Регина Эзера - Колодец
Тобик насторожился, но не залаял. Наверно, это опять дождь или… Нет, на дворе звякнул звонок велосипеда, послышались шаги. Слава богу, Вия приехала. Щенок бросился ей навстречу, прыгал на нее, и Вия, нагнувшись, тормошила собачонку и в то же время отпихивала.
— Эй-эй, осторожней с моими капронами!
Ее озорные ласки только будоражили щенка, он вцепился ей в подол.
— Тобик! — позвала Альвина. — Не давай ты ему, Вия, рвать и марать одежу!
— Я уж, пока доехала, вывозилась до бровей. Ну ладно, Тобик, не смей! С утра не погодка была — красота. Ну-ну, это еще что, сейчас же успокойся! Даже кофту не захватила,
— Что так поздно? — спросила Альвина и встала собирать ужин.
— Посидела у Зариней, пока дождь перестал, — ответила Вия.
— Смотрю я, ты на ночь глядя стала домой являться, — задумчиво проговорила Альвина, тарахтя посудой.
— Что? — переспросила Вия, расстегивая пряжку мокрой босоножки.
— Приезжаешь, говорю, совсем уж на ночь глядя…
Вия подняла глаза.
— Если это очередной выговор, мама, то скоро у меня вообще пропадет желание возвращаться в эту… счастливую гавань.
Лицо Альвины потемнело.
— Где тебя лучше приветят?
— Мир велик! — беспечно откликнулась Вия. — Супа мне не наливай, мама, не хочется.
— Какими же разносолами тебя там угощали?
— Пловом. Что ты на меня так смотришь, мама? По-твоему, это преступление? После работы зашла к знакомым, плов ела, смотрела телевизор! — с вызовом перечисляла Вия. Альвина молча глядела перед собой, держа в руке глиняную миску. — По-твоему, я должна мчаться домой сломя голову и тут же хвататься за тяпку или со всех ног бежать в лес — собирать чернику, чтобы потом загнать на рынке.
— Этой черникой, Вия, над которой ты насмехаешься, я вам обоим на одежу зарабатывала.
— И ты хочешь, чтобы так продолжалось вечно?
— По двадцать, двадцать пять литров — это тебе не банку набрать для своего удовольствия, поесть с молоком и с сахаром. Спину потом не разогнуть, и по ночам поясницу ломит не приведи бог.
— И я должна так жить только потому, что так жила ты?
Альвина стояла, под лампой с жестяным колпаком, и яркий свет, падавший сверху, резкими черными линиями обводил ее застывшие, похожие на маску черты.
— Ну, мама… Какая муха тебя укусила, что ты меня пилишь? Ведь я честно свой хлеб зарабатываю, хотя и хожу с маникюром, который тебе просто покоя не дает. Постукаешь день на машинке, так, поверь, тоже поясница заболит, а мозолей… Чего нет, того нет. Однако на службе никто не считает меня белоручкой, свою работу я сама делаю…
Вия заметила, что Альвина, пожалуй, ее не слушает, во всяком случае, лицо ее не выражало ничего и взгляд был обращен как бы в себя. Вия замолкла на полуслове, но Альвина, казалось, и этого не заметила, выражение ее глаз не изменилось. Вия прошла через кухню и приоткрыла дверь в Лаурину комнату. Лаура еще не спала, читала при зеленоватом свете настольной лампы и на скрип дверной ручки оглянулась.
— Ты? Я думала, мама.
Вия подошла к ней.
— Что читаешь? Опять свою «Учительскую газету», а лицо такое, как, будто стихи… В город ездила? Дождь лил, наверно?
— Там его как-то не замечаешь. А от Заречного меня по пути довез Рудольф… доктор.
— Счастливая! А я грязь месила — в такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит. Мне туфли не посмотрела?
— Я заходила, но таких нету. Коричневые только тридцать девятого размера. А твой номер — черные с пряжкой, по двадцать семь рублей.
— Пусть сами такие носят! К чему я надену черные? — отозвалась Вия. — Договорюсь с Бенитой, чтоб позвонила мне, когда привезут обувь… Только маме не проболтайся, а то опять заведет волынку… Ее послушать, так можно ходить и в постолах.
Она стояла, прислонившись к столу, руки за спину. С кухни донеслось нервное покашливание Альвины.
— Вы случайно не повздорили?
— С матерью? — удивленно спросила Лаура.
— Ну да. Не успела я переступить порог, она на меня налетела как фурия. Я думала, не случилось ли чего, пока меня не было.
Вия заметила, как пробежала тень по лицу Лауры, но голос, как всегда, был спокоен:
— Нет.
— Боже мой! — вздохнула Вия. — Мать хочет, чтобы я постоянно доказывала ей, что я не забыла, что помню, как трудно ей было меня вырастить. Интересно: ей никогда не приходило и голову — а мне было легко?
