Сергей Львов - Спасите наши души
— Мальчики, — сказала Ася, — мне трудно. Мне трудно по-настоящему. А вы мои друзья. Почему вы не спросите, что со мной?..
...Уже несколько раз в комнате появлялась мать Вадима, ужасалась, что опять так накурено, грозно показывала на свой плакат, требовала, чтобы Вадим перевел гостей в столовую и напоил чаем. И уже выпит чай. И уже съедено все, что нашлось в холодильнике. И уже Ася звонила домой сказать, что задерживается, а Вадим ходил к соседям за сигаретами. А разговор все не кончен.
Генка слушал Асину историю, как репортаж с другой планеты, и был очень похож на себя, каким его нарисовал Андрей. Из всего, что Ася рассказывала, его больше всего задели лампы дневного света в семинарской библиотеке.
— Богу молятся, науку отрицают, а современной техникой, между прочим, пользуются!
— Ты только не упрощай, — сказал Вадим, — не отрицают они теперь ни науку, ни технику. Это все куда сложнее.
Он стал рассказывать, как современная церковь относится к новейшим достижениям науки, увлекся, и, когда помянул про кибернетические машины и космические полеты, Генка почувствовал себя сразу увереннее. Историк-то он историк, а, оказывается, с ним тоже можно поговорить! Даже о технике! Только говорит он про нее как-то совсем по-другому. А уж про машину, играющую в шахматы, сказал такое, чего Генка и не знал вовсе.
Это нужно будет запомнить! И вдруг опять как-то так оказалось, что к этому разговору философия относится. А Генка привык от всего, что считал пустыми рассуждениями, отмахиваться: «Ну, это все ерунда, философия!»
Ребята не заметили, что уже давно ушли в разговоре от того, о чем рассказала Ася. Они то спорили, то соглашались друг с другом, то говорили каждый про свое. Ася молча слушала, старалась запомнить этот разговор, чтобы пересказать его когда-нибудь Павлу, сердилась на себя, что знает меньше мальчишек. Но когда Вадим сокрушенно признался, что сколько ни напрягает воображение, никак не может себе представить ускорение времени, о котором пишут в связи с фотонными ракетами будущего, при котором человек, улетевший с Земли, проведя в ракете несколько лет, вернется на Землю через несколько столетий, она перебила его:
— А как же мне все-таки быть, мальчики?
— Да, действительно, это тоже сложный вопрос, — сказал Вадим, — прямо не знаю, что тебе посоветовать.
— А я знаю! — в сердцах выпалил Генка. — Столько людей вокруг, а тут — поп. Плюнуть и забыть!
— Постой-ка, — сказал Вадим. — Уж очень ты сплеча! Я понимаю так: Ася его любит. Почему любит? Ей виднее. Ведь не потому, что он поп или собирается стать попом, это уж, во всяком случае, ясно. — Он повернулся к Асе. — Видишь ли, дружок, если разобраться, тут есть две стороны...
— Правильно, — перебил Генка, — две! Если уж так получилось, этому парню ты должна сказать: вот одна сторона, вот другая. Вот бог, вот я — выбирай! А так, чтобы вместе — и вашим и нашим, — этого не получится. Не бросишь свою охмуряловку, мы с тобой больше не знакомы.
Вадим улыбнулся. Геннадий сказал это точно так же, как недавно предлагал, чтобы они потребовали у Аси выбора между ними двумя.
— Аргументация сильная, — смеясь одними глазами, сказал он, — но уж очень личная. И даже если ее принять, по-моему, Асе будет не просто сказать этому человеку: бросай семинарию — или мы с тобой больше не знакомы. Что-то вроде этого она, как я понимаю, пробовала — не получилось! Так, Кипяток?
Ася молча кивнула головой. Говорить было трудно. На глаза навернулись слезы. Ребята сделали вид, что не замечают этого, но сами опять смутились.
— Тогда ты, по-моему, правильно решила, — сказал Вадим после паузы.
— Это что же, по-твоему, правильно? Убеждать его, уговаривать? Много чести! — возмутился Геннадий.
— Но ведь она его любит.
— Тогда, конечно... Тогда другое дело. Только у меня как-то в голову это не влезает. Рыжик влюбилась в попа! Я с вами совсем запутался.
— Он еще не поп, — тихо сказала Ася.
— Ну, в кандидата на это почтенное звание. Это все равно! — сказал Генка, но, поглядев на Асю, замолчал.
— А вот убеждать его будет не просто, — озабоченно протянул Вадим. — Вы, братцы, извините, я не хочу, чтобы показалось, что я лекцию читаю, но ведь какой будет толк?. Он будет говорить: «Бог есть!» Кипяток будет говорить: «Бога нет!» Помните, как Остап Бендер спорил с ксендзами? Нет! Тебе придется с ним в самых основах мировоззрения разбираться. Конечно, если вы друг друга любите... — вдруг перебил он сам себя. — Нет, все равно. Это, может, еще труднее. Словом, тебе и самой для этого прочесть кое-что придется. Знаешь, я подумаю, составлю список.
