Тамара Каленова (Заплавная) - Не хочу в рюкзак. Повести.
Та вопросительно посмотрела на завуча.
— Пожалуйста!.. — пожал плечами Богдан Максимович.
Мальчишки вошли гурьбой, закрывая животы руками.
— Уберите руки — попросила Лида.
Они опустили руки. Такая же полоса, точно такой же формы, цвета и, видимо, одинакового происхождения опоясывала все животы. Кроме живота Косовского.
— Юра, объясни! — потребовала Лида. Он закрутил головой:
— А я при чем?
— При том! Я все знаю, — сказала Лида, напирая на «все знаю».
— Ну... пузом нитки рвали, — нехотя объяснил Косовский. — Обмотаешь, надуешься и рвешь... Ирфан восемь витков порвал...
— А ты? — поинтересовалась Лида.
— Судьей был...
— Вот видите, Богдан Максимович, на тихом часе они пузом нитки рвали, — как-то даже радостно объявила Лида.
— Остроумный народ, — несколько сконфуженно пробормотал завуч. — Пусть идут...
Ребята вывалили толпой. Завуч недовольно посмотрел на Лиду:
— Чему вы радуетесь? — тускло спросил он.
— Выдумщики они! — засмеялась Лида.
— Хороши выдумки! Мы трясемся над их здоровьем, а они что выделывают! — И сухо добавил: — Я уже доложил директору. Объясняйтесь теперь с ним.
«Уже?! — только и удивилась Лида. — Впрочем, это недоразумение... Он, видимо, не хотел меня подводить, просто за ребят испугался... А я — объяснюсь, ничего страшного... Директор тоже когда-то был мальчишкой».
X
Директора Лида застали за неожиданным занятием. Склонившись над кожаным диваном, где были разложены старые журналы, он вырезал картинки.
Услышав, что кто-то вошел, он выпрямился, снял с затекших пальцев ножницы и прошел к столу.
— Садитесь, — первым долгом пригласил он. Лида повиновалась.
— С чем пришли?
«Неужели завуч не доложил?» — подумала Лида и неуверенно, почти робко, пробормотала:
— Насчет карантина я...
Директор вдруг улыбнулся, лицо его изменилось до неузнаваемости, стало детским, даже беспомощным. Может быть, зная такое действие своей улыбки, директор и старался все время казаться суровым?
— Вы сказали это так, как бы прозвучало «насчет керосина я...». Не обижайтесь, Лидия Афиногеновна, я безо всякого умысла, люблю, знаете, богатые интонации великого русского языка...
Лида и не думала обижаться: самой была смешна ее робость.
Директор вдруг снова стал серьезным.
— Ну, что там еще стряслось в вашем шестом «В»? — спросил он.
— Ничего особенного. Недоразумение.
И Лида рассказала ему все как есть. Он рассеянно кивал головой.
— Насчет выдумки они горазды, этого у них не отнять.
Директор немного помолчал и вдруг неожиданно спросил:
— Лидия Афиногеновна, как вы себя чувствуете?
— То есть? — не поняла Лида.
— Я имею в виду в школе.
— Отлично! — ответила Лида с воодушевлением. — Такие ребята!.. Мне все нравится.
— Это хорошо, — директор задумчиво посмотрел вдаль, мимо Лиды. — И вам не кажется, что ваши ребята от других чем-то отличаются?
— Нет!
Директор помолчал еще немного.
— Может, вы и правы, — медленно сказал он. — Может быть, именно поэтому вам, как никому, радостно работается...
— А вам? — вырвалось у Лиды.
Грустная улыбка скользнула по тонким губам директора, но он не ответил на ее вопрос.
— Мне жаль вас огорчать, — начал он почему-то суховатым тоном. — Я понимаю, как нелегко разбивать иллюзии, но... сегодня вы лишитесь одного из своих учеников, и, возможно, надолго...
— Кого?
— Николаева берем в изолятор. Он стал опасен для окружающих. Интоксикация.
— Как?! Он веселый... румяный, хорошо ест, — недоумевающе сказала Лида, начиная лихорадочно вспоминать, где она могла простудить мальчика.
— Не корите себя слишком, — словно уловив ход ее мыслей, тихо сказал директор. — Это бывает. Даже если бы мы держали его под стеклянным колпаком...
Лида сидела, опустив голову. Ей было стыдно своей наивной восторженности, своего нелепого стремления превратить работу в праздничную игру и для себя и для ребят. Она почувствовала себя усталой и старой.
— Скажите об этом Николаеву осторожно, понимаете? Это очень важно, — говорил директор. — Здесь понадобится весь ваш педагогический такт.
— Я понимаю, — Лида встала. — Это нужно сделать немедленно?
