Нина Буденная - Старые истории
Ей хорошо думалось. И мысли ее были сложные-сложные. Нам не понять. Думала она об этих своих мелких штучках, о том, где что убрать, а где и прибавить. И нам с вами никогда не уяснить, почему от этой самой прибавки размеры штучки должны уменьшаться. Оставим это на совести Анны Павловны, которая выглядит в данный момент весьма экзотично и уже про себя распределяет, кому из своих сотрудников какую часть идеи поручить для разработки. А лучшей подруге она ничего не собиралась поручать, а, наоборот, высчитывала, под каким бы соусом ее уволить, потому что Анна Павловна как тщательно полы мыла, так и работала. И бездельников не терпела.
Тут зазвонил телефон. Анна Павловна не без труда поднялась и, бросив на ветер пару неологизмов, сняла ближайшую трубку.
Звонила очередная лучшая подруга Лена Карамазова.
— Павловна! Можешь быть свободна, атташе-кейс я купила.
— Слава аллаху.
— Ну уж не до такой степени свободной. Сапоги моей Таньке надо. Готовь сани летом, сама понимаешь. Те деньги, что дала, на них и пусти.
— Больше нет никаких указаний? Может быть, требуется построить дворец или разрушить город? Только прикажи, мы все могём.
— Нет, все. Свистни, когда муж уедет в командировку, приду потрепаться. А если раньше сапоги купишь, звони само собой.
Анна Павловна положила трубку и немедленно сняла ее снова: звонила Алла Аркадьевна.
— Забыла спросить, лекарство достала?
— Алла, я не могу достать эту заумь. Советский Союз ее не импортирует.
— Брось! Ты да не можешь! Скажи просто — не хочешь. А не можешь, так зачем тогда было за министра замуж выходить? Всем вам на наши нужды наплевать. Зажрались. Совсем от народа оторвались. Знать. Голубая кровь. Наркомовская дочка!
— Я в такой форме разговаривать с тобой отказываюсь. Я могу достать только те лекарства, которые у нас есть. А про твое даже никто не слышал. Чего ты разошлась? Случилось что-нибудь?
— Тебе не понять.
— Где нам, дуракам, чай пить.
— Отчет о работе за месяц с меня требуют.
— Кто?
— Ванюшкин.
— Скажи ему, что это не его дело. А вот я приду послезавтра и вправду с тебя отчет потребую. Готовься.
И Анна Павловна повесила трубку.
Нельзя сказать, что настроение у нее стало лучше, чем прежде. Но птицы пели, солнышко в окно припекало, халат она скинула, осталась в трусиках и в майке. И вот в этом культурном виде шуровала тряпкой, в нужный момент смывая ее в ведре, по углам.
И вспомнилось ей тут, как ее лучшая подруга, дочка замечательного полководца, наняла домработницу. Та вот также достигла самых труднодоступных, потаенных мест ее квартиры, а потом смылась с частью особенно полюбившихся ей вещей. По непонятной случайности дорогих также и сердцу хозяйки. Лучшая подруга заявить-то в милицию заявила, но там совершенно резонно спросили имя, фамилию и отчество лихой домработницы. И выяснили, что нанимательница паспорта предложившей свои услуги стахановки в глаза не видела. Так что милиция — и винить ее в этом невозможно — оказалась бессильна. Но лучшая подруга, работая под девизом «Сделай сам», через месяц после побега встретила свою старательную помощницу на улице и уж так за нее ухватилась — весь МУР отрывал, еле оторвал. Знай наших.
Анна Павловна переползла в холл, думая о том, что же у них можно украсть? Если судить по ее, выходило, что польститься — так, чтобы рисковать, — не на что. Разве книги?
Часа через полтора с протиркой полов было покончено. Полюбовавшись своей работой, хозяйка дома сочла, что теперь самое разумное встать под душ. Но в ванне плавали замоченные с вечера мужнины сорочки, их она в прачечную не носила, считала, что там уродуют воротники, собственно, единственное, что и должно отлично выглядеть, потому что муж не дрова колет и пиджак на службе прилюдно не снимает.
Поэтому Анна Павловна просто насухо растерлась мохнатым полотенцем, влезла в джинсы, набросила кофточку и решила, что, прежде чем приняться за стирку, неплохо бы пропустить чашечку кофе.
С ним она опять устроилась в кресле и покейфовала десяток минут. Но тут в дверь позвонили.
На площадке стояла невысокая молодая женщина, одетая во все хорошее. Плащик темненький, чуть потерявший новизну от сухой городской пыли и соприкосновения с многолюдной текучей толпой. Припудренные улицей туфельки, сумочка модная и свежая прическа, от которой слабо пахло еще не до конца улетучившимся лаком. Еще бы полчасика, и запаха совсем не осталось бы. А вот глаза были чуть растерянными, немного смущенными и очень грустными.
