Радий Погодин - Я догоню вас на небесах (сборник)
Мы мимо машины в направлении стрельбы — и тут же башкой в кирпичную стену. А пули визжат, рикошетят, и осколки кирпича и кирпичная пыль покрывают нас.
Мы в машину. У пулемета — раззудись плечо — герой Паша Сливуха. Толя Сивашкин за его спиной тоже в героическом настроении.
— Стой! — кричим. — Прекрати.
И долго в ушах тройной звук. Не двойной, как показалось сразу, — тройной. Осветили Пашу фонарем, он весь в кирпичной пыли. Рожа дикая, иссеченная осколками кирпича. Кровь течет струйками, и он ее размазывает по щекам.
— Ползут, — прохрипел.
За стеной послышался шорох.
— Слышишь, опять ползут. На команду «Встать! Руки вверх!» не реагируют. Стой! — заорал Паша. — Стрелять буду.
Мы схватили фонарь и с фонарем бросились в ворота, обогнули стену, а под стеной наш помпотех, старший лейтенант, с подругой из банно-прачечного отряда. От страха у них из головы вынесло то обстоятельство, что от пулемета они стеной отгорожены, небось уползли бы — удрали. А тут, кто знает, может быть они и руки вверх поднимали, но Паша сквозь кирпичную стену этого не разглядел.
— Погасите фонарь! — закричал помпотех. — Я вам приказываю.
Паша в машине, не разобрав команды, снова принялся ломать пулеметом стену. Мы на землю бросились, показалось нам, что пули над головой свистят. А грохот с этой стороны стены отвратительный, как у пневматического молотка большой мощности, и еще визг от рикошетящих пуль. А барышня из банно-прачечного отряда в обмороке. И ее сапожки стоят аккуратненько у березы. А помпотех орет:
— Погасите свет! Кому говорю?!
Но мы не гасим. Нам нужно барышню привести в чувство — может, она при смерти. Мы ее несем в дом — может, у нее сердце разорвалось. И сапожки ее несем. Помпотех всем врал нагло и самодовольно, что медсестра Тоня-красавица бегает за ним как собачка. Когда он свистнет — тогда и бежит. Куда ни позовет, туда и идет — хоть в болото. А барышня из банно-прачечного отряда достаточно некрасивая и весьма немолодая — может, чуть младше помпотеховской мамы.
— Я его убью! — грозил помпотех. — Если бы он так воевал.
Мы ему возражали.
— Воевал он хорошо и, надеемся, не подведет. Паша — парень железный, хоть и кажется деревянным.
Но убил Пашу все-таки помпотех. Не сам, конечно, а его помпотеховское вонючее служебное рвение.
Утром Паша и Толя Сивашкин мыли машину, она была как покрашена, так покрыта кирпичной пылью. А в стене зияла дыра — все же Паша пробил ее насквозь. И мы тогда совсем не зря упали на землю.
Сейчас, мне думается, что я так охотно пишу о Паше, потому что был он чем-то похож на моего старшего брата. Он был смешной и костисто-нескладный. Но он никогда не рассматривал предмет сзади, не рассмотрев его сначала как следует спереди, в лицо, так сказать. Тогда эта мысль о сходстве Паши с моим братом показалась бы мне кощунственной, но все же и тогда я ловил себя на каком-то необъяснимом теплом чувстве к нему. И хотя все над Пашей подтрунивали, вскоре он стал необходим всем нам, как некая точка опоры, а может быть, как глас Божий.
Влюбился он в эту Ульхен-Эльзе, ну, как последний дурак. Впрочем, мы все тайно ему завидовали, не допуская даже мысли, что эта любовь приведет к чему-нибудь путному. Но, может быть, это была не зависть, может быть, греза.
Озеро начиналось прямо у асфальтовой дороги, переходящей в улицу. В окнах первого этажа висели фарфоровые медальоны. Паша поглазел на эти медальоны, на них были головки женщин в шляпках и кружевах. Поговаривали, что в этом доме тайный публичный дом. «Вряд ли, — подумал Паша, — комендатура давно бы это ихнее дело накрыла». Паша покатил по выцветшему от жары асфальту. Торцы домов, с которых начинался город, заросли плющом густо. В озере ребятишки купаются — пищат, визжат, брызгаются. Паша ездил на мотоцикле за клеем для стенгазеты.
Мы с Писателем Пе еще играли в футбол, в роте не бывали, о Пашиных шашнях узнали последними, когда футбольная катастрофа ввергла нас в охоту на молодую лань.
Пашины плечи даже под гимнастеркой так раскалились, казалось, вот-вот вздуются пузырями.
Паша закатил мотоцикл на пляж. Решительно гимнастерку снял. И майку снял. Войне конец — ребятишки на пляже все загорелые, орут по-немецки, а Паша их понимает. Он в своей деревне отличником был и сейчас пожинал плоды.
