Михаил Аношкин - Кыштымцы
— Не дури! Возьми кого-нибудь из парней. Лесом поедешь или восточной стороной?
— Лесом ближе.
— Поостерегись. Говорят, в лесу всякой шпаны развелось.
Мыларщиков разыскал Кузьму Дайбова. Тот состоял в охране ревкома. Ему до чертиков надоело стоять на часах. Чего тут караулить? Разве что отпетый дурак полезет в ревком для того, чтобы напакостить — Кыштым же наводнен войсками. Пробовал уговорить Мыларщикова отпустить его на Татыш в рабочую дружину. Да разве Михаила Ивановича уговоришь? Никак не может забыть самовольства со Степкой Трифоновым. Приглашение поехать к Жерехову застало Кузьму врасплох. Он сначала растерялся, а потом обрадовался.
Через несколько минут они вышагивали по Большой улице.
Выбрались из Кыштыма в полдень верхом на конях. За кордоном дорога нырнула в густой сосняк и извилисто пробивалась, нащупывая менее заросшие места. Всадникам порой приходилось нагибать головы, чтобы уберечься от злых колючек. Местами сосняк расступался и по сторонам выстраивались медноствольные сосны, которые на высоте смыкались зелеными кронами, застилая солнце. Ехали будто по ущелью. Иногда сосны торопливо убегали в стороны, и тогда слева блестела глянцем листва берез, а справа вставали заросли черного ольховника и черемушника. В редких просветах блестела светлая полоска воды — за кустами пряталось озеро Иртяш.
У речки Букоян всадники спешились. Нашлась краюха хлеба, круто сваренные яйца. Молча умяли еду, запили студеной водой, покурили всласть и снова вскочили на коней.
По сведениям штаба, отряд расположился в деревне Куяш. Михаил Иванович там однажды был, поэтому дорогу помнил. Миновали избушку лесника. На рысях одолели подъем в гору. Оглянулись. На юг распростерлись тяжелые темно-синие складки тайги, левее блестело на солнце неоглядное озеро Иртяш. Дорога круто покатилась под уклон, завиляла между соснами. Верст через пять лес кончился, и открылась безлесая местность. Дорога легла по земляной дамбе между озер. Возле дамбы всадников обстреляли. За спиной стеганул винтовочный выстрел, дробным эхом рассыпался над лесом. Пуля пискнула сбоку. Кузьма пригнулся к луке седла.
— Жми! — крикнул Мыларщиков и что есть силы огрел своего коня. Вороной взвился на дыбы, но подчинился твердой руке хозяина и взял наметом. Гикнул по-разбойничьи Кузьма. Грохнуло сразу несколько выстрелов — стреляли в спину. Кони отбили поспешную дробь по настилу мостика. Запоздало прогремел еще один выстрел, и конь Кузьмы споткнулся. Седок вылетел из седла и упал на дорогу.
Михаил Иванович упруго спрыгнул на землю и подбежал к Кузьме. Тот тяжело поднялся. Ушибся. Из ссадины на щеке сочилась кровь. Лошадь стояла понуро, на мокром крупе мелко подрагивала кожа. Чуть повыше коленного сустава из ранки струйкой стекала кровь.
— Жив? — спросил Мыларщиков у Кузьмы. Тот вдруг взбесился. Сорвал со спины винтовку и бросился было обратно, к лесу, откуда их обстреляли. Выстрелил на ходу, заорал во всю глотку:
— А ну выходь, гужееды сопливые! Я вам дам!
Погрозил винтовкой и успокоился. Отряхнулся от пыли, промыл поцарапанную щеку.
— Ты чо на пулю-то лезешь? — укорил его Михаил Иванович.
— Гужееды сопливые, — проворчал Кузьма. — Подлые трусы! И стреляли-то в спину.
До Каслей оставалось версты полторы. Окраинные домики — вот они, рядом. Церковь на главном бугре блестит куполами. Коней повели на поводу. Конь Кузьмы обезножил, припадал на раненую ноту. Когда добрели до окраины, Михаил Иванович сказал:
— Пойдешь к каслинским товарищам, они тебе помогут. А я до Жерехова — один.
— Я с вами.
— Пешком, что ли? Делай, что сказано!
Михаил Иванович помахал Кузьме и стегнул плеткой Вороного. «Вот паразиты. Ни с того, ни с чего обстреляли, подбили такого доброго коня. Банда какая-нибудь, из кулачья», — подумал Михаил.
К Куяшу Мыларщиков подскакал, когда солнце заметно клонилось книзу. Синева окутала даль. Назойливо звенели комары. Михаила Ивановича остановили на въезде два бородатых мужика в шапках, с берданками за плечами.
— Слезай, приехали, — хватая лошадь под уздцы, сказал один из них, у которого борода росла клином.
Мыларщиков спрыгнул на землю и сразу угодил в объятья ко второму мужику. У этого борода окладистая. Если бы не разные бороды, мужиков различить было бы трудно. И росточка одинакового, и рубахи у них холстяные, и берданки, словом, мужики как близнецы-братья.
