Тамара Каленова (Заплавная) - Не хочу в рюкзак. Повести.
— Где? — шепотом спросил Миша. — В другом классе?
— Нет, класс у тебя останется тот же. Просто...
— Не пойду! Не хочу! — вдруг закричал мальчик, поняв, о каком переселении идет речь.
Страх и бессилие исказили его лицо. Лида испугалась.
— Ну, что ты, Миша? — она привлекла его к себе. — Почему ты меня не так понял? Это ненадолго, поверь мне. Разве я хочу, чтобы ты уходил?
Искренняя боль, прозвучавшая в голосе Лиды, сломила мальчика. Он уткнулся в ее плечо, но не заплакал, а только утих.
— Не бойся, я с тобой пойду, ты не останешься один... Или ты уколов боишься? Я буду приходить к тебе, мы будем гулять вместе... — торопливо говорила Лида.
Миша больше не сказал ничего. Неожиданно он высвободился, встал и пошел к спальному корпусу. Лида за ним.
По лестницам он взбежал, как будто хотел оторваться от погони. Кинулся к своему шкафу, начал рыться. Достал дорожные шахматы, которые ему купила Лида, авторучку, конверты, тетради, ножичек, удочку... Расстелил на полу майку и сложил все. Получился небольшой узелок. И так же, не подымая глаз, Миша повернулся и вышел из палаты.
У изолятора он остановился. Недетская забота омрачила его лицо, и он сказал:
— Как придет письмо, принесите.
— Конечно.
Лида взяла его за плечи.
— Ты... здесь слушайся, не шали, — стала она говорить, чувствуя, что любые слова, сказанные теперь, бесполезны. А может, и не нужны слова?
Лида нагнулась и крепко поцеловала его. Он посмотрел на нее с удивлением. Лида подбадривающе улыбнулась:
— Ну, матрос, иди. Все будет хорошо...
Он ушел. Лида еще долго стояла под окнами, ждала чего-то. Но ни одна ослепительно белая занавеска не колыхнулась.
XI
Прошло несколько дней. В палате мальчишек дни и ночи напролет стояла неестественно аккуратная, всегда заправленная пустая кровать. Лида старалась не замечать ее.
К исчезновению Николаева из палаты ребята отнеслись спокойно. Раз Лидия Афиногеновна сказала, что он скоро вернется, что его для проверки положили в изолятор, значит так оно и есть.
А Лида и сама не знала, когда он вернется. Шли дни. У Миши держалась температура, он сильно кашлял, часто бредил. Около него день и ночь дежурили врачи.
Однажды, прямо в столовую, где в это время обедал шестой «В», прибежала нянечка.
— Лидия Афиногеновна, ступайте в изолятор! Николаеву совсем плохо, вас зовет...
Лида помчалась, на ходу стаскивая с себя халат, будто прилипший к платью.
Не помнила, как добежала до изолятора. Ее пропустили без разговоров.
В пустой широкой палате стояла одна-единственная кровать возле окна. На ней лежал Миша.
Медсестра, заметив Лиду, поспешно вышла, не желая им мешать.
— Миша, — тихонько позвала Лида.
Он открыл глаза. Какие же это были безжизненные, равнодушные ко всему глаза! Лиде стало страшно.
— Миша, я пришла, ты звал? — сказала она.
Бледные губы мальчика дрогнули, лицо скривилось, как будто он собирался расплакаться.
— Я умру, да? — шепотом спросил он.
— Мальчик мой глупый! Что ты болтаешь? — Лида склонилась к нему. — Кто же тебе разрешит это, а?
Он внимательно вслушался в ее чересчур бодрый голос и снова спросил:
— А это больно?
Лида стиснула зубы. Что она может! Только слова в ее распоряжении. Но какими словами потушить эти вопросы, отогнать страх и неверие?
— Слушай, давай договоримся: ты больше не будешь задавать мне таких вопросов! Ты сам понимаешь, что они нехорошие, нелепые...
Он отвернулся и, казалось, потерял совершенно интерес ко всему.
Лида села на его кровать, стараясь уловить его взгляд. Вдруг она решилась.
— Миша, а я с перепугу-то, как услышала твои остроумные вопросы, забыла, что тебе есть письмо, — радостно сказала она.
— Письмо? — он с усилием повернул голову.
— Ну да! От отца! Прочитать?
— Да.
Лида порылась в кармане, нашла какой-то чистый листок, торопливо развернула его и сказала:
— Ты закрой глаза, я тебе буду читать, ладно?
Он послушался.