Лаура сделала движение.
— Конечно, ты тоже сейчас скажешь — чего мне недоставало, сыта, одета. Это родительский… кретинизм — считать, что трудно только им. А каково было мне, когда мы ездили продавать ягоды и стояли обтрепанные, как нищие, и люди смотрели на нас, на наши обноски, а мать не давала надеть что получше, чтобы не трепать зря на рынке, но я-то понимала — она хочет разжалобить покупателей, и при людях называла меня сироткой, а я со стыда за нее готова была сквозь землю провалиться… А сколько охапок свеклы и сена мы ночью перетаскали из колхоза! Не видели нас? Или только молчали?.. Щадили из-за отца? «За что же тогда Рейнис сложил свою головушку!» — оправдывалась она и не хотела понять, что именно из уважения к его памяти мы не имеем права себя замарать…
На кухне снова покашляла Альвина.
— Вия! — тихо проговорила Лаура.
— Не успокаивай меня, Лаура. Я родилась и всю жизнь прожила под этим проклятым кровом, в доме Августа Томариня.
— Томариня давно нет в живых, Вия.
— Все равно. Сколько ни простоит этот поганый дом, для меня он всегда будет домом убийцы моего отца. И я всегда буду ненавидеть эту старую крышу, источенные стены, это… — У Альвины в комнате начали гулко бить старые часы. Вия бросила мрачный взгляд в ту сторону и закончила: —…это кулацкое барахло.
Часы пробили двенадцать раз, надсадно и очень медленно, будто сожалея, что время так быстротечно и никак его не удержать, и остается только отсчитывать его, отсчитывать…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Кухня в Томаринях была полна сладкого чада, и, когда Альвина открыла дверь, чтобы спастись от невыносимой духоты, со двора влетели две осы. Кружа под потолком, у полок с посудой и окон, они искали источник запаха, обнаружили наконец мисочку с пенками, сели на край и стали лакомиться.
— Хи-хи-хи! — болтая ногами под табуреткой, забавлялся Марис. — Посмотрите, как интересно они едят!
Однако ни Альвина, ни Лаура на его слова не обратили внимания. Натужно пыхтя и распространяя аромат, на плите кипела большая кастрюля с яблочным вареньем.
— Капни, Лаура, похоже, что готово, — подавая тарелку, сказала Альвина. — У-у, не растекается, пора снимать.
К заветной кастрюле потянулось и Марисово треснутое блюдце с красными розочками.
— Береги пальцы! — остерегла Лаура и налила ему целую деревянную ложку. — Хлебца нужно?
Ответ последовал отрицательный: конечно, с хлебом есть можно и потом, всю осень и зиму.
— Остуди только, не хватай как индюк! — предупредила Альвина. — Язык обожгешь… Если поварить еще, пока бурое станет, того вкуса нету, свекольным сиропом отдает.
— И по-моему как раз, — подув на ложку и немного попробовав варенья, согласилась Лаура.
— Тогда снимай, вот сюда, на лавку, да тряпки возьми! Стой, постелю газету. Или нет, лучше на пол. Как бы на ноги не опрокинулось. Марис, убери собаку, шастает тут, как…
Лаура сняла с огня кастрюлю, которая долго еще грозно фырчала, не в силах успокоиться. Лаура вспотела и раскраснелась.
— Где вышпаренные банки, мама?
— Тут они, в духовке. Только не ставь на холодный стол, когда лить будешь, лопнут.
На кухню зашла и Вия.
— Доброе утро! Милые вы мои, как здесь аппетитно пахнет! Но духота у вас кошмарная. Как вы только терпите?
Она достала в ящике чайную ложку, дружески потеснила боком Мариса: «Сократись-ка чуток!» — и подсела к нему на край табуретки.
— А мне дашь?
— Бери. — Марис был великодушен и подвинул к ней блюдце. — Вкусно?
— Ммм! Лопай смело, Марис! Нам обоим хватит. А нет, так еще попросим.
— Где ты была вчера? На вечере? — спросил мальчик.
— Ага, — кивнула Вия, облизывая ложку.
— И танцевала?
— Ага.
— Одна?
— Ты что, глупый? Ясное дело, нет. На вечерах танцуют парами.
— С Эгилом?
— С ним тоже.
— В обнимку? Так?
Марис обхватил ее за талию рукой, в которой еще была зажата ложка. С громким лаем и визгом между ними кинулся Тобик.
— Видишь, он… Тобик, хи-хи-хи, не любит… Когда мы с Зайгой так возьмемся, хи-хи, он всегда… подбежит и скулит как сумасшедший.
Альвина оглянулась.
— Сколько же сейчас на часах?
— Скоро двенадцать, — отозвалась Вия.
— И тебе не стыдно спать по сю пору?
