Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Но даже не из-за обилия человеческих типов и характеров эту столь скромную часть занятых в зале мест следовало считать внушительной, а по банальной причине узости самой проблемы, обсуждавшейся на секции. Тем не менее сидящая в первых рядах солидная публика была исполнена чувства необыкновенной гордости и собственной значимости, как если бы она смотрела на область своей науки через увеличительное стекло и на месте лужицы видела озеро, а на месте ручейка — полноводную реку.
Впрочем, сидящие в первом ряду могли и вовсе не заметить малолюдности аудитории, поскольку были заняты исключительно самими собой, тогда как Инна объясняла пустоту в зале тем, что опубликованные тезисы ее доклада, к которому она столько готовилась, разочаровали тех, чье внимание должны были неизбежно привлечь. Скорее не умом, но безотчетным чувством она относила теперь весь камерный характер этого мероприятия, издали, из Лунина, представляющегося грандиозным и пугающе ответственным, лишь на свой счет и, конечно, на счет Триэса. Ее настроение заметно улучшилось бы, если вместо тревожного ожидания одиннадцати часов, когда председательствующий Сергей Сергеевич должен был призвать ее на трибуну, она села бы в дежурный автобус и доехала до любого из остальных зальчиков, где проходили заседания остальных секций и где участников собралось еще меньше.
Инна вслушивалась в усиленные динамиками голоса и почти не улавливала связи слов, возможно, потому, что первые сообщения были слишком далеки от той области, которой она занималась. Какой-то невзрачный горбун шел по проходу, поднимался по лестнице на сцену, раскладывал листки, откашливался, пил воду и монотонно, без пауз и ударений, читал написанное. Вот по той же лестнице взбегал избалованный герой эстрады, расслабленно облокачивался о трибуну, нежно шептал в микрофон, просил погасить верхний свет, и теперь уже только его безобразная черная тень, поигрывая указкой, продолжала плясать на белой простыне. Лица сменялись, смещались, сливались, превращались друг в друга. На трибуне преображался каждый, будто переодевался на виду у всех. Будто, подключенный невидимыми проводами к детектору лжи, поневоле сообщал о себе, что скрывал или даже не замечал за собой раньше.
От имени Института токсикологии выступила решительного вида дама в крепдешиновом платье с толстым кренделем пепельных волос. Многочисленные таблицы, совершенно не воспринимаемые из-за обилия цифр и обозначений, свидетельствовали о том, что многие вещества, испытанные в Институте токсикологии, обладали различным, подчас прямо противоположным, действием на живые организмы в зависимости от количества, способа и периодичности их введения. Но в одинаковых условиях разные животные одинаково реагировали на эти вещества, что давало возможность судить об их относительной вредности.
Председательствующий предложил задавать вопросы, и сразу взметнулось несколько рук. Было ясно, что эти как бы наспех вбитые колья кладут начало строительству баррикады. Сергей Сергеевич кивнул, разрешая восставшим произвести первый выстрел. С места вскочила маленькая женщина, похожая на Гавроша.
— Микрофон! — распорядился Сергей Сергеевич.
Тотчас рядом со сценой возник молодой человек. Согнувшись, словно под тяжестью армейской катушки с телефонным проводом, он ринулся по проходу, разматывая за собой шнур.
— Скажите… Скажите, пожалуйста, — послышалось тяжелое, прерывистое дыхание женщины-Гавроша, как если бы только что не троюродный племянник доцента Казбулатова, а она сама бежала по залу, — вы проводили испытание на крысах?
— Называйте свой институт! — прогремел на весь зал голос Сергея Сергеевича.
— Институт охраны насекомых и грызунов. ИОНГ.
— Спасибо.
Сергей Сергеевич выжидающе повернулся к трибуне.
— Да, — последовал исполненный достоинства ответ, — проводили. Не только на крысах. На морских свинках тоже.
— Кто еще хочет спросить?
Сергей Сергеевич наугад ткнул пальцем в зал.
— Броневая. ИОНГ.
— Снова ИОНГ? Так. Ясно. Пожалуйста…
— Почему данные таблицы три не согласуются с данными предельно допустимых концентраций, представленных в таблице шесть?
Занимающая господствующую высоту докладчица отражала все атаки. Еще бы! За ее спиной — Институт токсикологии, ИТ, старая, испытанная крепость, которые ристательницы недавно созданного ИОНГа просто не в силах взять штурмом. Тем не менее ионговки продолжали наступать.
