Иван Елегечев - В русском лесу
Вспомнилось также Чупрову: дня через два-три после ночного разговора вокруг него перед вечерней проверкой собрались солдаты, а он, чувствуя удовольствие, рассказывал им, как он по лесу с Ирмой гулял, как овладел ею. И Кабылкин, помнится, стоял вблизи, слушал, а потом отошел и упал ничком на свою лежанку и уткнулся в подушку лицом.
Чупров передернул, как от холода, плечами, прогоняя из памяти давнее, и сосредоточился вниманием на то, что говорил Кабылкин. А тот говорил о семье — жене Ирме и детях, о двух снохах и внучке от старшего сына, о младшей дочке, которая мечтает сделаться балериной. Кабылкин говорил долго, чувствовалось, семья — была его любимая тема. Он то заливисто смеялся, запрокинувшись назад головой, то вытирал рукавом куртки слезу умиления. Чупров не узнавал Кабылкина, перед ним был другой человек. И не такой некрасивый, как показалось Чупрову: и глаза у него были не подозрительные, не буравчики, которыми он сверлил все, что падало в поле его внимания, и нос не крупный, не птичий, а ровный, и улыбка красивая — белые крупные зубы, обнажаясь в улыбке, влажно блестели. Но главное, что удивляло Чупрова в Кабылкине — это то, что он, чувствовалось, был счастлив и любим.
Занималось утро, путники, потерявшие дорогу, двинулись на ее поиски и вскоре очутились на знакомой тропе, капризно-прихотливо петляющей из стороны в сторону. Тропа вела в город, солнце, большое круглое солнце, встающее слева из-за вершин деревьев, подсказывало им, что идут они правильно. Впереди сегодня шел Кабылкин, шел быстро, торопливо, стройный, помолодевший, похожий еще более, чем вчера, на мальчишку. Чупров грузно, широко вышагивал следом и, не поспевая, окликал: чего ты торопишься, Кабылкин, как на пожар?.. Кабылкин смирял было бег, но вскоре снова ускорял и терялся в лесной гущине. Тогда Чупров вынужден был наддать шаг и догнать товарища... Чупров чувствовал усталость: сказывалась бессонная ночь, проведенная возле костра. Ему хотелось водки и крепкого чаю.
— Теперь уж тут рядом, — сочувственно сказал Кабылкин, оглянувшись на товарища. — Еще минут десять по тропе — и лесу конец... Зайдем ко мне, Ирма нас напоит чаем.
Чупров не ответил и умышленно стал замедлять шаг, давая уйти дальше вперед Кабылкину. Может быть, первый раз в жизни, как никогда ранее, ему захотелось остаться одному, подумать о чем-то таком, о чем раньше никогда не думалось. Руки его обвисли, весь он как-то обмяк, как будто ледяной дождь продолжал лить ему за шиворот, неприятно холодя все нутро. Он свернул с тропки, не спеша огляделся, выискал среди небольшой чащи старый, полусгнивший, но еще крепкий пенек и сел, будто слился с ним.
Голос Кабылкина аукнул сначала рядом, громко, встревоженно, потом дальше, глуше, тише, и, наконец, его совсем не стало слышно, и тогда заглохло чуткое, отзывчивое эхо, и наступила тишина, такая тишина, какую Чупров в своей шумной, полной впечатлений, встреч, расставаний жизни никогда не слышал. Он закрыл глаза, и вдруг ему ясно стало: «Один!.. Чудно — один! Чудно как-то получилось... И с Кабылкиным, и вообще в жизни — чудно!..»
И только сейчас Чупров понял, ясно осознал, что здесь в этом лесу он впервые испытал чувство, которое не испытывал никогда — чувство зависти. Только теперь он понял, началось оно расти с момента рассказа Кабылкина ночью о своем доме, детях, снохах и внучке, с того момента, когда Чупров увидел этого маленького, неказистого человека, как ему казалось, неудачника, красивым, отрешенным и вдохновенным... Только теперь он понял, что смотрел в спину Кабылкина, едва поспевая за ним по тропе, почти с ненавистью, так несвойственной ему, Чупрову...
В памяти явственно пронеслась юность, возникли и промелькнули близкие и не ставшие близкими лица женщин и среди них — светлоглазая, льняноволосая, ничего не требовавшая за свою любовь, не причинившая ему ни одного огорчения, молоденькая Ирма.
До предельности явственно Чупров увидел вдруг ее рядом с Кабылкиным, оба молодые, веселые и почему-то за чаем.
Яркий луч солнца, ворвавшийся неожиданно в чащу, резко и неприятно полоснул по глазам, заныло сердце, захотелось курить.
Прикурил от зажигалки, подумалось: «Вот и сердце стал чувствовать. Старость, что ли?» Он огляделся. Солнце уже высоко висело над лесом. Косые лучи падали на пожухлую траву, валежины и наваленные сверху вороха сосновых шишек. Тропа вправо, тропа влево, и прямо — тропа, — по какой ему идти? А по любой иди, повсюду его одинаково ждали и не ждали. «Это у Кабылкина тропка одна, — отметил про себя Чупров. — Как торопился-то!»