— Полегче, — повел плечом Михаил Иванович, и мужик сообразил, что этого рыжего всадника силенкой бог не обидел. Отступил шаг назад, спросил:
— Кто таков?
— Представитель Кыштымского ревкома.
— Сымай ремень и гони сюда револьверт.
— Не шуткуй, дядя!
Мыларщиков на всякий случай отступил назад. Он никак не ожидал прыти, с которой мужик с окладистой бородой бросился на него. А второй закричал тоненьким голоском:
— Шпиена пымали! Шпиена пымали!
Из крайней избы выскочило около дюжины мужиков и понеслось к месту схватки. Мыларщиков откинул от себя бородача легко. Тот прошелся по земле винтом и завалился прямо под ноги Вороному. Но револьвер Мыларщиков вытащить не успел. На него навалилась целая ватага, быстро скрутила руки, сняла ремень. Кто-то ударил по скуле, и у Михаила Ивановича полетели из глаз сине-зеленые искры. Стащили сапоги. В таком растерзанном виде провели через Куяш, втолкнули в каменный сарай на берегу озера. Двери железные, скрипучие. Похоже, повесили замок. Влип! Вместо жереховского попал в кулацкий отряд. Еще сапоги сняли. А под стелькой спрятан мандат, подписанный Швейкиным: мол, такой-то действительно является членом ревкома и направляется на связь в отряд Жерехова. Может, и к лучшему, что оставили без сапог? А вдруг докопаются? Скулу саднило. Даже потереть не мог — руки связаны. На улице тепло, а здесь сыро, мыши в углу попискивают. Ни одного окна. Только наверху, сквозь дырявое железо, льется слабый вечерний свет. Потолок растащили по досочке, уцелели толстые матицы.
«Как же я дал маху? Швейкин предупреждал — поостерегись. Что они со мною сделают? — размышлял Михаил Иванович. — Расстреляют? Скорее повесят. Кулачье, лютее врага нет. Просто не дамся. Глотку перегрызу. Жаль, попался по-глупому. С Кузьмой черта с два дались бы мы бородачам! Постреляли бы их, как ворон».
На деревне тихо: амбар на отшибе. Да и церковь рядом. Возле нее шуметь не будут. Руки стянули на совесть, в плечах больно, кисти затекают. Михаил Иванович попытался подняться на колени, чтобы встать на ноги. Сумел, подошел к двери. Обита железом, а снаружи накладка чугунная — такую сорвешь только динамитом. Торкнулся плечом. С улицы угрожающе донеслось:
— Не колготись!
— Пить хочу!
— Можа, кваску подать?
— Руки развяжите!
— Можа, перину принести? Ну отваливай от двери. А то как садану!
— Я те садану, гужеед поганый. Ты ведь и стрелять не умеешь!
— За гужееда — знаешь? Разрисую и тятя с мамой не узнают, — рассердился часовой и для острастки раза два бухнул прикладом по двери.
В углу Михаил Иванович приметил кучу прошлогодней высохшей конопли. Опустился на нее, привалившись спиной к стене. Острые каменные ребра больно впились в тело. Лег на бок — голову никак не мог приспособить. Наконец плечом сумел сгрудить коноплю, что-то вроде валка получилось. Примостил на него голову. Успокоился. Не о стенку же биться головой от отчаянья. Вспомнил встречу с Петром Глазковым, представил укоризненный взгляд Швейкина — подкачал, же ты, Михаил! А мы на тебя надеялись.
…Пришли за ним утром два молодых молчаливых башкирина. Подтолкнули пленника вперед и двинулись следом, отставая на полшага. Утро занялось тихое, умиротворенное. Озеро лежало без единой морщинки. На тополях резвились синицы, где-то невидимые гомонили воробьи: прямо базар птичий открыли. Коза паслась в церковной ограде, черная, рогатая. На дороге в пыли купались куры.
Мыларщикова привели в просторную избу. За столом восседал усатый солдат с нахальными глазами. Окинул пленника насмешливым взглядом. Башкиры молча замерли у двери.
— Садись, на чем стоишь, — усмехнулся солдат.
— Развяжите мне руки, — попросил Михаил Иванович.
— Ты ко мне, что ли? — спросил солдат, вынимая кисет.
— Ежели ты не бандит, то к тебе.
— Нно-нно! — вскочил солдат. — За такие слова я тебя мигом в Могилевскую губернию отправлю! Без пересадки!
— Отправишь, — скривился Мыларщиков и, ногой придвинув табуретку, сел. Усатый свернул цигарку и, прикурив, тоже сел. В окно заглянула чернобровая молодка и спросила:
— Захар, ты Никишку не видел?
— Могу за него!
— Нужен ты мне, мухортый! — дернула плечом молодка и исчезла.
Захар качнул головой, не тая улыбку, и сказал для самого себя:
— Ах ты, бархотка болотная!
В сенках послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в избу ввалился крупный мужчина в офицерском кителе, в синих галифе. Чуб вывалился из-под козырька фуражки. Вид бравый. В руках нагайка. Похлопывает ею по голенищу. Башкиры вытянулись в струнку. Захар вскочил, пряча за спиной цигарку.