Генка засмеялся.
— Удивительный вы народ, студенты! Выбросит тебя на необитаемый остров. Есть с тобой «Робинзон Крузо», хотя бы в конспекте, — ты спасен, нет ни книги, ни конспекта — пропал! Едет наш Рыжик на свидание, а перед свиданием сидит в читалке и в научные труды вгрызается. Порядок!
— Я понимаю, что это странно, — сказал Вадим, — но...
— Совсем это не странно,— перебила его Ася, — обязательно составь мне этот список. Обязательно! И ты, Генка, напрасно думаешь, что стоит сказать «порядок», и все решается. Ты как рассуждаешь? В радиоприемниках разбираюсь, в телевизоре тоже, так неужели я в человеке не разберусь? А человек все-таки посложнее телевизора, вот!
И Ася выбежала из комнаты.
— Обиделась, — встревожился Геннадий. — Чего-то я ляпнул.
— А может, я? — сказал Вадим.
Оба выскочили на лестницу.
Ася стремительно поднималась к себе.
— Асюта! — крикнул Вадим. Лестница загудела. — Ну, куда ты, Кипяток?
А Генка, перепрыгивая через три ступеньки, догнал Асю на том самом этаже, где когда-то увидел ее первый раз, схватил ее за руку и сказал:
— Я болван! Не спорь, пожалуйста, — болван! С этим вопросом все! Ну, а как все-таки этот мальчишка, Сотичев, который в церкви? Про него ты забыла? Может, все-таки сходим к нему?
— Обязательно, — сквозь слезы сказала Ася. — Завтра же и пойдем.
— Заметано, — обрадовался Геннадий. — Раз уж так получилось, Рыжик, — он остановился, а потом мужественным голосом выговорил, — и ты меня не любишь, давай, что ли, действительно будем друзьями. Не оставлять же тебя одну на этого попа! А может быть, ты все-таки передумаешь и плюнешь на эту историю? Я опять, кажется, не то говорю. Не сердись на меня, пожалуйста.
— Я не сержусь, — и Ася протянула ему руку.
— Ну и дела! — сказал Геннадий Вадиму, спустившись вниз. — Запомни, при тебе говорю, при свидетеле: если этот папа римский ее обидит, я его из-под земли достану, я ему покажу, на чем свет стоит, от кого человек произошел и во что надо верить! Ну, будь...
Он ушел, а Вадим вернулся к себе, раскрыл книгу об альбигойцах, над которой его застал Генка, и попробовал читать дальше.
«Смешной парень! «Вот я, вот он — выбирай!» — «А я уже выбрала. Только вы, мальчики, тут ни при чем». Все правильно! Правильно, но обидно. Ах, Кипяток, Кипяток, как же это?..»
«СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ!»
— А вы Сотичевым кто, родственники? — спрашивали Асю и Геннадия.
Их спрашивали об этом в школе, где числился и куда не ходил Миша Сотичев; в жилищной конторе, где мать Сотичева работала лифтершей и от которой имела маленькую служебную квартиру в первом этаже огромного дома; в больнице, где несколько лет назад лежал Миша и где недавно открылось отделение, в котором лечат последствия детского паралича. Спрашивали об этом и в разных других местах, куда они ходили, чтобы узнать, как быть с мальчиком. Мать его тяжело заболела, других родных нет, и он остался в квартире один, его опутали какие-то люди, сумели внушить ему, что он калека, что ему не учиться нужно, а в церковном притворе сидеть, о выздоровлении молиться, милостыню собирать...
— А вы Сотичеву кто, родственники?
Спрашивали по-разному: где с интересом, где с удивлением, где раздраженно. Ася взрывалась сразу:
— Какое это имеет значение?
Геннадий ее останавливал:
— Подожди, Кипяток! — Он перенял это прозвище у Вадима. (Он вообще за это время многое перенял у Вадима.) — Я сейчас все товарищам объясню.
И он объяснял. Если с матерью Сотичева, которая тяжело больна, что-нибудь случится, нельзя допустить, чтобы мальчика стала опекать некая гражданка Мария Степановна Филимонова, продавщица из овощной палатки, да и сейчас нужно сделать так, чтобы она не могла больше влиять на мальчика. А она каждый день крутится в квартире Сотичевых; уходя, оставляет с ним какую-то старуху, которая водит парня с собой в церковь. А когда они — Ася, Вадим или Геннадий — хотят проведать мальчика, перед ними захлопывают двери. Степановна кричит на весь двор, что не допустит всяких там хулиганов и безбожников в узких брючках к убогому сироте, не позволит, чтобы его от церкви отвращали. Иначе как «убогий», она мальчика и не называет и уже по двору всем открыто говорит, что когда его мать умрет, будет опекуншей и поселится в его квартире. Сироту выселить не имеют права, а ей забота о сироте зачтется.