И Лида «прочитала»:
— «Здравствуй, дорогой мой сын Миша! Извини, что я долго не отвечал на твои письма. Сам не знаю, как это получилось. Опишу все по порядку. Долгое время я чувствовал себя очень плохо. Была большая температура, я не мог ничего пить и есть, только лежал, и мне было больно. Я все время думал о тебе. Я думал так: если бы рядом со мной был мой мальчик, мне было бы легче и я бы ничего не боялся. Помоги мне, Миша, я знаю, что ты у меня сильный мальчик, если ты не напишешь, мне опять будет плохо. Пиши мне каждый день, а то мне страшно. За тебя я спокоен, такие, как мой сын, никогда не сдаются и все перебарывают. Целую тебя крепко. Жду тебя на лето живым и здоровым, только эта надежда продляет мне жизнь. Твой отец».
Лида сложила бумажку и спрятала в карман. Но Миша даже не попросил отцовское письмо, так он верил ей. Он лежал с закрытыми глазами и о чем-то напряженно думал.
— Ты устал, Миша? — осторожно спросила Лида.
— Нет.
— А что мы ответим отцу?
Он открыл глаза, в них была какая-то напряженная мысль.
— Что, Миша?
— Я потерял авторучку... — сказал мальчик.
— Не беда, я принесу тебе новую! — обрадованно сказала Лида. — Ты пока лежи и думай об отце, все-все придумай, что мы напишем, а я приду скоро и принесу авторучку, хорошо?
Он согласился. Устало закрыл глаза и затих. Лида не уходила.
Вошла медсестра со шприцем в руках. Сняла с иголки пропитанную спиртом ватку, потерла исхудалую руку мальчика и сделала укол. Миша вздрогнул, сжал губы. Сестра вытащила иголку, придавила крохотную ранку ватой.
— Молодец ты сегодня! — похвалила она.— А то все никак не давался...
Лида промолчала. Она боялась говорить, голос мог выдать ее, задрожать от жалости.
Медсестра ушла. А Лида все не могла сдвинуться с места. Ей казалось, что стоит ей уйти, как Мише опять станет плохо. Такая ни на чем не основанная вера в собственные силы и могущество — Лида знала — бывает только у матерей.
За ней приходили, шептали, что ее вызывает зачем-то завуч, Лида не уходила. Поила Мишу сладкой теплой водичкой, давала таблетки, заставила поесть.
Когда он заснул, Лида тихонько вышла. Но сделала она это только для того, чтобы дойти до директора и получить разрешение не отходить от Миши на время кризиса.
XII
Незаметно промелькнул месяц, и наступил конец четверти. Миша все еще был в изоляторе, но уже поправлялся. Лида печатала на машинке письмо от его отца, ставила на почте штамп и относила Мише. Он писал домой каждый день. С каждой минутой приближался час разоблачения Лидиного обмана, но она не боялась: если отец ответит на горячие советы, которые давал ему сын, будет очень хорошо.
Конец четверти предъявлял к учителям особые требования. В эти дни Лида часто засыпала над тетрадями. А проснется — они пухлой стопкой лежат перед ней.
Наконец удалось, как показалось ей, выставить объективные оценки, и она, торжествуя, что смогла преодолеть и жалость и сомнения, понесла ведомость к завучу.
В кабинете его не оказалось.
— Где Богдан Максимович? — спросила Лида у секретарши.
Та, не отрываясь от перепечатки меню, буркнула:
— Не докладывал!
Лида не обиделась: оно и понятно, конец четверти, много забот, все нервничают, и секретарше работы прибавилось.
— Хотите, помогу? Я умею печатать на машинке, — предложила Лида.
Девушка смутилась и совсем другим голосом сказала:
— Ничего... Посижу лишний часик... А Богдан Максимович, должно быть, заперся где-то... Отчет пишет.
— Спасибо, извини, что помешала.
Лида знала примерно, где искать завуча. Поднялась на второй этаж. Постучала в дверь физического кабинета.
Интуиция ее не подвела — после некоторого колебания завуч открыл.
— А, Лидия Аф-финогеновна, что-нибудь срочное? Да вы входите, не стесняйтесь.
Как и в первые дни знакомства, на лице завуча было написано дружелюбие и внимательность. Лида вошла.
— Я на минуточку... ведомость принесла, — поторопилась заявить Лида.
Завуч улыбнулся.
— Хорошо. Знаете, совсем замотался, — вдруг пожаловался он. — А как хочется неделовых, приятных разговоров...
Они сели за стол. Краска смущения долго не сходила с Лидиного лица; ей казалось, что завуч не так понял причину ее прихода.
Завуч, словно почувствовав ее смятение, снял очки и, протирая их, вдруг ни с того ни с сего доверительно сказал:
— Я ведь, знаете, Лида, без очков даже трактора не увижу... — и он обезоруживающе улыбнулся.
«Преувеличивает», — подумала Лида, но от этого неожиданного признания ей действительно стало легче и свободнее.
— Столько бывало курьезов из-за очков в студенчестве... Раз как-то перепутал аудиторию, попал к биологам. Два часа кишечнополостных изучал!.. Червяков, значит.
