Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.
После долгих размышлений Иван Егорович понял только одно: Нина Петровна была, как обычно, права, когда не советовала ему вмешиваться не в свое дело.
В тот момент, когда Иван Егорович удалился с Арбата, дядя Дема с дурацки блаженным видом сидел в парикмахерской. Никто не знал, что он назначил Ирочке свидание у Никитских ворот на бульваре. Перед свиданием дядя Дема решил сбрить свои желтые усы.
Глава двадцатая
Дядя Дема без усов
Когда лихая парикмахерша с космами, как у древней ведьмы, сделала свое черное дело и дядя Дема увидел себя в сияющем зеркале начисто без усов, на душе у него сделалось печально и пусто. Если наше повествование по некоторым признакам можно отнести к тысяча девятьсот пятьдесят восьмому году, то следует сказать, что сие таинство Дема откладывал тринадцать лет. Он считал, что именно благодаря своим усам он благополучно прошел сквозь все испытания войны. Он знал, что усы старили его, не любил их и все–таки щадил из–за этого тайного суеверия. Кроме того, он попросту привык к своим усам, и эта привычка была сильнее его намерений и решений.
Из всей бригады только один Володька своим проницательным умом понимал, что дядя Дема выламывается. Весь его внешний вид, включая усы, отражал заскорузлую деревенскую манеру держаться как бы наперекор городской среде. Люди, подобные дяде Деме, почему–то считают высшим шиком этак вот выламывать себя под что–то давно несвойственное современной русской деревне. Роняя на пол свои желтые усы, дядя Дема как бы ронял свой шик, а вместе с этим шиком и нечто более существенное и важное, может быть, ту самую корявость, которая была ему так выгодна в общении с людьми.
— Ну вот, — сказала косматая парикмахерша, — на человека стал похож. Годов сто слетело.
Дема не стал с ней разговаривать. Пусть бреет молча. Без усов лицо стало постное, продолговатое, никудышное. В общем, неприемлемое лицо.
Но чего не сделает любовь!
Он сбрил усы специально для Ирочки. Однажды Ирочка сказала ему, что они портят его вид. Он это запомнил. Ему очень хотелось понравиться Ирочке. Она нагоняла на его глухую душу смутную любовную тоску. Дядя Дема понимал, что в этом случае корявость может ему помешать, и теперь вот отправился в парикмахерскую.
Девушки давно пошучивали, будто дядя Дема воспылал к Ирочке нежными чувствами. Но она и вообразить не могла, чтобы этот старый, мусорный, со своими желтыми усами… А он воспылал и самым приличным образом назначил ей свидание. При этом говорил, что будет «очень рад» и тому подобное.
Ирочка не любила дядю Дему люто, как может не любить негодяя честный и взыскательный к людям человек. Но, как это ни странно, она решила пойти на свидание с ним. Ее вело любопытство неприязни. Ей хотелось до конца понять дядю Дему и потом разоблачить его перед всей бригадой.
Насчет его намерений она не сомневалась, считая их гадкими, но ей хотелось увидеть, как он станет проявлять себя.
Единственно, что беспокоило Ирочку, — поймут ли девушки ее намерение? Они считают ее очень умной и передовой, но иногда прямо говорят ей, что она слишком умничает. А надо просто идти по жизни. Дядя Дема ясен им, как лопух. Если девушки узнают, что Ирочка вознамерилась что–то еще понять в нем, они засмеют ее.
Поколебавшись немного, Ирочка решила все–таки пойти к Никитским воротам на бульвар.
Ей чуть было не помешал Володька. Он загорелся желанием непременно встретиться сегодня и поехать купаться в Химки. Всеми правдами и неправдами она отделалась от него. Оставались Крохины. Нина Петровна шла к ним вечером в гости и непременно хотела, чтобы Ирочка пошла вместе с ней и Иваном Егоровичем. Ирочка не придавала серьезного значения этому приглашению. Можно опоздать, можно вообще не пойти. Да и звали к девяти вечера. Ирочка надеялась, что к тому времени дядя Дема успеет проявить свои пошлые намерения и она покинет его, торжествуя победу.
Когда Ирочка пришла на бульвар у Никитских ворот, дядя Дема слонялся среди ребятишек, помогая им найти закатившийся мяч или поднять упавшую игрушку. Но что дети и игрушки! Ирочка узнала дядю Дему лишь по его костюму и шляпе. Костюм этот, грубошерстный, темно–коричневый, он надевал в дни получки, а шляпа была все та же — соломенная, выгоревшая, с грязно–черной лентой. Но лицо, лицо! Ирочка поперхнулась от подавленного возгласа удивления. Ей жалко улыбался не сам дядя Дема, а некто приблизительно похожий на него. Этот некто был моложе дяди Демы лет на пятнадцать. В конце концов Ирочка не удержалась от смеха.
