Иван Шевцов - Во имя отца и сына
Вот так же и марининых можно по пальцам пересчитать, и корней в народе, как всякий мусор, они не имеют. И многочисленность их иллюзорная, кажущаяся от чрезмерной их шумливости. Шумят, галдят о себе, стараются держаться у всех на виду, на поверхности, как та пена, а люди, миллионы людей настоящих, спокойно и уверенно делают свое великое дело, не обращая внимания на истошный вой саксофонов. От такой неожиданной аналогии на душе Посадова становилось теплей, мрачные мысли таяли, рассеивались, как дым сигареты, и он уже с глубоким убеждением отвечал на свой главный, волновавший его вопрос: да, на века останется в нашем народе то, во что он верил и верит, во имя чего отдал свой могучий талант - героическое искусство, осененное идеями Ленина. Потому что не оскудела и никогда не оскудеет талантами советская земля, и грядущее ее племя, молодое, незнакомое, будет так же неистово и мужественно бороться за торжество коммунистических идей, как боролись их отцы, деды и прадеды.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. И СНОВА СТИХИ
На другой день после вечера поэзии в обеденный перерыв в цехах не стучали, как обычно, в домино, не играли в японского дурака. В сборочном, где больше всего работало молодежи, шел горячий спор о поэзии. Начали его Саша Климов и Коля Лугов с безобидных шуток по поводу вчерашнего выступления Новеллы Капарулиной и Артура Воздвиженского. Роман Архипов бросил несколько язвительных замечаний о стихах модных поэтов. Ему стали возражать поклонники Воздвиженского. И пошло! Уже через три минуты аудитория, как говорится, разделилась на два лагеря, далеко не равных количественно. Сторонников модерн-поэзии было человек пять - семь, не больше, но они выступали удивительно активно против своих оппонентов, спорили до хрипоты и в выражениях не стеснялись.
В самый разгар спора Саша Климов, взобравшись на ящик, провозгласил:
- Внимание! Сейчас я вам прочту одно стихотворение, после чего вы мне должны ответить на два вопроса: во-первых, когда приблизительно написано оно и, во-вторых, кто автор? Идет?
- Давай, крой, - начальнически разрешил мастер Деньщиков и посмотрел на часы. - Только покороче, а то обед кончается.
Саша прочитал:
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности.
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы, как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится, и дуется,
И вопит: "Не поэзия - шваль!"
Врешь!
Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевато-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженной магнезии
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому!
На-кася выкуси.
Презираю толпу.
Попишу?
Попишу, попишу…
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках.
Климов обвел всех плутоватым взглядом, пунцовый от возбуждения:
- Ну прошу, товарищи, кто первый?
Не двигаясь с места, Вадим Ключанский промямлил:
- Подумаешь, ребус. Стихи написаны после пятьдесят шестого года, автор Артур Воздвиженский.
По цеху пробежал шумок. Саша поднял руку:
- Кто следующий?
- Это пародия на Воздвиженского. И сочинил ее Саша Климов, - глухо проговорила Белкина.
- Еще? - Саша торжествующе посмотрел на людей.
- Давай, не тяни, осталось всего три минуты, - поторопил начальник цеха.
- Итак, уважаемые слушатели! - продолжал, подражая спортивному комментатору, скороговоркой Климов. - Написал эти отличные сатирические стихи действительно Саша. - Сделав жест в сторону Белкиной и внушительную паузу, он бросил: - Только не Климов, нет. Саша Черный. И написал их в 1909 году.
Заглушая веселые возгласы удивления, Саша Климов крикнул, соскакивая с ящика:
- Вот так-то, дорогие любители поэзии! Историю надо знать! Чтоб не повторяться!
Емельян Глебов во время обеденного перерыва тоже находился в сборочном цехе: вместе со стариком Луговым они сидели в сторонке за высоким станком и прислушивались к спорам молодежи.
- Вот так бы каждый день, - с удовольствием заметил Сергей Кондратьевич.
- Постараемся, - тихо ответил Глебов и повернулся к старику: - С вашей помощью,
- С моей?
