Николай Кочин - Девки
— Не отстоять, — говорили в толпе. — Потому что бревна сосновые, в обхват, сухие. Как раз примутся.
Со двора молодежь подымала по лестнице на крышу ведра. Девки в прилипающих к телу сарафанах вытаскивали воду из колодца.
Остов горящего здания, еще не рухнувшего, отливал золотом. Из пазов вылезали огненные змеи, вползали на крышу, теряясь в потоке пламени. Кто посмелее цеплялись баграми за выжженные прорехи дерева, пытаясь сокрушить клетку сруба, но дом был еще тверд, и они, помучаясь, отходили на дорогу.
Наконец дом осел боком, с потолка посыпалась земля, огонь утих. Парни бросились ватагой, уцепились за угол багром и стали тянуть его, ухая, как портовые рабочие.
Бревно выехало из стены с хрустом, подломилось и упало, посыпались раскаленные угли, отгоняя народ. Срубы разъехались, образовавшееся в стене отверстие мгновенно наполнилось дружным огнем, пламя увеличивалось. Вылетели вспугнутые огнем галки, ныряя в дыму.
Мужики притихли. Огонь перекинулся на убогий дом Игнатия Пропадева, загорелась поветь. Толпа хлынула туда. Пока искали лестницу, взбирались с водой, пламя переползло на крышу соседнего дома. Тогда все убедились, что дальнейшая борьба с огнем безуспешна. Хозяева-соседи кинулись переносить скарб на околицу, бросая избы на произвол судьбы. Весь порядок выгорал. Огонь подбирался к дому Бадьиных.
Приехали с машинами из Курилова, из Богоявления, из Сарадона, из Тепелева. Зверевские дружинники в светлых касках особенно выделялись.
На дому Василия Бадьина разбирали крышу. И когда пожарные отколотили одну сторону, а пламя с ближайших домов прояснило глубь хмурого чердака, — народ увидел Марью, лежащую в обмороке. Возле лежала веревка с петлей на конце.
Ее вынесли. Бадьин приостановил работу пожарных и отдал дом на съедение огню.
Возбужденная толпа гудела; искала зачинщиков пожара. Слышались выкрики:
— Найти надо!
Бадьин, стоя на дороге, говорил надрывно и скрипуче:
— Мужики! Терпенья нету! Дочь отняли, хату спалили, а кто?
В обнаженных ларях клети занималась огнем янтарная пшеница. В горнице тлели одежды. Василий Бадьин суетился около огня, подбирал и складывал в кучу ненужный хлам. Семен, оставив свою горницу на произвол судьбы, отстаивал от огня соседский дом. Все смелее и смелее выкликались имена предполагаемых поджигателей... Всяк называл того, на кого был зол. Чаще других слышались: «Парунька! Шарипа! Семен!» Считали, что Семен мстил отцу, а Парунька была зла на Бобонина.
— Берите колья! — вдруг закричали мужики. — Берите колья да расправимся с поджигателями, пока суть да дело...
И некоторые обиженные в эту ночь вооружились топорами и кольями.
Раздалось в темноте:
— Только мокренько будет... Дорбалызну. Никто мне не указ. Экая шельма! Потаскуха!
— Комса! Сами они крупа крупой, а нам, старикам, жить не дают... Супротивная сила.
— Сватажились... Организации... коперации... Божьего пути не хотят...
Невообразимая орда людей затопила проулок, и понеслась в угон. За кем? Того и сама не знала.
Глава десятая
Парунька отобрала одежду, завязала ее в узел, а остальное оставила на сохранение Наташкиной матери. Когда она, придя к себе в пустую и темную избу, торопливо обулась в лапти — дом Бадьиных уже обнимался куревом.
Отдаленный прибой людских голосов несмолкаемо тревожил слух. Через стекла рам видна заполненная народом околица, освещенная фонарями. Мимо окон мелькали фигуры людей, лохмато-неуклюжие.
— Подожгу избу свою и убегу от проклятых мест навеки. — думала Парунька. — Пущай сгибну, но чтоб не на глазах супостатов немытовских.
Она пошарила рукой на лавке, нащупала коробок со спичками. Перетащив узлы в сени, повыдергала из стен солому и сложила кучей в углу. Чиркнув спичкой, растревожила тени: соломинки сгибались в судороге огненных языков, убывая в золу.
Неясное бормотание, то задерживаясь, то прорываясь, торопливо бежало к дому. Отдавалось в воздухе дружное шлепанье босых ног и разгоряченное сопение.
Толстым колом Парунька приперла сенную дверь и стала за ней, не дыша. Шум прекратился, за дверью остановилась толпа людей.
Кто-то спросил сурово:
— Дома, что ли? Эй! — и последовало нехорошее слово. Парунька молчала.
В дверь бухнули — сенцы задрожали, и тот же голос произнес:
— Не уйдет, коли тут. Налегай. Фома, плечом. Заскрипела дверь, звякнула щеколда.