Новый день мало-помалу разгорался. Кругом аукались люди, боясь потерять один другого, и это вызывало у Чупрова щемящее чувство одиночества в этом огромном, как мир, русском лесу, полном старых крепкоствольных деревьев, молодой поросли, еще не выкорчеванных пней, росных кустарников и изумрудной травы...
Гусак Федор
Я проснулся рано утром от беспокойного сна, вытянул из-под крыла голову, где я держал ее, чтобы уберечься от ночной сырости, и огляделся вокруг. Сквозь щели сарая просвечивался свет нового дня, приближалась пора отправляться на дневную пастьбу. Свет падал на дрова, кадки, рассохшиеся бочки, всякий сарайный хлам, а также и на спины гусей и гусят, спящих со мной рядом. Я негромко загоготал, проснулись две моих жены-гусыни: Дарья, моя ровесница, ей так же, как и мне, нынче исполнилось восемь лет; и Горбоноска, гусынька по третьему году, совсем молоденькая, жена-любимица. Горбоноска, пробудившись, закапризничала, ей хотелось поспать, но Дарья сердито выговорила ей: оставила бы она сон и лень да слушала бы, что прикажет по своей воле повелитель Федор — так она с уважением называла меня.
— Не ссорьтесь, не ругайтесь между собой, дорогие жены, — миролюбиво сказал я, вытягивая шею и разминая крылья. — Сегодня, дорогие мои, я разбудил вас пораньше: нам предстоит большая ходьба — я поведу вас на озеро Байкальское, пришла пора порадовать наших детей подводными сластями. Давайте, жены, гоготать дружно, хозяева проснутся и отопрут дверь, и мы отправимся по своим делам.
Тут мы захлопали крыльями, принялись дружно гоготать — проснулись наши многочисленные дети и тоже, помогая нам, взрослым, загоготали, стараясь перекричать друг друга. Вскоре заскрипела сенная дверь, в ограде послышались шаги, брякнула железная щеколда, в воротцах сарая появилась грузная фигура хозяйки, прозвучал ее сердитый, после сна, голос:
— У-у, прихвостни, нет на вас погибели! Так широко раздираете глотки, будто за вами гонятся злые псы. Это ты, Федор, всему зачинщик! — толкнула она меня в бок носком своего башмака. — Поспать, злодеи, не дадут на зорьке.
Хозяйка ушла, зевая и ворча под нос. Я вышел из сарая, где мы отсиживались ночью, и велел по одному выходить всему косяку.
В ограду сначала вышла Дарья, старшая жена, следом за ней наш с ней выводок — одиннадцать гусят послушных и вежливых; потом вышла Горбоноска, младшая моя жена, за нею следом девять гусят. Дети от Горбоноски, ввиду материнской слабохарактерности, неопытности и молодости, капризны и дерзки, и мне, отцу, такое не очень по нраву. Но я, видя капризы и шалости детей, терплю, обхожусь без ругани и нотаций: не хочу сердить Горбоноску, которую я очень люблю. Вот и сейчас гусята от Горбоноски, выходя из дверей, устроили веселую возню, — я мог бы для острастки долбануть кого-нибудь из них в шею клювом, но не решился этого делать, чтобы не рассердить милую для меня Горбоноску.
— А ну, дети, разомнитесь и потрепыхайте, как всегда утром, крыльями! — громко приказал я, и гусята, выполняя мою волю, принялись гоготать, и бегать, и резвиться, и махать крыльями — так они заряжались на целый день бодростью. Гусыни, мои жены, и я — мы стояли в сторонке и одобрительно наблюдали за детской физзарядкой.
— Теперь пошли! — скомандовал я и шагнул к воротам, которые были уже заблаговременно открыты хозяйкой. Мое семейство медленно потянулось за мной.
Я шел вразвалку впереди, наблюдая за дорогой, чтобы вовремя упредить какую ни на есть опасность. Дорога по деревне считается безопасной, но все одно надо быть бдительным, иначе не избежать потерь. Дорогу, по нынешним условиям жизни, надо выбирать с расчетливым умом, не то живо угодишь под трактор или под какую-нибудь другую машину, которые снуют с грохотом и лязгом то туда, то в обратном направлении. Возглавляя семейство, я обычно стараюсь держаться подальше от каких бы то ни было машин, если даже они без движения стоят на месте. И сейчас, завидев на резиновых колесах трактор, который стоял на обочине, я поскорей свернул в проулок. Колесный трактор, я знал, принадлежит колхозному трактористу Ваське и его помощнику Гришке, удалым ребятам. Я боюсь их удальства. В прошлом году трактористы, находясь в нетрезвом состоянии, наехали, не разбирая дороги, на мое семейство, и в пыли остались бездыханными лежать три гусенка...