- Обязательно, Сергей Кондратьевич. Почему бы вам в один из обеденных перерывов не рассказать молодым рабочим, как вы начинали трудовую жизнь в дореволюционные времена.
- В книгах лучше описано. Какой я говорун? - пожал плечами Сергей Кондратьевич.
- Книга книгой, а живой человек убедительней. Говорят, лиха беда начало.
Это было хорошее начало, и Емельян остался доволен комсомольцами. После смены он пригласил к себе комсомольский актив, похвалил ребят, и тут же все вместе наметили темы бесед на месяц вперед. Здесь же присутствовал и приглашенный Глебовым Александр Александрович Маринин.
К немалому удивлению комсомольцев, Маринин включился очень активно в эту работу: предлагал темы, называл имена людей, которые могут приехать. Утром следующего дня на щите "комсомольского прожектора" висел план бесед на месяц.
Петр Васильевич Климов ехал на завод с самыми добрыми чувствами и намерениями. Жаль, рассуждал скульптор, что не сделал этого раньше, давно надо было побывать, поинтересоваться у мастера, как работает Саша. Петр Васильевич надеялся на заводе подыскать для себя подходящую модель. С Емельяном Глебовым они встретились минут за сорок до обеденного перерыва. В партком зашли также директор с главным инженером: повидать талантливого скульптора. Климов, не любивший зря терять время, стал расспрашивать о заводе, о людях. Инициативу в разговоре взял главный инженер, называя передовиков производства. Упомянул Константина Сергеевича Лугова, который пришел на завод учеником и вырос до начальника цеха.
- Луговы - это династия, - заметил Глебов. - Старший, Сергей Кондратьевич, интереснейший человек, изобретатель и рационализатор.
Климов захотел повидаться с ним. Когда после, идя по цехам, Глебов подозвал Сергея Кондратьевича и представил его скульптору, Петр Васильевич крепко пожал ему руку, внимательно посмотрел на него и сказал:
- Буду рад познакомиться с вами поближе, - решив про себя: получится очень выразительный портрет.
В цехе Климова сопровождала целая свита любопытных, среди которых были и Александр Александрович Маринин, даже библиотекарша Вероника.
В обеденный перерыв, представляя собравшимся скульптора, Глебов рассказал о его творчестве. Петр Васильевич всегда испытывал неловкость, когда говорили о нем в его присутствии, а сейчас тем более. К рабочей аудитории он всегда относился с чувством особого уважения и теплоты.
Ведь Климов сам происходил из рабочего племени, в юности был подмастерьем в Нижегородских механических мастерских. Сейчас стоял он в огромном цехе с высокой стеклянной крышей, окруженный рабочими, главным образом молодежью, и улыбался дружески, смущенно. Они внимательно смотрели на него, ожидая чего-то интересного и необычного, и Климов заговорил, приглушенно, глядя в лица людей маленькими, цвета кедрового ореха проницательными глазами:
- Дорогие товарищи. Я с огромной радостью приехал к вам. Надеюсь, что и вы побываете у меня в мастерской. Буду рад показать вам и свое "производство". - Он улыбнулся, у глаз его собрались мелкие морщинки и снова распрямились. - Приезжайте.
Окруженный плотной толпой рабочих, он не знал, что ему дальше делать. И тут выручил Глебов:
- Петр Васильевич, у товарищей есть вопросы.
- Вопросы? А-а, пожалуйста, - с готовностью отозвался Климов.
- Нас, конечно, всех интересуют, - поторопился высказаться Гризул, - довольно сложные и острые процессы, происходящие в настоящее время в советском изобразительном искусстве.
Климов повел короткой бровью, прищурил глаза и, не глядя на Гризула, попросил уточнить:
- Какие, собственно, процессы вы имеете в виду?
- Ну хотя бы борьба с бескрылым фотографизмом и парадной помпезностью, поиски новых форм.
- Борьба в нашем искусстве никогда не прекращалась, - ответил Климов. - Всегда боролось талантливое с бездарным, реалистическое - с формалистическим, идейное - с безыдейным. Такая борьба идет и сейчас. Что же касается поисков новых форм, то и это всегда было уделом каждого талантливого художника,
