Леонид Борич - Случайные обстоятельства
Наконец Рая села за стол и сказала Букрееву:
— А я к вам прямо из бассейна. Шестьсот грамм сбросила, представляешь?
Он не представлял, не хотелось ему представлять, но кивнул, конечно, а она спросила тут же:
— Ты что, своих офицеров сегодня раньше отпустил?
— Когда это я их раньше отпускал? — усмехнулся Букреев.
— А я в бассейне твоего штурмана видела, он там, между прочим...
Ольга сделала какой-то предостерегающий знак, и Рая умолкла.
— А ты не ябедничай, — сказал Букреев.
— Ой! — испугалась Рая. — Я тебе ничего не говорила. Ты не знаешь. Ладно?.. Он такой симпатичный...
— Не волнуйся. Я его отпустил. Он к соревнованиям готовится.
— Ты так считаешь?.. — Рая вскользь посмотрела на Ольгу.
Что-то у них было, какой-то разговор о Володине, что ли? Натворил что-нибудь?
— Что значит — я считаю?! Ты же сама говоришь, что видела его в бассейне?
— А знаешь, он хорошо плавает, — сказала Рая.
— Еще бы! Первый разряд имеет...
В дверь затрезвонили. Так только Андрей мог: короткий-длинный, короткий-длинный... «На якорь становиться!..» — сам его этому сигналу выучил. Но что-то долго держит его Светланка на руках, чтобы он к звонку дотянулся...
Дочка сразу бросилась к нему, обняла за шею, повисла — тяжелая уже, почти что барышня, а Андрей, в ушитой отцовской шапке с «крабом» — другой не признавал, — дожидался своей очереди, а скорее — просто ждал, когда Букреев сам к нему подойдет.
Он был любимцем у матери, вообще очень на Ольгу похож: такой же светлый, с огромными серыми глазами, доброжелательными и спокойными, с ямочками на щеках, с мягкой улыбкой — красивый, ухоженный малый...
— Ну, здоро́во, — сказал старший Букреев, пожимая ему ручонку.
— Здоло́во, — с той же серьезностью сказал младший и дал себя поцеловать.
— Сегодня Колька тебя не стукал? — спросил Букреев, помогая сыну раздеться.
— Сегодня — нет! — сказал Андрей радостно.
Колька был на целый год старше, ему уже пять исполнилось, и часто задирал миролюбивого Андрея.
— А если он тебя снова толкнет? — поинтересовалась Светланка, проверяя, усвоил ли Андрей ее наставления.
— Если завтла? — уточнил Андрей.
— Ну, хоть завтра! — нетерпеливо согласилась Светланка.
Андрей молчал.
— Значит, пусть себе толкается? — наседала сестра. — И сдачи не дашь?!
— А как же я его толкну? — спросил Андрей. — Ему же больно будет.
— Папа, скажи ты ему! — потребовала Светланка. — А то вырастет рохлей, и все его обижать будут.
— Светлана, не учи его глупостям, — сказала из комнаты Рая. — Человек должен быть добрым.
— А зачем быть добрым? — с вызовом, спросила ее Светланка.
— Как... как это зачем! Тебе уже четырнадцать лет, а ты не понимаешь?! — отозвалась Рая.
— Как будто она сама понимает зачем, — шепнула отцу Светланка.
— Перестань, — сказал ей Букреев. — Сделала алгебру?
— Сейчас сяду, — отмахнулась Светланка. — Папа, а ты знаешь зачем?
— Что — зачем? — Хотелось ему пока с мыслями собраться...
— Зачем добрым быть? — повторила она. — Если тебе же только хуже от этого?! — Она исподлобья смотрела на отца, точно как он смотрела, и с нетерпением ждала ответа, который он должен был ей дать тут же, не сходя с места.
Смущенный, что вот так сразу ничего определенного ответить не может, Букреев подумал, что ему самому такой вопрос, сколько он помнил себя, никогда вроде бы не приходил в голову. Отчего же он вдруг ей пришел?
«Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — он не знал, откуда это всплыло, да и было ли вообще такое, существовало ли оно — он тоже не знал. Хотя — не мог же он сам это придумать?! Но, повторяя сейчас про себя эту навязчивую строчку — то ли отрывок какого-то стиха, то ли слова слышанной где-то песни, — строчку, чем-то похожую на заклинание, Букреев обрадованно почувствовал, что где-то здесь, рядом, в чем-то уже и ответ на ее вопрос, но как это все выразить, связать, продолжить, — он не знал...
Он смотрел на Светланку и думал, что она слишком на него похожа, чтобы быть красивой, да что там — красивой!.. Он вообще часто думал о том, что природа все-таки нечестно распределила красоту между его детьми, обойдя ею как раз того ребенка, кому красота в жизни была во много раз нужнее. А ведь Светланке всегда, наверное, придется помнить, что обделена, — помнить хотя бы из боязни, что в любую минуту ей могут об этом напомнить другие...