Ребятишки на Пашу никакого внимания — вот мотоцикл расковырять — пожалуйста. Паша отогнал мальчишек от мотоцикла. И улыбнулся сконфуженно девушке, сидевшей неподалеку на махровом широком полотенце в синюю и белую полосу.
— Цербрюхен, — сказал он. — Как пить дать.
Девушка не ответила на его улыбку, даже чуть носом дернула. «Ну и ладно, — подумал Паша. — Чего она мне улыбаться будет?» Он снял ботинки, штаны-галифе и, подвернув широкие солдатские сатиновые трусы, сделал стойку на руках. Ему хотелось в воду, но он себя сдерживал, нужно еще как следует прокалиться, чтобы прохладная вода стала от перекала еще прохладнее, чтобы захотелось кричать: «Ух ты! О-го-го!»
Мальчишки тоже принялись делать стойки. Они тыкались головами в песок, не удерживая тело слабыми руками. Но им было весело. Они хохотали.
Паша заметил, как девушка глянула на него исподлобья, встала и пошла к воде. На вид ей было лет семнадцать. У девушки шапочка резиновая голубая и резиновые тапочки голубые.
Она упала в воду, чуть подпрыгнув, и красивым кролем прошла первые метры, потом поплыла брассом. Ее приныривающая голубая голова затерялась в оголтелой мешанине купающихся ребят.
Постояв еще немного, Паша тоже побежал в воду, шумно упал в нее и шумно поплыл. Как все деревенские, не обученные кролю, любил он, купаясь, ощущать веселье и шум воды, иногда он даже позволял себе крикнуть — «Ух ты!» — что, конечно, не свидетельствовало в его пользу.
Проплыв до середины озера, он повернул обратно и чуть не врезался лбом в плотик. Плотик стоял на якоре, по-видимому, для того, чтобы пловцы могли отдохнуть. Паша уцепился за край и вымахнул на него, отметив, что черные сатиновые трусы облепляют его ноги почти до колен. Паша, приплясывая, пустился трусы подворачивать, чтобы они выглядели спортивнее, — на плотике сидела та самая девушка в белом купальнике, голубой шапочке и голубых резиновых туфлях.
Паша не отличался развязностью, но тут ему показалось вдруг, что девушку эту он знает с детства, что они вместе учились и между ними самые лучшие дружеские отношения, просто она рассердилась на него за какую-то его глупую выходку; он сел рядом с ней, взял ее руку и крепко пожал.
— Ентшульдиген, — сказал.
Девушка отодвинулась от него, но не прыгнула в воду, а как-то жалко, по-ребячьи, сползла и поплыла на спине, торопливо загребая воду и глядя на Пашу растерянно и жалобно. Потом она повернулась и поплыла кролем. Паша полюбовался немного ее ходом и поплыл вслед саженками.
На берегу Паша глянул на свой мотоцикл и обомлел. На мотоцикле, широко расставив ноги, с сигаретой во рту сидел начальник строевой части, майор Рубцов.
Девушка держала свое бело-голубое полотенце возле лица, прикусив уголок зубами. Она смотрела то на майора, то на Пашу, что-то там соображая в своей замилитаризованной голове.
— Здравия желаю, товарищ майор. Рядовой Перевесов. Возвращаюсь из командировки в город за клеем.
— Как я понимаю, ты не возвращаешься, Перевесов, а прохлаждаешься. И как тебе?
— Так жарко же, товарищ майор. Сил нет. Выкупайтесь тоже. Вода что надо.
Майор расстегнул пуговицу на гимнастерке, покосился на девушку, а она, скомкав полотенце, вдруг шагнула к Паше и спряталась за его спину. Майор гимнастерку застегнул.
— Нет, — сказал он. — Не могу позориться перед населением, купаясь в таких дурацких трусах. И ты бы, рядовой Перевесов, не позорился.
Девушка вдруг засмеялась за Пашиной спиной, а когда он к ней обернулся, вытерла ему лицо полотенцем.
— Рядовой Перевесов! — крикнул майор. Но, поняв, что крик его в данной ситуации неуместен и политически вреден, сказал растерянно: — Перевесов, сейчас же оденься. Не стой голяком перед новой немецкой молодежью. Черт бы тебя побрал… Короче, я беру мотоцикл, а ты пешком пойдешь. И немедленно.
Паша достал из кармана часы, показал их девушке.
— Морген. Цвай ур. — И топнул пяткой, мол, здесь, на этом месте.
Девушка ничего не ответила. Сняла резиновую шапочку, тряхнула стрижеными светлыми волосами.
— Перевесов, — сказал майор. — Ты посмотри на нее. Она же дите. Мне баб не жаль — подстрекатели и психопатки. Но от детей — руки прочь!
— Вы правы, товарищ майор. — Паша подошел к девушке, пожал ей руку. Сказал: — Ауф видерзеен, комрад фройлен. — Залез в галифе, ботинки. — Морген. Цвай ур. — И пошел в сторону части, на ходу надевая гимнастерку.
Майор догнал его на мотоцикле, притормозил и спросил:
— Думаешь, придет?
