Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)
— Начинай с середки, не ошибешься! — насмешливо крикнул кто-то.
— С какой середки?
— Фенька, скажи, где там про Аникея пропечатано! Вскочила молодая круглолицая доярка, та самая, что позже всех прибежала на дойку, сдернула с головы платок, и рыжие волосы ее, попав в золотистую, пыльную полосу света, падавшую из оконца, огнисто вспыхнули.
— Читай, как наш Аникей в области похвалялся! — с вызовом проговорила она.— Какие он сулит нам золотые горы и кисельные берега!.. В самой середке, говорят, напечатано!..
— Тоже агитаторша — читает книгу, а видит фигу! — Кто-то хрипло рассмеялся.
— Я сейчас... сейчас,— торопливо шептала Васена, вся малиновая от растерянности и стыда.
Молодая доярка, слояшв руки на груди, ждала, когда Васена найдет то, что встревожило всех.
— Вот! Вот! — Васена развернула газету.— Называется «Дадим родине больше мяса и молока!».
Константин весь подался вперед, стал за спиной Васены, и, пока она в напряженно-стылой тишине читала эту статью, он быстро пробежал ее глазами, буквально глотая строки...
В газете сообщалось, что председатель черемшанского колхоза выступил на очередном областном совещании и произнес, как было сказано, «взволнованную» речь. Он рассказал не только об успехах руководимого им колхоза, но и торжественно обещал, что колхоз берется выполнить три с половиной годовых плана по мясу и два плана по мо-
локу. Он говорил о каких-то скрытых резервах и возможностях, таящихся в хозяйстве. Предлагал всем последовать примеру одной передовой области, где колхозники отказались от своих личных коров, продали их колхозу и том самым не только освободились от ненужного и непроизводительного труда, но и сумели произвести больше продукции на сто гектаров земельных угодий.
— «Скажу вам откровенно, по-мужицки, что корова является обузой для настоящего колхозника, который болеет за свой колхоз,— уже поборов недавнюю растерянность, звонко читала Васена.— Она связывает его по рукам и ногам и мешает ему отдавать все свои силы коллектив-пому хозяйству. С кормами всегда нехватка, с выпасами плохо, с помещением тоже нелегко. А колхоз может взять все эти заботы на себя -они прокормит закупленных коров, и получит от них больше молока, и снабдит этим молоком по дешевой цене самих колхозников. Я уверен, что наши колхозники поймут все выгоды такого дела и с облегчением и даже радостью расстанутся со своими буренками. Разрешите заверить областной комитет партии, а также наш районный комитет, что мы с честью выполним взятые на себя обязательства! Мы призываем последовать нашему патриотическому примеру другие колхозы области, потому что у нас у всех одна задача — создать в нашей стране изобилие хлеба, мяса, молока и приблизить тем самым светлый день коммунизма!»
Доярки минуту-другую молчали, словно пораженные общей немотой, потом заговорили вразнобой, все сразу, не слушая друг друга:
— Вот, паразит, что удумал!
— Бабы! Да что ж это деется на белом свете?
— Да меня хоть режь, я свою не отдам!
— Ну жизнь, черти бы ее с квасом съели! Как на коромысле: то вверх тебя швырнет, то вниз!
Константин все еще не верил тому, что услышал,— выхватил из рук Васены газету, стал снова лихорадочно перечитывать статью.
— Как же это так получается, товарищ парторг? — раздался голос молодой доярки, полный вызова и еле сдерживаемой злобы.— За нас подумали и за нас решили?
— Я...— Константин поднял голову и натолкнулся на острые, неприязненные взгляды доярок.— Я так же, как и вы, узнал об этом впервые...
— Вы нам глаза не замазывайте! — крикнула, выбегая вперед, высокая жилистая женщина и подняла костистый кулак.— Вы все заодно с Аникеем! Под одну дудку пляшете!
Ее дружно и напористо поддержали:
— Им лишь бы перед начальством хорошими быть, а слова они подыщут! На все гвозди забьют, так что и не оторвешь!
— Сызнова сели на брехню и брехней погоняют! Жилистая доярка подступала ближе, Константин видел ее налитые яростью глаза.
— Да что ему до нашей беды, бабы? — кричала она, открывая темный, наполовину беззубый рот.— У него что, дети есть-пить просят? Они с Аникеем давно оглохли на оба уха и нашу беду не слышат!..
— Да замолчите вы! — закричала Васена и подлетела к пожилой доярке.— Вы с ума сошли! Он же вам правду говорит, нра-а-авду! А вы, как овечки дурные, сами не знаете, что делаете!..