— Это квартира Ивана Васильевича? — спросила она.
— Его самого. Да вы проходите, чего на лестнице стоять?
Женщина зашла как-то опасливо, оглянулась беспомощно. «Не москвичка», — уверенно решила Анна Павловна.
— Слушаю вас.
— Я к Ивану Васильевичу, я его избирательница, он наш депутат. Я почти прямо с вокзала — рано неудобно было приходить, так я в парикмахерскую забежала. А на вечер у меня уже билет взят, я туда и обратно.
— Как зовут вас?
— Ирина.
— А меня Анна Павловна. Не в добрый час вас идея с парикмахерской посетила: Иван Васильевич уже на работу уехал. Поезд обратный во сколько?
— В шесть… В восемнадцать.
— Раздевайтесь, что-нибудь скумекаем.
Пока Ирина снимала плащ, Анна Павловна пошла звонить мужу на работу. Оказалось, что он уже успел укатить в Совмин. А когда вернется — неизвестно. Можно было бы отправить Ирину в министерство, к помощнику, но Анна Павловна не была приучена с бездумной легкостью распоряжаться людьми — их временем и чувствами. Когда в юности своей она сначала удивлялась, а потом даже позволила себе возмутиться тем, что отца ее одолевали просьбами, засыпали жалобными письмами, подстерегали в местах его обычных прогулок, чтобы вручить ему какое-нибудь заявление, он сказал ей:
— Ты что же думаешь, людям приятно все это делать? Ведь им и горько обнажать свои болячки, и стыдно выступать в роли просителя, и унизительно караулить меня на улице. А раз идут они на это, значит, боль и обида большая или несправедливость. Они ко мне с бедой идут. И я стараюсь сделать, что могу. Потому что, если мне откажут, кому же не откажут? К чему же тогда вся моя жизнь, все прошлые дела, если сегодня я отвернусь от людей, которые верят мне? Знаешь, не стыдно попросить, стыдно украсть.
— Значит, так, Ирина, — сказала Анна Павловна. — Сейчас мы с вами поедим, и вы мне расскажете, что у вас за беда. Потом решим, что делать дальше. Ивана Васильевича повидать вам не удастся — у него день тяжелый. Пошли на кухню.
Пока поели да чайку попили, Ирина освоилась и уже просто и доверчиво рассказала Анне Павловне о своей заботе. В общем-то ничего нового для Анны Павловны, что-то в этом роде она и ожидала.
Была Ирина колхозницей из округа, от которого баллотировался Иван Васильевич. Младший брат после армии тоже там механизатором работал. С ним-то и случилось несчастье. Он и двое таких же, на год, на два постарше, укатили из магазина в соседнем селе детскую коляску. Зачем укатили, почему, кому она нужна была — неизвестно. Квалифицировали это действие как кражу. Брату и одному из приятелей дали по три года, идейному руководителю — четыре.
— Брат-то у меня тихий, непьющий, — говорила Ирина, — сроду за ним такого не водилось. И председатель сказал, что за тех двух нет, а за брата он ходатайствовать готов. По мне, так пусть бы и посидел, молодой еще, раз дурак — так пусть ума наберется. Да родители старые совсем. Беспомощные. Брат с ними жил, а я в другом селе замужем, почти за два десятка верст. Ухаживать мне за ними несподручно, а ко мне они наотрез ехать отказались. Ну не идиот? Эта коляска три года в магазине стояла, все ее обходили, а нашему дурню потребовалась. Да и не потребовалась даже. Один из них сказал: «Я без этой коляски отсюда не уйду. Вы меня прикройте». Те его и заслонили. А он покатил. И выкатил. А потом на тракторный прицеп погрузили и домой отправились. В сарае спрятали. Наш-то никогда домой ничего чужого не приносил, знает, что спросят: где взял? Утром милиция приехала и забрала дурака.
И Ирина заплакала.
— Глупейшая история, — сказала Анна Павловна. — Могли бы и условно дать. Впервые все-таки и скорее на хулиганство смахивает. Но судить, Ира, я не берусь, в чем не разбираюсь, в том не разбираюсь. Вы сейчас за этот вот стол сядете, я вам бумагу дам, и напишете все, что рассказали.
— А без заявления нельзя? Не умею я такие бумаги писать.
— Без бумаги, Ира, нельзя. На основании чего Иван Васильевич будет обращаться в инстанции? Да поподробнее пишите и все по-честному, чтобы Иван Васильевич глупо не выглядел, если в материалах суда вскроется что-то посерьезнее. И что председатель «Красного луча» готов посодействовать, Иван Васильевич его знает. Так что садитесь и творите.