Следующий их вопрос касался некой цифры (четвертая таблица, пятый столбец, двенадцатая строка сверху). Как смогли они из третьего ряда разглядеть то, что Инна при всем желании не могла увидеть из второго? Пользовались полевыми биноклями?
Докладчица смешалась, и это был первый успех. Воодушевленные им, сразу две представительницы ИОНГа поднялись со своих мест. Одна из них, овладев микрофоном, открыла по трибуне шквальный огонь.
— У вас вопрос или выступление? — перебил ее председатель.
— Вопрос, — ничуть не смутившись, отвечала ионговка.
Впрочем, дело уже было сделано, артподготовка проведена. Еще тянулись из зала руки, когда Сергей Сергеевич приостановил сражение.
— Продолжим в конце вечернего заседания во время дискуссии, — пообещал он, — а сейчас… Сейчас… — Сергей Сергеевич потянулся к очкам, лежавшим на столе, взял программу. — Инна Владимировна Коллегова сделает сообщение на тему… — Он приблизил листок к глазам и прочитал название доклада, будто впервые слышал о существовании Инны Владимировны Коллеговой и о том, чем собирается она порадовать научный мир. — Институт химии. Лунино. Пожалуйста. Десять минут.
Инна вздрогнула, хотя никакой неожиданности в том не было. Вспотели ладони. Дракон вызывал по списку людей, преимущественно женщин, и пожирал их. Ее охватил ужас, как в раннем детстве. Дракон снял очки, щелкнул сложенными дужками и плотоядно улыбнулся.
Она же резко поднялась со своего места и — как в холодную воду — устремилась вперед. По дороге на помост Инна боковым зрением увидела пожилого, истощенного, похожего на смерть человека, который возился у проекционного аппарата со слайдами: брал их двумя пальцами и просматривал на свет, наводил порядок в своей людоедской картотеке. А чудовище сидело за длинным столом в одиночестве, погрузившись в созерцание меню. У него был вид брюзги, измученного болезнями. Видать, врачи запрещали ему есть мясо, но иногда оно позволяло себе некоторую вольность.
Взойдя на трибуну, точно на жертвенник, и услышав звук собственного голоса, возвращенного эхом из зрительного зала, Инна поразилась тому, до чего непривычным, чужим, ей несвойственным он оказался. Что породило этот летящий теперь ей навстречу сильный вибрирующий звук? И вот уже с губ слетали слова, о смысле которых она не успевала задумываться. «Какой бред я несу! — промелькнуло в голове. — Какую околесицу. У меня просто не может быть такого голоса».
Однако никто ее не прерывал, не уличал в обмане, не смеялся. Где-то рядом тихо и невыразительно бормотал суфлер, тогда как другой, основной голос продолжал ударяться о стены, опрокидываться, взмывать к потолку и, точно бумажный голубь, запущенный с галерки, пикировать на головы сидящих в партере. Тихий голос чуть опережал, громкий запаздывал, а сама она металась между ними, этими посторонними, преследующими ее голосами.
— Первый слайд, пожалуйста, — шепнуло в микрофон и с грохотом отозвалось вдали.
Свет в зале погас, экран осветился.
Сильное увеличение настолько изменило характер рисунка, что Инна сразу даже не узнала его. Во всяком случае, это был совсем не тот график, который, пачкая пальцы и кальку, ей пришлось переделывать несчетное число раз. Гигантское изображение на экране — непомерный рентгеновский снимок, скелет, плод больного воображения — не могло быть пусть даже сильно увеличенным рисунком, выполненным ее рукой, но, пожалуй, и ничьей больше. Два голоса и это чудовище на стене, состоящие словно бы из сплошных деформаций, явного преувеличения одного и чрезмерного умаления другого, казались каким-то фокусом, миражем, форменным надувательством.
Свечение очередного призрака на экране напомнило Инне не только вчерашний деловой разговор с Триэсом, но и то, что за ним последовало. Кровь бросилась ей в лицо. Она испугалась, что может сболтнуть лишнее, запнулась, замолчала и пока пыталась снова сосредоточиться, суфлер прилежно продолжал читать роль, а громкий голос — гулять по залу. Она все еще раздумывала, не обойти ли стороной опасную зону, однако коварная мысль сорвать с себя личину благонравия и предстать ниспровергательницей основ уже увлекла, захватила ее целиком. «То-то они взовьются», — подумала. Ее настороженный взгляд выхватил из размытого пятна смутный силуэт Калерии Николаевны. Инну словно бы подхлестнуло.