— Никак огонь там... Неужто подожгла и сбежала?
Огонь нежно обнимался с пучками соломы, торчащими в углу, дым едуче полз в горло.
Парунька косынкой сгоняла пламя с угла, не понимая, зачем это делает.
Она вошла в избу, бросилась к окну и встретилась глазами с бородатой черной образиной.
Мужик пытался распознать сквозь стекло, кто в хате. Вдруг он отскочил от окна и закричал громко и радостно:
— Тут! Честное слово. К печке жмется... Колоти, Филя, стекла! Живьем возьмем ее!
Дрызнули стекла, осколки со звоном летели в темную глубь хаты. В дыру расколоченной рамы протолкнулся сначала стяжок, пощупал темноту, потом комом свалился на пол человек и отбежал к печи. [Стяжок — деревянный брус.] За ним лезли другие.
«Теперь кончина!» — подумалось Паруньке.
Она выскочила в сени, захлопнула дверь в избу и приставила к скобе корыто.
— Заставилась, братцы! — услышала она крики из избы.
— Топором придется!
— Тащите топор!
Парунька приставила старую кадку в угол, вспрыгнула на нее и рукой уцепилась за прутья повети. Поветь была соломенная, гнилая от дождей и времени. Пальцами стала разрывать солому повети, обливаясь дождем едучей пыли. В носу щекотало, в горло налезала пахучая грязь. Приостанавливая движение уставшей руки, она тихонько сплевывала на пол и затем начинала работу вновь. Наконец рука просунулась наружу.
Парунька с силой отрывала жухлые куски повети, увеличивая отверстие. Показался осколок ночного неба величиной с голову человека. Парунька уперлась пальцами ног о бревенчатые стены и раздвинула плечами отверстие шире. Наконец ей удалось вылезти. Осторожно прислушиваясь к звукам, комком свернулась она в свесе между своей и чужой поветями.
Тихо. Мужики, должно быть еще не принесли топор. Она встала и осторожно шагнула по свесу. Широкое зарево улиц — как на ладони. В кучу обуглившихся бревенчатых остатков прыскали из шланга, пар и дым огромными сизыми клубами взвивались в небо. Около пожарища народу было меньше. А дальше, к церкви, уходил целый ряд почерневших печей, это все, что осталось от строений. Посередине села неуклюже выделялся каменный остов канашевского дома.
Люди медленно бродили около родного пепелища.
Парунька переползла кряду две повети, думая, спрыгнуть в огород соседа. Во дворе слышался шум, — ходили хозяева, стуча задвижками и хлопая сенцами.
Неожиданно затопали по улочке люди, остановились у соседней избы, наперебой бросая недоуменные вопросы:
— Сгинула, на глазах пропала!.. Ведьма.
— Должно быть, из окна выпрыгнула, — отвечали им невнятно.
Парунька по голосам узнала — небольшой была гурьба людей.
— Разбили дверь в щепы, взошли, дым, огонь. Потушили, глядим — дыра а свесе. Значится, не по людски убралась. Нечистая сила и та их руку держит, — объяснял чей-то знакомый голос.
— Скажи на милость! — удивленно отвечали ему. — До чего же люди исхитрились.
В разговор вплелся твердый голос Канашева:
— Ищите в огородах, в ботве али на дворе. Оцепляй, Плюхин, все избы эти и рядом, до утра стеречь приказано. Поджигателей всех до одного выловим.
Парунька сползла с краю свеса, выходящего в огород.
Сучья рябин упирались здесь в рыхлую солому повети, заслоняя с оврага часть двора густотой разросшихся ветвей. Над конюшней приделана плоская площадка. Парунька взрыла густой слой соломы и легла.
Когда поля и деревни порыжели от зари, она различила через зеленую густоту рябинника караулящих мужиков — во ржи, прямо над оврагом, и в конце улички у бань. Одни с заступами, а другие с кольями сонно передвигались, иногда перекликаясь.
Все утро в хлеву под нею шарили мужики, а на соседних дворах осматривали сушила, подклети, перебирая кадки, рогожки, солому.
Злобная ругань их судорогами отдавалась в теле. Весь день, не ворочаясь, лежала Парунька на боку, чуя, как голова наливается свинцом и деревенеют члены.
А когда сумерки одели деревню и с пригоном стада смолк шум, — крапивой, вдоль плетня пробралась она к полю и упала в рожь.
ЧАСТЬ
ТРЕТЬЯ
Глава первая
Стояло безветрие. Солнышко ползло по верхушкам берез, внизу было прохладно и сыро. Длинные тени тянулись от рощи к ржаным полям. Зверевская гора была облита красным отсветом! Мелководная речушка Печесь, вся в кустарниках тощего тальника, как стекло, отливалась средь болота. [Тальник — небольшая кустарниковая ива.]