— Смеетесь, — уныло сказал дядя Дема.
Ирочка хотела остановиться и не могла.
— Я ведь по–простецки. Неловко будет городской барышне с усатым ходить. А вы смеетесь… Вот и угоди. Мне и самому смешно. Губы голые, даже закурить боюсь…
Ирочке стало смешно вдвойне. Совсем не случайно, а со смыслом он обращался к ней на «вы». То, что он называл ее старомодно «барышня», также свидетельствовало о каких–то скрытых его намерениях.
«Все–таки, — подумала Ирочка, — он глупый человек». Но прежде чем дать ему отпор, она решила сделать вид, что ничего не понимает.
Когда дядя Дема говорил, а она смеялась, ей почудилось, что из–за решетки бульвара кто–то за ними наблюдает. Она так испугалась, что не посмела оглянуться. «Нервы», — решила Ирочка. Направляясь на это свидание, она и в самом деле очень нервничала.
Дядя Дема стоял рядом с Ирочкой, весь на виду. На нем были желтые туфли, грязные, стоптанные, вовек не чищенные, и пестрая ковбойка с открытым воротом. Он распространял вокруг себя густой запах лука, но водкой от него не пахло. Может быть, гречневой крупы наелся. Ирочка чувствовала, что дядя Дема держится необычно, и с нетерпеливым интересом ждала, как он будет вести себя дальше. Ей казалось, что весь бульвар наблюдает за ними. Она оглянулась к решетке, но там никого не было.
— Я не глупый, — неожиданно сказал дядя Дема. — Все понимаю.
«Если все — значит, глупый», — мелькнуло в голове у Ирочки.
— Понимаю все, что этого дела касается, — уточнил дядя Дема.
— Какого? — не поняла Ирочка.
— В залетки вам я теперь не гожусь.
Ирочка молча пошла к скамье. Дядя Дема последовал за ней. Его слова напомнили ей деревню, колхоз, куда она ездила «на картошку». Ирочка вспомнила улицу в лесном селе и парня в кепочке, который спросил ее: «Я тебе в залетки не гожусь?» Тогда она дичилась, была маленькой, слова этого не понимала, А «залетка» — это любовь и не любовь, жених и не жених, судьба и не судьба, избранный и неверный. Что было ответить дяде Деме? Ирочка смутилась. Они сели рядом. Ирочка покосилась на дядю Дему, и ей до ужаса захотелось щелкнуть его по носу. Лицо дяди Демы выражало истинную скорбь. Ирочке опять стало смешно.
— Вам без усов нельзя, — с трудом удерживаясь от смеха, сказала она.
Он это знал и без нее. Если он жил, как бы маскируясь, то усы придавали завершенность его корявому стилю. Теперь что–то надломилось. Теперь была беда. Но он, как человек, опасно раненный, еще не верил, что это настоящая беда.
— А что в них хорошего? — с кислой миной сказал дядя Дема. — Вы смеетесь, а я не серчаю, нет. Это молодость ваша. Я ведь для вас старался… — Вдруг он огляделся по сторонам, заулыбался и торопливо проговорил: — Я сейчас! Только в одно место сбегаю! Пусть тут никто не садится.
Он опрометью бросился к площади.
Ирочка почувствовала себя дурой. Зачем она пришла? Какой бездарный, если вдуматься, поступок! Разоблачить хотела… Какая тупость! Сбежать теперь? Но это нелепо. Он ничего обидного не делает. Он хочет поговорить с ней. Ирочке начинает казаться что–то неправдоподобное, дикое… Влюбился, может быть? Матерщинник, грубиян, заражающий своей развязной грубостью молодых ребят! Ах, да что там! Дядя Дема — и любовь! Нет, это невозможно!
Ирочка увидела, что он спешит к ней с какими–то покупками в руках.
— Вот, — учтиво сказал дядя Дема, глядя на нее напряженным взглядом. — Забавляйтесь.
В одном кульке было развесное печенье, в другом — карамель–смесь, в коробке с золотым оленем — шоколадный набор.
— Что это вы? — спросила Ирочка без улыбки. — Чай пить собрались?
Дядя Дема не понял.
— Забавляйтесь, — повторил он. — Что ж так сидеть–то?
Ирочке вдруг все это надоело.
— Дядя Дема, зачем вы меня позвали?
Он молчал, держа свои покупки.
— Забавляйтесь, — третий раз повторил он, очевидно полагая, что Ирочка стесняется. Он был по–своему радушен. Безразличие Ирочки обижало его. Но вместо того, чтобы сказать ей об этом, он сказал: — Для чего же я потратился?
Ирочка отвернулась. Как дядя Дема ни был «коряв», старая деревня еще никогда так ярко в нем не проступала.
— Не знаю, для чего вы потратились. Меня больше интересует, для чего вы меня позвали?
