то низко на лоб, то обратно — на затылок. Увлекшись своими мыслями, он иногда уходил вперед, а потом поджидал Айсылу.
— Подумаем, сестрица Айсылу, подумаем. Верно, пусть растут люди!.. Знаешь, о чем я думал? Придется нам днями жать, а ночами молотить, — сказал он вдруг. — А хлеб отправлять четыре раза в день. Как ты думаешь?..
— Так и будем делать, Тимергали-абзы. А первый хлеб отправим красным обозом, как до войны бывало.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
После обеда Нэфисэ улеглась отдохнуть под копной. Но даже в охватившей ее сладкой дреме она чувствовала тяжесть своего тела, ощущала волну горячего ветра, обжигавшего лицо и шею. Сквозь сон ей слышалось, как шуршат, склоняясь к земле, спелые колосья пшеницы, трутся колючими усиками, словно стрекочут вокруг тысячи кузнечиков; слышала, как неотступно жужжат над ней пчелы. Пряный запах опаленных солнцем хлебов и перегревшейся земли щекотал в носу.
Но вот совсем рядом зашуршала стерня.
«Неужели встали?» — подумала Нэфисэ, силясь открыть хотя бы один глаз. Но снова стало тихо. Значит, почудилось во сне.
Но не сон это был, а тяжелое оцепенение. Нэфисэ попыталась поднять голову: «Пора начинать!» Однако усталое тело не слушалось.
— Ну полежу еще немного, еще чуточку! — шепнула она и притихла.
Но тут со стороны леса раздался свист кнута, и на соседней полосе застучала лобогрейка. Собрав всю свою волю, Нэфисэ вскочила, протирая глаза.
По всему полю желтыми волнами колыхалась, изнемогая от зноя, вызревшая пшеница, а над ней клубился иссушающий горячий воздух, — дальние скирды и копны казались желтыми островками в этом мареве.
Нэфисэ стояла в раздумье, не решаясь будить спавших под копнами подруг. И отдохнуть-то не успели! Уже сколько ночей они почти не смыкают глаз.