«Зачем добрым быть?..»
— Если ты считаешь разговор серьезным, может, тогда не стоит об этом в прихожей? — улыбнулся Букреев.
— Когда я лягу, мы поговорим, да? — просияла Светланка.
— Алгебру сначала сделай, — напомнил он.
Андрей уснул после пятой или шестой сказки — Букреев уже и со счета сбился. Он перешел из спальни в комнату дочери, помог ей решить задачку, обрадовался, что она быстро все схватывает, а потом, когда дочка наконец тоже улеглась, он подсел к ней и почему-то вдруг вспомнил и рассказал ей, как однажды на юге она, пятилетняя, чуть постарше Андрея, заболела тяжелейшей ангиной, как она металась в жару, как потом начался сильный озноб, а поселок маленький, ночь, никаких врачей и «скорой помощи», — и он прилег рядом, гладил, успокаивал, ничем не умея помочь ей, а она все тянула и тянула на него одеяло, думала, наверно, что раз ей так холодно, то, значит, и ему, и все время заботливо спрашивала его об этом...
Светланка с интересом слушала о своей неизвестной или просто забытой детской жизни, удивляясь, почему сама не помнит, а потом, заглядывая ему в глаза, спросила:
— Ты хочешь, чтобы я была доброй? Да?
Он улыбнулся, подумав, что все оказалось проще: не общие рассуждения ей нужны, а вот — хочет ли он, именно он, чтобы она была доброй... Или не так понял? А как тогда?..
— «Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — сказал он вслух. — Ты не знаешь, откуда это?
— Откуда? — спросила она.
— Я вот и сам не знаю...
Попрощавшись с дочерью, Букреев выключил свет, проверил, не тянет ли от форточки, и вышел.
«Она и так добрая», — думал он о Светланке. Это уж не в него, видно. Скорее, в Ольгу...
А все-таки часто ему казалось, что он лучше, острее, чем жена, чувствует, когда Светланке бывает плохо, и, чувствуя это, Букреев многое ей молчаливо прощал, чего Андрею в ее возрасте, наверное, не будет прощать. Считалось, что балует...
Ольга сидела у телевизора, внимательно смотрела какую-то передачу и даже не обернулась.
— Все. Заснули, — весело сказал Букреев. — Можно и об личной жизни подумать.
— Сам виноват, — сказала Ольга, не отрываясь от телевизора. — Видишь их редко, вот и потакаешь.
Нет, все-таки она на что-то обиделась.
Ссориться им почти не случалось, никаких особенных недоразумений не бывало, разве по пустякам, да и то она всегда умела вовремя уступить, как-то сгладить его резкость, а тут — на тебе, целый вечер!
Может, на ней платье новое, а он не заметил? На это она обижалась иногда. Могла обидеться.
Букреев внимательно присмотрелся, показалось, что действительно, кажется, новое, — он вообще не запоминал, во что она одевалась, — и, желая показать, что все же обратил на это внимание, Букреев сказал:
— А красивое платье! Где это тебе удалось?
Ольга оглянулась, поняла, что он серьезно сказал, уничтожающе спокойно ответила:
— У меня это платье уже второй год. — И снова отвернулась к телевизору.
— А... а совсем как новое, — пробормотал он, не зная теперь, как выйти из этого дурацкого положения. Во всяком случае, решил он для себя на будущее, лучше уж проглядеть ее новое платье, чем вот так ошибиться.
В продолжение своей пятнадцатилетней супружеской жизни он кое-что все-таки постиг и уже понимал, например, что если Ольга вдруг говорила, когда они собирались куда-нибудь в гости, что ей совершенно нечего надеть, то это, скорее всего, означало, что пора ей шить или покупать что-то новое. Он только всякий раз удивлялся (и все еще продолжал удивляться) этой наивной хитрости, не понимая, почему она прямо не может сказать об этом или, вернее, зачем она вообще говорит, если он никогда не бывал против очередной ее покупки, да и попросту никогда не вникал во все это...
Букреев подошел, взглянул на экран — футбольный матч передавали, — пожал плечами и сел в кресло. Перебирая стопку книг на журнальном столике, он спросил как можно безразличие:
— Что-нибудь случилось?
— С чего ты взял?
Он некоторое время смотрел на нее, потом демонстративно переставил кресло, сел спиной к телевизору и решил почитать, а она — пусть себе как хочет.
— Что-то Андрюшка покашливает, — сказала Ольга.
— Не заметил... — Книга его заинтересовала. — Я в его годы тоже кашлял. Покажу завтра Ивану Федоровичу.
— При чем тут Редько? Рая неплохой педиатр... Она сегодня слушала Андрея и сказала...
— ... что Нинка продает свой бежевый костюм... Или что-то в этом роде, — раздраженно договорил Букреев. — И что у Андрея нет ничего страшного. Твоя Рая не Андрея смотрит, а об очередной шубке думает. Вся страсть у нее в эти тряпки ушла.
