Михаил Аношкин - Покоя не будет
— А мне ни слова!
— А он, похоже, молчальник. Ночевал у меня, а слышала-то я от него, может, два слова, а может, три.
Тетя Нюра оказалась душевной женщиной.
Сначала Андрей отсиживался дома, читал. Первую вылазку сделал в школу. Хотелось попробовать сдать экзамены за десять классов экстерном, но ему отказали. «Ну и пусть, — утешил себя Андрей. — Подожду до осени, окрепну хорошенько, а там видно будет».
Вспомнил Колечкина, и захотелось его повидать. Выбрав день потеплее, когда с крыш падали светлые капельки — предвестники весны, Андрей сел на трамвай и поехал в Заречье. Блуждать долго не пришлось. Возле заправочной колонки стояло три легковых автомобиля. На вопрос Андрея один из шоферов, самый маленький ростом, почесав затылок, переспросил:
— Колечкина?
— Ну, да.
— Крой через дорогу, в тот переулок, видишь? По нему до речки. Налево будет саманный дворец. Так это и есть резиденция Семки Рыжего.
Дверь открыла сухая, костлявая старуха. В ее обличье было что-то цыганское. То ли смуглое лицо, то ли горбатый нос, то ли растрепанные волосы: снизу седые, а сверху черные. Нисколько Семен не походил на нее.
Она ни о чем не спросила Андрея. Молча открыла, молча впустила в комнату с низким потолком. Подошла к койке, на которой спал Семен, натянув одеяло на голову, ткнула его в бок сухоньким кулачком:
— К тебе. Вставай! — и удалилась, даже не удостоив гостя взглядом. Семен сладко потянулся, протер глаза и, увидев Андрея, проворно вскочил.
— Ба! — радостно воскликнул он. — Кого я вижу — Андрейка!
Хотел было обнять приятеля, но, видимо, вспомнил, что у Синилова болит рука, слегка хлопнул по здоровому плечу.
— Здорово, браток!
Радостно потер руки:
— Ну, это дело мы с тобой обмоем, как пить дать! Ты садись. Я сейчас оденусь, умоюсь. Мать! Ты нам закусочки сваргань. Какой ты молодец, что зашел.
Не прошло и десяти минут, как на столе появилась водка, нарезанная ломтиками сельдь, черный хлеб, квашеная капуста. По всему видно было, что это добро у Семена никогда не переводилось! А по тому, с каким безразличием старуха собрала на стол, обходя Андрея, как неживой предмет, он понял, что гости в этом доме не в диковину.
Семен налил Андрею полстакана, а себе полный, объяснив:
— Нутро, понимаешь, горит. Вчера из командировки притащился, ну и хлебнули с братцами-шоферами. Еле домой добрел, ей-богу. Ты не морщись, пей.
— Я, пожалуй, не буду, — поежился Андрей.
— Брось. Ну, давай за твое здоровье, за мое почтенье.
Семен выпил водку залпом, сморщился, закрыл глаза и крякнул, тряхнув рыжим чубом. А он правду тогда говорил — чуб у него отрос отменный, золотистый, густой.
— Пей, пей! — подбадривал Семен. — Что ты как красная девица!
Андрей прижмурился и пригубил стакан. Во рту все обожгло, сперло дыхание.
— Не дыши! — крикнул Семен.
Как ни противно было, Андрей все-таки выпил до дна.
— Слабоват оказывается.
— Да не пил я никогда.
— Птенец, а я-то думал про тебя лучше.
Захмелел Андрей сразу. Стало приятно и тепло. Постоянная боль в руке утихомирилась. В голове зашумело. Андрей блаженно улыбался, и думалось ему, что Семен распрекрасный товарищ. Хотелось даже поцеловать его или по-дружески потеребить за чудесный чуб. А Семен между тем налил себе еще — также залпом выпил. Копаясь вилкой в капусте, спросил.
— Так ты, стало быть, слесарь?
— Чисто работал! Мастер Иван Митрич, бывало, говорил: ты, Синилов, навроде как профессор своего дела, — похвастался Андрей. — Рука заживет, доктор обещал.
— Но слесарить тебе, конечно, не придется больше?
— Почему? Придется.
— А то бы я тебя на первых порах мог к нам в гараж определить. Начальник у меня — свой человек.
— А что — я пойду! Чего не пойти? Пойду.
— Потом бы к шоферской работе пригляделся, подучился малость — и пошел!
— Учиться — у меня мечта. Читать люблю досмерти. Поверишь ли…
— Обожди, — поморщился Семен. — Не люблю я этого, вот как не люблю, — он провел пальцем по горлу. — Дураки всю жизнь учатся, дураками и помирают. А я жить хочу, я не дурак. Понимаешь — жить на широкую ногу. Меня опять на «Победу» ставили. Дудки! «Буйвол» взял. Милое дело! Был вон нынче в командировке, думаешь, с пустыми руками приехал! Весной на посевную махну, осенью на уборку. Я честно делаю, не думай. Пустой машину не гоняю. Пойдем к нам в гараж. Я тебя научу. Со мной не пропадешь.
— И пойдем! — захлебнулся от нежности Андрей. — Эх, дружище Семен! Человечище ты! — и полез к Колечкину целоваться.