— Да. Я мог бы отдать распоряжение помимо вас, но... раз уж вы сами ко мне зашли...
Он проводил Лиду к выходу и сам открыл перед ней дверь.
Изолятора боялась вся санаторка. Длинное, мрачноватого вида здание стояло на отшибе. У него была своя кухня, своя отгороженная детская площадка, куда никто не мог войти без разрешения главврача, свои дорожки к морю.
Ребята знали о его существовании и относились к нему своеобразно. Не любили, старались подчеркнуть лишний раз, что это здание не принадлежит школе. Лида вспомнила, как мальчугана, пролежавшего там дней пять из-за подозрения на коклюш, до истерики задразнили: «Изоляторный, заразный!» Для всех это была лишь шутка, а ему она отравила не один день. Так то был коклюш, а тут... Вполне возможно, что на всю зиму...
Мишу отыскать было нетрудно. Он сидел на своем излюбленном месте, за столовой, возле кочегарки, и следил, как по желобу сгружают уголь.
— Что, Лидь Фингенна, на полдник? — спросил он, заметив Лиду.
— Нет, Миша, еще рано. Ты не хочешь пойти со мной... к морю?
— Ладно. Досмотрю только, можно?
— Можно.
Они молча проводили взглядом последние блестящие куски угля, съезжавшие в черное зияющее отверстие бункера. Миша встал, отряхнул сзади штаны и, как бы оправдываясь, сказал:
— Мой отец часто брал меня в кочегарку, только это было давно...
Лида положила руку на его плечо.
— Я знаю, ты мне уже говорил. Я не против, чтобы ты здесь бывал, — сказала она.
На берегу Миша стал кидать камешки в воду, а Лида шла следом и придумывала, как начать разговор.
Невольно Миша сам помог ей.
— Лидь Фингенна, а писем еще не было? — спросил он, обернувшись неожиданно.
— Нет. То есть я не смотрела, — виновато ответила Лида, зная, от кого он ждет письмо. — Скажи, а твой отец давно болеет?
— Давно. Все время.
— Миша, я хотела рассказать тебе одну историю. Вчера прочитала...
Он повернулся к ней и приготовился слушать.
— Сядем...
Они сели на скамейку, и Лида принялась рассказывать.
...Ночь. В клинике тихо. Медсестра идет по длинному коридору, стараясь, чтобы ее шагов не было слышно. В конце коридора, там, где находится палата для тяжелобольных, она снимает босоножки, на цыпочках подходит к полуотворенной двери и заглядывает. Больные (их всего двое) спят.
Медсестра возвращается обратно, на диванчик под светящимся табло. Но сигналы не подаются, все спокойно. Глубокая ночь, и до рассвета осталось совсем немного.
Медсестра склонила голову на руку и задремала.
В палате для тяжелобольных мужчина, тот, что лежал справа, вдруг проснулся. Ему почудился едва слышный хрип и какой-то стон. Он прислушался. Через несколько мгновений стон повторился. Соседу было плохо.
Больной забеспокоился. Дотянулся слабой рукой до кнопки вызова... Но в палату никто не пришел. Медсестра спала.
Тогда он с трудом приподнялся и увидел, что его соседу совсем плохо. Больной был по профессии врач и хорошо знал эти страшные признаки.
Чувство долга, стремление тотчас же, немедленно, поспешить на помощь, которые всегда живы в настоящем враче, где бы он ни находился, сорвали его с кровати. Откуда-то взялись силы. Он совершенно забыл о том, что всякое резкое движение может оказаться для него самого губительным. Он видел перед собой человека, которому нужна его помощь.
С полчаса, а то и больше, он без остановки сводил и разводил руки соседа, делая ему искусственное дыхание. Постепенно лицо умирающего начинало приобретать прежнюю живую окраску.
Когда прибежали дежурный врач и медсестра, больной уже был спасен.
...Миша слушал внимательно, но, казалось, мало что понимал.
— Этот человек, врач из палаты, оказался настоящим сильным человеком. Ты бы хотел походить на него, правда?
Дальше Лида хотела было сказать, что как важно даже во время болезни оставаться сильным человеком, помнить о других, помогать им, стараться самому скорее выздороветь и, главное, не отчаиваться... Но Миша перебил ее планы:
— Нет, я хотел бы летчиком быть.
Лида немного растерялась. Потом сказала:
— Вот и хорошо. Летчик тоже должен быть сильным человеком. Миша, я хотела сообщить тебе не очень веселую новость... — неожиданно закончила Лида, чувствуя, что все рассказанное ни на шаг не придвинуло ее к неприятному разговору.
— Какую?
— Ты... Мы должны с тобой переселиться. Это ненадолго. Но так просят врачи, они говорят, что тебе там будет лучше, спокойнее...
