Лидия Вакуловская - Улица вдоль океана
— Э, никак, попутчик попался. Подхватим? — неожиданно прервал свою речь Саня и, не дожидаясь согласия Завьялова, затормозил!
Широкоскулый старик в кухлянке и торбасах подхватил с обочины меховой мешок с каким-то грузом и прытко заспешил к машине.
— Етти! — распахнув дверцу, весело поздоровался с ним по-чукотски Саня, а по-русски спросил: — Куда, батя, на рудник?
Старик часто закивал, что-то гортанно говоря и показывая на свой мешок, захлестнутый кожаной бечевкой.
— Ну, садись, садись, подвезем! — Саня вышел из машины, открыл заднюю дверцу.
Старик заулыбался, снова показывая на мешок и что-то часто-часто говоря.
— Давай, давай! — ответил ему Саня, забрасывая на заднее сиденье его мешок, потом подтолкнул туда же слегка упиравшегося старика.
«Газик» покатил дальше. Завьялов с интересом обернулся к старику.
— Далеко собрался, отец?
Старик заерзал на сиденье и, тревожно взмаргивая узкими глазами, быстро проговорил:
— Пон-пон, пон-пон!..
— А сам откуда? — Завьялов улыбнулся, хотя уже понял, что спутник не знает русского.
— Пон-пон, пон-пон!.. — опять заерзал старик, страдальчески морщась и тыча рукой в мешок.
— Пастух он, тут где-то оленье стадо ходит, — объяснил Завьялову Саня. Стадо в этих местах он видел недели две назад, когда возил на рудник Ивана Андреевича.
— А что такое пон-пон? — спросил его Завьялов.
— Гроб по-ихнему, — не задумываясь, ответил Саня. Чукотского языка он, конечно, не знал, но слово показалось ему знакомым. Похоже, его часто повторяли у гроба трагически погибшего на морской охоте бригадира зверобоев.
Завьялов снова обернулся к старику. Тот сидел, присмирев, скорбно сморщив скуластое лицо, а в уголках его щелистых глаз висело по слезинке.
— Да-а… — вздохнул Завьялов, сочувствуя горю старика.
Саня тоже вздохнул, потом сказал:
— Они раньше как покойников хоронили? В сопку отвезут без всякого гроба, камнями приложат — и с приветом!.. Теперь, вишь, он гроб едет заказывать… в землю стали. Это, я тебе замечу, тоже пока слабо описано. — Саня поднес ко рту пачку «Беломора» и, встряхнув ее, ловко выхватил папиросу.
— Папьи-ро-са!.. — оживился вдруг старик и быстро заговорил, указывая рукой то на себя, то на Саню… — Папьироса пон-пон, пон-пон папьироса!..
— Верно, батя, закури, тоску придавишь. — Саня подал старику «беломорину» и поднес ему огонек зажигалки.
Старик запыхал папиросой, заулыбался, закивал головой и вдруг стал быстро развязывать мешок. Он вытащил из него крепенький гриб на белой прямой ножке, протянул его Сане, говоря:
— Пон-пон папьироса, папьироса пон-пон!..
Внезапно Саня все понял. Лицо его затянуло краской. Но отступить и признаться он уже не мог, и потому на недоуменный взгляд Завьялова он небрежно ответил:
— Знакомым на рудник грибы везет… чтоб с гробом помогли, — И обернулся к старику: — Ясно, батя, скоро прибудем: Тут десяток километров осталось…
В поселок горняков въехали во втором часу ночи. Было так же светло, как и днем. Солнце еще не садилось, но все же намного продвинулось к земле, оставив луну одиноко висеть посреди неба. Людей на улицах не было — спали. Саня подвел «газик» к Дому приезжих.
— Прощай, Саня. — Завьялов тряс ему руку. — Ты не представляешь, как я рад нашему знакомству…
— Почему прощай? — удивился Саня, — Вернешься в Пургу, сразу ко мне топай. У меня приземлишься.
— Хорошо бы, но я прямо отсюда в соседний район поеду — ответил Завьялов и неожиданно предложил: — Может, мне старика с собой на ночлег пригласить?
— Не-е, — протянул Саня. — Тут полно его знакомых… Я подброшу…
Они еще раз потрясли друг другу руки, и Завьялов исчез за дверью скромного, низенького Дома приезжих.
Саня отворил заднюю дверцу. Старик мирно дремал, забившись в угол машины.
— Слышь, батя… — растормошил его Саня, — Такая, понимаешь, осечка вышла… Магазин в данное время закрыт, а курева у меня всего две пачки. Держи, — Саня сунул старику две пачки «Беломора»…
— Папьироса!.. — обрадованно заулыбался старик и начал развязывать мешок, приговаривая: — Пон-пон папьироса… папьироса пон-пон!..
— На кой мне грибы, — отмахнулся Саня, отодвигая от себя мешок с грибами, и строго добавил: — А Ивану Андреевичу я скажу, пусть разберется, почему колхоз куревом бригады не снабжает. Что за манера — на трассе выменивать?