А тот отмахивался, смеясь:
— Брось ты, дуролом! Тысячи нежностей. Баба ты, ей-богу!
…Утром Андрею было мучительно стыдно за свое поведение у Колечкина. Трещала голова, а тело было как после порки. Тетя Нюра качала головой:
— Мыслимое ли дело так себя изводить? Да ты еще больной. Пожалел бы себя.
Андрей отводил глаза в сторону, уши у него пылали от стыда.
— Ты уж, сынок, воздержись, право дело. Я тебе от чистого сердца советую. Не славно это.
Неделю Андрей не выходил из дома. Читал. Потом ходил в больницу. День выдался теплый, таял снег, бежали ручьи, в воздухе висел весенний перезвон. Конец марта. И захотелось Андрею прогуляться по городу, по самому центру, поглазеть на людей, на красивые здания.
Возле гостиницы «Южный Урал» встретил Семена Колечкина в компании приятелей. Семен был основательно выпивши, обрадовался Андрею, познакомил с товарищами и потянул в ресторан. Отнекивался Андрей, сколько мог. Но их было шестеро, а он один. Не устоял.
Компания шумно ввалилась в вестибюль гостиницы, столпились у гардероба. Андрея окликнули. Кто бы? В этом большом многолюдном городе у него знакомых не было. Наверное, показалось. Но его снова позвал знакомый женский голос.
— Что ты не раздеваешься, голова два уха! — накинулся Семен.
Андрей не слушал его, оглянулся. Глазам не поверил своим: у окна стояла Нина Петровна и улыбалась. Не скоро узнаешь, такая нарядная: в зимнем пальто с черным каракулевым воротником, в пуховой шали, в ботах. А глаза прежние — с затаенной печалью, с невысказанными желаниями. Пухлые губы, подбородок с нежной ямочкой. Семен потянул за рукав:
— Кто это?
— Погоди!
— Хороша, ей-богу. Сок с молоком.
— Брось трепаться! — окрысился Андрей.
Колечкин только свистнул от изумления:
— Ого! У тебя и коготки есть!
Синилов шагнул к Нине Петровне. Она весело прищурилась, словно бы прицениваясь: тот это Андрей или другой, можно с ним вести себя так же откровенно и по-дружески, как на Егозе, или нельзя. Заметила на похудевшем лице волнение, прочла в глазах неподдельную радость, потянулась навстречу ему. Встали друг перед другом, улыбаются и молчат. «Похорошела, — думал Андрей, — даже помолодела, морщинки расправились».
— Торопись, Андрей, а то на буксир возьмем! — крикнул Колечкин.
У Синилова потухла улыбка, взбухли желваки.
— Идемте на улицу, — сказал Андрей Нине Петровне. — Эти друзья действуют на нервы. Она повиновалась, спросила:
— Кто они?
— Пятерых вижу впервые, а с одним в больнице лежал. Ну их! Но как вы сюда попали?
Они выбрались на улицу, окунулись в солнечную многоголосую звень и, подхваченные пестрым людским потоком, поплыли, сами не зная куда.
— Дела школьные, главным образом, — ответила Орлова. — Ну, и обещание хотела выполнить — вас повидать. Собралась искать по адресу, а тут такая удача — увидела здесь.
Взгляд у нее открытый, зовущий. Андрей невольно потянулся к Нине Петровне:
— Дайте-ка я возьму вас под руку. Так удобнее.
— Бориска про вас уши прожужжал — дядя Андрей да дядя Андрей. Все посылал к вам. Вот я и собралась. Благо, весенние каникулы. Адрес Бориска раздобыл, бегал к вашему брату.
Дошли до скверика у почтамта. Андрей притомился. И сознаться неудобно, и идти с каждым шагом тяжелее. Тогда пригласил Орлову к себе на квартиру. Она посмотрела на него с благодарностью. Отозвалась.
— Хорошо. Только зайдемте в номер. Я для вас кое-что привезла.
В номере Нина Петровна вытащила из-под кровати «авоську».
— Бориска пристал: увези дяде Андрею варенье да и только, — улыбнулась она. — Вы сядьте, отдохните немного.
Андрей присел на диван, она — рядом. Посмотрела на него с затаенной улыбкой, потупилась и призналась:
— С того лета, когда встретила вас на Егозе, я какой-то иной стала. Будто в моем окошке тоже зажегся свет. Все время думала о вас. Забывала — напоминал Бориска. Чем вы его приворожили?
— Не знаю, — пожал плечом Андрей. Близость женщины волновала его, будоражила. Да, Егоза! Гористые дали, голубые ветры, чудный аромат земляники. Там-то и появилась эта маленькая, милая женщина, как-то вдруг стала близкой. Жалел ее тогда, а вот сейчас убедился: напрасно. Она не нуждалась в жалости. Ее сердце тянулось к нему, трепетно ждало, что его сердце отзовется, подарит ей не только дружбу, но нечто большее… Это он понял и растерялся. Действительно, было в ней что-то глубокое, нерастраченное: это притягивало. Нет, у него есть Дуся. Она ждет, верит… У них много загадано на будущее.