— Заткнись, вертихвостка! Много ты понимаешь! У тебя еще материно молоко на губах не обсохло!
— Нынче все обучены говорить — заслушаешься вас, да слово подешевело, за бесценок идет!
Доярки, повскакав с мест и окружив Константина плотной, гневно дышащей толпой, гомонили рассерженно и запальчиво.
— Постойте,— тихо сказал он и поднял руку.— Послушайте.
Он сам еще не знал, что скажет им, и удивился, что женщины стали затихать и в красном уголке нежданно наступила полная тишина.
— Хотите — верьте мне, хотите — нет,— язык с трудом повиновался ему,— но я даю вам честное слово, что Лузгин все скрыл и от меня, и от всех коммунистов... Не смотрите на меня так — я говорю что есть. И никто,— слышите! — никто не заставит вас делать то, чего вы сами не захотите... Иначе мне здесь делать нечего... Вот так!
— Ну, что я вам говорила? Что? — Васена торжествующе оглядела доярок.
Ей, наверное, казалось, что Константин пристыдил наседавших на него женщин, но у самого Константина было такое Чувство, что он ни в чем не убедил их и они по-прежнему не верят ему.
— Ладно, бабы, из пустого в порожнее переливать,— буднично и вяло прозвучал чей-то голос.— Саввушка вон захворал — молоко везти некому.
И тишина опять взорвалась злыми выкриками:
— А пускай киснет, нам-то что!.. Нашли дураков богу молиться!
— Тут душу наизнанку выворачивает, не то что... Константин вдруг взмахнул рукой и пошел к двери.
— Давайте я отвезу!..
Он тут же подумал, что доярки могут решить, что он поступает так потому, что чувствует себя в чем-то виноватым перед ними и хочет загладить свою вину, но отступать было поздно.
Когда четверть часа спустя он подкатил на телеге к ферме, женщины еще не разошлись по домам.Не говоря ни слова, он поднял первый четырехведерный бидон и понес его к телеге. Высыпав на улицу, доярки молча смотрели, как он загружает подводу, таскает бидон за бидоном, как будто никогда не видели, как это делается.
Закрепив бидоны толстой веревкой, Константин тронул вожжи, прыгнул в телегу и оглянулся.Доярки все так же молча и угрюмо смотрели ему вслед.Сдав на сливном пункте молоко, Константин составил в телегу пустые бидоны, связал их снова веревкой и не спеша поехал обратно на ферму.
Телегу мотало, трясло на ухабинах, колеса тарахтели по ледяной, густо унавоженной кромке, сползали в жирную, сочно похрустывавшую грязь. Бренчали за спиной бидоны, звякали друг о дружку, и стоило телеге чуть накрениться, как они валились на Константина, он хватался двумя руками за грядку, напрягался, сдерживая спиной тяжелый напор.
И словно в лад этой тряске сшибались и разбегались мятущиеся мысли Константина. Обманул! Обошел, как мальчишку! Даже не посчитался с тем, что в колхозе есть коммунисты, парторг, правление!
Уже прошел первый, отчаянный приступ беспомощности и гнева, но Константин все еще не мог успокоиться. Он ждал от Лузгина любого подвоха, был все время настороже, но ему и в голову не приходило, что тот может так нагло пренебречь всеми черемшанцами.
Значит, он решил действовать в обход — вначале заручиться поддержкой руководителей области и района, соедать шум вокруг своего имени, а затем уж сводить счеты с теми, кто будет противиться ему в колхозе. Хитер, ничего не скажешь!
Какую же роль он уготовил ему? Или он думает, что Константин волей-неволей должен будет согласиться с тем, что уже свершилось, и станет помогать проводить эту затею в жизнь или уступит свое место тому, кто будет более послушен? Судя по всему, Лузгин не принимал его слишком всерьез.
«Где же выход? — спрашивал Константин.— Нет, не затем я приехал сюда, чтобы сдаться на милость этому проходимцу! Что я, один, что ли, здесь? А коммунисты? Не будут же они молчать, когда беда подступила к самым избам!»
Жизнь в деревне шла своим чередом, и казалось, не было причины для тревоги: мычала по дворам скотина, просясь на волю, купались в пыли завалинок куры, бежали в школу ребятишки, крича и размахивая сумками, толпились на крылечке сельпо мужики, густо дымили махрой.
— Тпр-ру! Стой, старая!
Через улицу, наперерез подводе, бежал Егор Дымшаков в распахнутой стеганке, без шапки. Он схватил под уздцы лошадь и, щуря диковатые глаза, навалился на край телеги.
