Василий Шукшин - Киноповести
— Шаляпин без микрофона пел...
— Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом,— сказал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.
— А вот и диссертант наш!— сказали родные.
К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно профессор.
Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула презрительным взглядом танцующих бездельников.
— Прошу садиться,— сказал диссертант.
— А фасонит-то!— тихо воскликнул Владимир Николаич.— Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом пополам натянул. Фраер.
— Откуда ты такие слова знаешь?— удивилась Груша.
— Боже мой!— в свою очередь удивился Владимир Николаич.— Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахватался, так сказать.
Захлопали бутылки шампанского.
— Салют!— весело сказал один курносый, в очках.— В честь свежеиспеченного кандидата.
— Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?
Профессор вежливо улыбнулся.
— За здоровье нового кандидата!— зашумели.
Кандидат встал.
— За здоровье наших дам!— сказал он.
Это всем очень понравилось.
Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.
— Огурчики соленые или в маринаде?
— Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?
— В маринаде.
— А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.
— Тебе подать в маринаде?— спросил Владимир Николаич Грушу.
— Подай.
— Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..
— А танцуют ничего. А?
— Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: «Танцуют ничего».
Засмеялись.
— Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
— Можно. А что?
— Неисправимый человек, этот Сергей!
Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в салат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.
Поднялся курносый в очках.
— Позвольте?!
— Тише, товарищи!
— Дайте тост сказать! Двинь, Саша.
— Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам...
— Да, не из-за их красивых глаз.
— Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!
Посмеялись, но не дружно.
Курносый посерьезнел.
— Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не подведешь в своей дальнейшей деятельности.
Захлопали.
Курносый сел было... Но тут же вскочил.
— И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, который направлял, так сказать, и всячески помогал и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профессор.
Опять захлопали. Дружно захлопали.
Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.
Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.
— Что же не звонишь?— спросил Кузьма Егорыч.
— А?
— Не звонишь, мол, почему?!
— А ты?
— Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.
— А я виноват, что меня нет на месте?
— Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.
— А я звонил вам, Кузьма Егорыч,— хотел влезть в разговор Владимир Николаич.
— А?— не расслышал Кузьма Егорыч.
— Я, говорю, звонил вам!
— Ну и что? А чего звонил-то?
— Да так. Хотел... это...
Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.
— А где бываешь-то? В командировках, что ли?— опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.
— В командировках,— откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал на танцующих.
— Ну, как?— спросил Владимир Николаич Грушу.— Ничего?
— Ничего,— сказала Груша.— Долго тут будем?
— А что?
— Да ничего, просто спросила.
— Не нравится, что ли?
— Нравится.
— Я уж думал, тебя перевели куда!— кричал Кузьма Егорыч.
— Никуда меня не перевели.
— Думаю: повысили его, что ли?!
— Дожидайся, повысят! Скорей повесят.
— Ха-ха-ха-ха!..
— Ну, что, Таисья Григорьевна?— обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом постучала вилкой по графину и сказала всем:
— Товарищи, давайте предложим им нормальный, хороший вальс. Ну что они... честное слово, неприятно же смотреть!
— В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим уставом не ходят.
— Почему «не ходят»? Мы же в своей стране, верно же. Давайте попросим сыграть вальс.
— Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.
— А вот это... очень неправильное суждение! В корне неправильное!
— Да хорошо танцуют, чего вы?— сказал человек с золотыми зубами.— Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.
— Именно — подергался. Разве в этом смысл танца?
— А в чем?
— В кра-со-те,— отчеканила Таисья Григорьевна.
— А что такое красота?— все пытался тоже поговорить Владимир Николаич.— А, Таисья Григорьевна? Если вы находите, что, допустим, вот этот виноград...
— Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?
— Согласен, согласен, Таисья Григорьевна,— сказал человек с золотыми зубами.— Конечно, в красоте. В чем же еще?
Владимир Николаич помрачнел.
— Пойдем домой?— предложила Груша.
— Подожди. Неловко. Поймут как позу.
— Саша, Саш!.. У тебя Хламов был?— разговаривали за столом.
— Был. Позавчера.
— Ну, как он?
— Он в порядке!
— Да? Устроился?
— Да.
— Довольный?
— Что ты!..
— Пойдем, Володя,— еще сказала Груша.
Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.
— Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...
— Да что они вам?!— вконец рассердился человек с золотыми зубами.— Люди танцуют — нет, надо помешать.
Владимир Николаич сел.
Помолчал и сказал негромко:
— Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..
Взял фужер с шампанским и выпил один.
— Володя, ты что это?— встревожилась Груша.
— Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные!— не мог успокоиться Владимир Николаич.— Зубы даже из-за этого потеряли.
Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом — никто с ними не общался, никому не было до них дела.
— Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?!— повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом.— Воспитанные, но слегка нервные. Точно?
Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на Владимира Николаича.
— Нервные, говорю, все!..— Владимир Николаич насильственно посмеялся.
— Что, опять?— спросила Таисья Григорьевна.
— А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?
К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.
Владимир Николаич встал.
— Пойдем!— велел Груше.
И они вышли из-за стола... И пошли.
За столом замолчали. Смотрели вслед им.
Пробрались через танцующих...
Надели в гардеробе плащи...
И вышли из ресторана.
— Что с тобой?— спросила Груша.
Владимир Николаич молчал.
— Зачем надо было так уходить?..
— Помолчи!— резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что резко... Взял Грушу под руку.— Не сердись.
— Чего ты на них так?
— В гробу я их всех видел!— зло и громко сказал Владимир Николаич. И еще добавил:
— В белых тапочках!
Витька ходил по избе и учил наизусть.
«...Вот и солнце встает,
Из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет — песню поет,
По плечу молодцу все тяжелое...
Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!»
Витька передохнул и еще повторил:
«Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!»
Подошел к окну и засмотрелся на улицу.
По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.
Вошла сестра Оля.
— Что не учишь?— спросила.
— Я выучил.— Витька был настроен грустно.
— Проверим,— сказала Оля. Взяла учебник...— Какое задавали?
— «Утро».
— Давай. С выражением.
Витька стал читать:
«Звезды меркнут и гаснут.
В огне облака,
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Птички солнышка ждут, птички пески поют,
И стоит себе лес...»
— Здравствуй!— воскликнула Оля.— Поехал.