Старик одобрительно кивал, пряча за пазуху пачки, — Ладно, батя, порулим назад, — сказал Саня, берясь за руль. Дома он нашел среди Зининых учебников русско-чукотский словарь. Гриб по-чукотски назывался «пон-пон», а гроб — «поналыечгин»…
— «Похоже, потому и спутал», — подумал Саня, но огорчаться по поводу дорожного недоразумения не стал. Вскоре он и вовсе забыл о встрече с Завьяловым.
А через два года Саня получил по почте заказную бандероль В ней оказалась новенькая, пахнущая типографской краской книга. Книга называлась «Северные дороги, северные встречи» и на оборотной стороне обложки шариковой ручкой было написано: «Другу Сане от сердца. Если обнаружишь неточности — напиши, в переиздании учту. Роман Завьялов».
Вечером Саня лежал на кровати, читал книгу и хохотал до колик в животе. В другой комнате прибежавшая с работы Зина складывала в портфель книжки — собиралась в вечернюю школу.
— Ох, не могу!.. Ох, пон-пон!.. — заходился смехом Саня, прерывая чтение. — Ох, умора!..
— Ты чего это? — заглянула в комнату Зина.
— Ох, ничего!.. — хохотал Саня, — Ох, беги в школу… опоздаешь!
Дочитав, Саня спрятал книгу под матрац, чтоб не попалась на глаза Зине.
А еще недели через две Зина вернулась раньше обычного из детсада, где работала воспитательницей, стала, подбоченясь, у порога и с каменной твердостью спросила:
— Ну-ка, ответь мне, кто я тебе такая?..
— Как кто? — опешил Саня. — Сестра, конечно. Сестричка родная…
— А в книжке что? — возмутилась Зина, выхватывая из-за борта полушубка книжку «Северные дороги, северные встречи».
— В какой книжке? Сроду не видел. Ты где взяла?.. — попробовал искрение удивиться Саня.
— Трепач несчастный!.. Да ее вся Пурга читает! Теперь про меня думают, что я твоя жена… — Зина швырнула в Саню книжкой и заплакала, припав лицом к стене. Плача, она приговаривала! — В общежитие уйду!.. Стыд какой!.. Завтра же уйду!..
…В кабинет к Ивану Андреевичу Саня входил не слышно, изобразив на лице великое раскаяние.
— Ну, садись, — сказал, Иван Андреевич, хмуря брови. И, взяв со стола знакомую книгу, спросил! — Твоя работа?
— Иван Андреевич… — Саня приложил к груди, молитвенно воздел к потолку голубые, чистой озерной воды глаза, — Дорога длинная, скукота… Я за между прочим, а он… Какой Ботвинник?
— Вот что… — Иван Андреевич хлопнул по столу. — Сейчас же пошли письмо, извинись и объясни. Понял?
— Понял, Иван Андреевич… Мигом пошлю, — с готовностью ответил Саня.
Он вышел из райисполкома на улицу. У подъезда стоял его «газик». Было еще рабочее время, но Саня твердо знал, что шеф никуда не собирается сегодня ехать. Поэтому Саня поскреб пятерней белесую макушку и прямым ходом направился к приятелю посоветоваться: стоит ему в данной ситуации извиняться или не стоит?
Лично он считал, что не стоит.
4. Коренной зуб
До конца рабочего дня оставалось еще около часа, когда по радио оборвался голос известного тенора и раздался голос Лешки Монахова — диктора по совместительству, а по основной работе киномеханика.
«Всем, всей, всем! — торжественным басом сказал Лешка, — Передаем экстренное сообщение неотложной важности!»
После этого Лешка кашлянул сразу во все динамики и репродукторы, имевшиеся в квартирах, учреждениях и на улицах поселка, и, подражая Левитану, повторил:
«Все-ем, все-ем, все-ем!.. Приближается пур-гаа!.. Ветер шестьдесят метров в секунду при морозе сорок пять градусо-ов! Поэтому просим пер-вое! Срочно прервать работу в учреждениях, на стройобъектах, а также занятия в шко-ле!.. Второ-ое! Запастись продуктами с рас-счетом на три дня!.. Тре-тье! Через час всякое хождение в поселке прекратить и разойтись по дома-ам!.. Чет-вертое! Помнить, что на время пурги электричество буде-ет отклю-чено!..»
Хотя Лешка Монахов, соблюдая минутные паузы, трижды повторил тревожное сообщение, дежурный механик котельной Костя Астафьев его не услышал. По той простой причине, что как раз в это время находился в своей рабочей каморке, вскинутой железной винтовой лестницей под самый потолок гудом гудящего машинного отделения, и готовился к удалению больного зуба.
Радио в каморке не было, да и не до радио было Косте, так как вторая попытка выдернуть проклятый зуб закончилась ничем. К тому же выпитый «для наркоза» стакан спирта действовал слабо: боль никак не унималась, и от боли, казалось, разламывался череп…
